В моей власти. Когда он оценивал всю тяжесть этой власти, его сердце грохотало, подобно проходу.
– Это не так-то просто, – выдавил он. – Проходы были источником раздора, сердцем войны. Мне придется снова открыть их, потратить годы на поиски остальных, и из-за этого с другими путешественниками может случиться все, что угодно.
Кожа на его ладони оставалась твердой, толще, чем была раньше. Он снова сжал кулак, пытаясь скрыть отметины, выжженные на ней.
– Я едва ли понимаю, что случилось. Просто не знаю таких слов. Игравшие с нами Древние продлевали свои годы, поглощая другие астролябии. Неужели такое произошло и со мной?
– А у них были отметины, как у тебя? – спросил Холл. – Или они поглощали силу астролябий иным способом?
Николас не мог вспомнить подобных отметин на Древнем, хотя что-то похожее, кажется, видел на Белладонне, которая – он не сомневался – затащила их всех в тот храм явно не ради аукциона. Точный рисунок стерся из памяти, но вполне вероятно, что дочь алхимика выживала тем же способом, что и сын.
Ему было все равно. Его ни на йоту не волновала их судьба. Критически оценив себя, Николас в итоге пришел к выводу, что он все-таки был эгоистом. Он хотел, чтобы Этта оказалась рядом. На корабле, в доме, в большом городе, в джунглях – не важно, покуда ее нежная рука сжимает его руку, а он может наклониться и поцеловать ее, когда, черт возьми, ему захочется. А хотеться ему будет часто и вечно.
Он поспешил отнестись с презрением к слабакам-поэтам и драматургам, то и дело «умиравшим» от любви, но теперь видел, что потеря каждый день высасывает из него маленькую порцию радости, пока то, что останется от его сердца, не станет холодным и твердым, как кремень.
Как сердце Айронвуда.
Жить без сердца можно, но такая жизнь была чахлой, словно недораспустившийся цветок, так и не получивший достаточно солнца, чтобы раскрыться.
И дело не только в Этте. Был еще и Джулиан, и София, и даже Ли Минь, которая теперь задолжала ему уже два прощания. Они стали своего рода семьей, разве нет? Может, и не самый изящный образчик, но все необходимые компоненты были на месте: забота, помощь, дружба, совет да любовь.
– Я привык мечтать о путешествиях, о том, что они могли бы значить для меня. О том, как выучусь настолько, что смогу найти себе место в мире за пределами того, что готово дать мне это время, – Николас оборвал себя, проверяя реакцию Холла, боясь увидеть в его глазах разочарование или боль.
Но капитан просто кивнул.
– В этом есть добро, Ник, – сказал он. – Есть чудо. Ты можешь сидеть и разглагольствовать о природе морали и греха, словно старые пропахшие плесенью философы. Но сами по себе проходы никогда не были злом. Злом было то, как их использовали.
– Так я об этом и говорю! То, что они существуют – существовали – и что некоторые из нас обладали соответствующими способностями… не значит, что нам следовало путешествовать, – горячо проговорил Николас. – Мы не можем позволить себе вызвать новые потрясения.
– Ты мыслишь вслух, – заметил Холл, – но продолжаешь танцевать вокруг главного. Ты осознаешь, что в самом их существовании заложена угроза, что их использование открывает дорогу изменениям временной шкалы. И все же..?
– Там же семьи! – простонал Николас. Слова Этты, сказанные той ночью на горе, не отпускали его, кристаллизуясь в голове. – Вы не видели той резни. Не знаю, сколько наших выжило, но мне представляется еще более жестоким разделять выживших. Я никогда не считал Айронвудов родней, но теперь у меня появились люди одной крови со мной. И если других выбросило на мель в их естественном времени, заперло там… Как им жить дальше, зная, что они никогда не увидят тех, кого любят?
– Полагаю, мисс Спенсер входит в число людей, о которых ты думаешь, – почти невинно предположил Холл. – Вероятно, ты можешь позволить себе сделать еще один проход – в ее время? Он позволит с легкостью вернуться, когда ты почувствуешь зов моря или захочешь повидать старика.
Не успела эта теплая мысль просочиться в сознание, как чувство вины уже приготовилось разнести ее в клочья.
– Я не могу. Это… Разве это не своекорыстие? Да и, честно говоря, не уверен, что смогу до нее добраться. Чтобы создать проход, нужно что-то из ее времени. Но она не просто родом из будущего – она из далекого будущего.
У него ничего не осталось из созданного тогда – Эттины сережки были старинными. Линдены, судя по всему, были перворазрядными коллекционерами, судя по дому в Дамаске. Может быть, там найдется что-то, что он сможет использовать. Значит, потребуется, по меньшей мере, два прохода. Как быстро их число выйдет из-под его контроля?
Холл, высоко подняв брови, почесывал бороду, обдумывая сказанное.
– Если путешественников осталось так мало, как ты говоришь, то не окажется ли довольно легко установить правила и заставить остальных их исполнять? По моим ощущениям, большая часть путешествий совершалась с невинными целями: из простого любопытства или же чтобы навестить стражей, оставшихся в естественном времени.
– Вы говорите об утверждении нового порядка, – ответил Николас. – Даже думать о нем невыносимо. Решение о том, куда и в какое время открыть проход, будет лежать на мне, и только на мне.
– И я очень этому рад, – заметил Холл. – Ибо среди путешественников не сыщется второго такого, кто бы так изводил себя, принимая каждое решение, как ты. Чем-то пожертвовать в любом случае придется, что бы ты ни решил. Ты можешь провести свои дни, прогрызая годы, чтобы соединить путешественников и их семьи, и так и не вкусить жизнь капитана корабля. Или выбрать мечту юности и однажды обнаружить, что твой выбор повлиял не только на твою жизнь.
Николас резко втянул воздух.
– Я не просил об этом. И никогда этого не хотел – я просто хотел прожить свою жизнь, как все.
Слишком много власти для одного человека. Не в том ли была истинная причина, почему он так боролся, чтобы чертова вещица не попала Айронвуду в руки? Принять решение действовать только ради себя, спасти только Этту – чем это отличалось от эгоистичных целей, ради которых искал астролябию Сайрус Айронвуд?
Он не сумеет так просто остановиться, найдя других путешественников. Николас слишком хорошо знал свое сердце и, благодаря разысканиям Холла, знал, куда услали его мать, когда его самого выкупили из услужения Айронвуду. Знал, где она похоронена. Он отправился путешествовать с Джулианом как раз в тот год, когда она отмучилась и получила вечное блаженство.
Я могу спасти ее.
Нет! Нет – нельзя рисковать устойчивостью временной шкалы. Черт возьми, ему нужно выбраться отсюда. Холл отгрызал от его уверенности по кусочку, и скоро у него не останется ничего, что бы он мог противопоставить своей алкающей душе. Он уже начал подниматься, но его прервал стук в дверь.
В ответ на «Войдите!» в каюту проскользнул один из корабельных юнг со стопкой писем в ручонке.
– Это с пакетбота, капитан, – объяснил он и выскочил, прежде чем Холл успел буркнуть «Спасибо».
– Я действительно такой страшный? – пробормотал он, перерезая бечевку, связывавшую письма, и быстро пролистывая.
– Свирепей некуда, – криво усмехнувшись, ответил Николас, впервые замечая, что капитан снова пролил чернила на рубаху. – Это тот, что напал на вас с ложкой на «Решительном»?
– Не, тот гадкий чертенок оставил службу… – челюсти Холла внезапно сжались, слова повисли в воздухе.
– Что там? – спросил Николас, наклоняясь вперед.
– Тут тебе послание, – Холл поднял желтоватый конверт, потом перевернул его, показывая черную сургучную печать. Вензель «Б» в окружении сплетающихся лоз и цветов. Николас почувствовал, что дрожит.
– Да, правильная реакция, – мрачно сказал Холл. – Это печать Пражской Ведьмы.
Николас взял письмо, поколебавшись лишь мгновение перед тем, как взломать печать. От страниц тянуло землей и зеленью; судя по дате, письмо написали более трехсот лет назад. Ломкий, иссохший пергамент, казалось, подтверждал это. Как оно нашло его в Порт-Ройяле, оставалось только гадать.
Моя дорогая зверушка,
Я уже говорила тебе, что у каждого есть свой хозяин. Как ты мог почувствовать в ночь аукциона, есть он и у меня. Нет, это не мужчина и не женщина, но мрачная история, грозящая повторяться снова и снова, бесконечным циклом, поколение за поколением, пока жив хоть один из нас. Хитрая деловая женщина – это та, что тянет за ниточки жадности в сердцах других, а мудрая женщина – та, что признает ее в себе самой. Я искала ответ много лет и нашла тебя. Простого паренька. С каким же наслаждением я все эти годы следила из своего далека за твоими успехами!
Безусловно, тебе доверен неслыханный дар. Чем отчаиваться, лучше подумай над тем, что это придумала я, что ты был испытан, сердце твое измерено и найдено пригодным закончить эту древнюю историю. Копии старшей астролябии, если поглотить их силу, продлевают жизнь на сотни лет. Однако мой брат искал Старшую ради ее первобытной силы, ради способности, которой ты теперь обладаешь. Получи он ее, все уже покрылось бы пеплом, и лишь несколько избранных дожили бы до воплощения его мечты о новом рождении мира. С ним, разумеется, в качестве бога. Эго, зверушка, ничего больше, чесслово.
– Чесслово, – повторил Николас, чувствуя, как бьется пульс в его жилах. Холл не сводил с него глаз, пока он читал, но он не мог собраться с духом произнести все это вслух.
Лишь тот достоин такой способности, кто отвергает все, чего жаждет, перед лицом смерти и опустошения, чтобы защитить жизни многих от бесконечной распри. Я рукоплещу твоему благородству, столь редкому и внушительному, столь ценному в мире, что так долго и натужно старался обездолить тебя. Как бы ты ни выбрал использовать свой дар, можешь утешаться тем, что он умрет вместе с тобой. Ты будешь жить долго, но не станешь неуязвимым к ранениям или другим причинам неестественной смерти. Несомненно, чудесное ограничение, если вдруг решишь бороздить столетия. Или, может, разыскивать одну девушку? На этот случай у меня в коллекции есть кое-что полезное. И, возможно, я буду в настроении поторговаться.