— Дело Бевера? — пожилой доминиканец поначалу не осмыслил, о чем толкует брат-мирянин сообщества Головы Иоанна Крестителя, помощников Трибунала не имеющих священнического сана. Затем сообразил. Перекрестился. — Значит, вы схватили сообщника?
— Более того, преподобный — он рыцарь Храма, это значится в показаниях свидетелей, королевских сержантов и капитана службы прево. Он не мог не знать о том, что происходило в доме на улице Боннель. С радостью передаю его в руки Sanctum Officium, телега с клеткой ждет во дворе под охраной лотарингских латников…
— Прекрасно, — Арнальд потер руки. Стрельнул взглядом на господина де Партене, вздохнул, извлек из шкатулки матерчатый кошель. Протянул. — Вознаграждение, мессир. Как и полагается, пять ливров серебром.
Иван не стал отказываться — бескорыстие в отношениях со Святейшей инквизицией выглядит подозрительно, братья-миряне трудятся не только за идею, но и за деньги. Придется отдать Альфриду де Бару, разделит между своими дуболомами, заслужили — лишних вопросов не задавали, приказы исполняли беспрекословно и раздумывать над ними не привыкли. Пускай начальство думает, наше дело — меч да копье.
Отчета о событиях в Ла-Рошели инквизитор не потребовал, не то позабыл, не то попросту не интересовался — у самого забот выше головы. С тем раскланялись. Иван, не без удовольствия понаблюдав, как дюжие братья-доминиканцы увлекли Фюстеля де Бевера к лестнице в подвал, решил, что зло наказано, забрался в седло, подтолкнул своего фландрийского жеребца шпорами и выехав на берег реки направился к крепости Гран-Шатле — резиденции прево и судебной власти Парижа, где следовало отыскать сержанта де Кастро, теперь возглавлявшего медиаторов корпорации…
— Недурно, очень недурно сударь, — одобрительно сказал Гийом де Ногарэ, хранитель печати и канцлер королевства Франция. — Ангерран, взгляните…
Кроме всемогущего премьера и Жана де Партене в кабинете замка Консьержери присутствовал располневший с возрастом господин в мехах и синей с золотом парче — коадъютор, он же министр финансов Ангерран де Мариньи. Человек больших талантов, может быть немножко коррупционер, сребролюбец и карьерист, но в целом весьма успешный управленец, сумевший стабилизировать французскую валюту и стать одним из самых близких помощников короля. Выглядит человеком малоподвижным, с присущей всем толстякам ленцой и флегматичностью, но смотрит умно и остро — такому выжиге зицпредседатель Фунт палец в рот точно бы не положил.
Мариньи неторопливо ознакомился с пергаментами, некоторые откладывал в сторону, хмыкал, что-то беззвучно шептал под нос. Ну чисто ганзейский купец с картины Ганса Гольбейна.
— Вы правы, дорогой Гийом, — с непривычной для официальной обстановки фамильярностью сказал коадъютор. Улыбнулся, деликатно зевнул, прикрыв рот пухлым кулачком. И вдруг резко, с неожиданном напором, рявкнул на мессира де Партене: — Сколько вы взяли себе? Отвечайте!
Два серых нормандских глаза как сверла. Небось более впечатлительных визитеров одним взглядом в обморок роняет.
— Вот, сударь, — Партене не смутившись извлек из разреза рукава колета два векселя. Положил на канцлерский стол.
— Вы понимаете, что украли деньги у короля? — еще более повысил голос Мариньи. — Это плаха, мессир!
— Как будет угодно вашей светлости.
— Он не боится, Ангерран, вы же видите, — фыркнул внимательно наблюдавший за сценой Ги де Ногарэ. — Оставьте. Стяжательство — смертный грех, равно и гневливость… Сколько там? Расписки на семнадцать тысяч ливров? Берите, сударь. Только ничего более не просите.
— Ваша щедрость не…
— Помолчите. Вы поступили неразумно. Вовсе не потому, что решили утаить векселя, на месте небогатого дворянина я поступил бы так же. В молодости. Вы попросту ничего по ним не получите — король своим ордонансом запрещает вывозить из страны золото, а бумаги принадлежат дому Аччаюоли нарушившему указ, их активы подлежат проскрипции на всей территории Франции. Предъявив векселя за пределами страны вы, Партене, тем более останетесь ни с чем — вас попросту прирежут как француза… В вашем лице отомстят мне, как грабителю без чести и совести, положившему начало разорению семейного предприятия сеньоров Аччаюоли. Понимаете?
— И этот человек говорил про стяжательство? — Мариньи неожиданно весело подмигнул, мгновенно сменив личину «злого» толстяка на образ толстяка «доброго». — Действительно, не будем настаивать — Жан де Партене проявил исключительное рвение… Значит, документы были обнаружены при обыске в командорстве храмовников Ла-Рошели?
— Да, ваша светлость.
— Протоколы инквизиции и описи это подтверждают?
— Совершенно верно, ваша светлость.
— Вы понимаете, что ваши слова будут проверены?
— Безусловно, ваша светлость.
— И зачем же в таком случае вы решили утаить часть… Собственности короля? — хищно усмехнулся Мариньи.
— Знал, что вопрос о том, сколько я взял себе непременно будет задан.
— Каково, а? — коадъютор расхохотался. Закашлялся. Схватил стаканчик венецианского стекла, отхлебнул. Снова прыснул, закапав красным туренским вином ковер. — Изумительная наглость! Далеко пойдете, шевалье! Ногарэ, вы заметили? Но все-таки шестьсот тысяч ливров! Наградите его, черт возьми!
— За вами будут присматривать, — бесстрастно проговорил канцлер, обращаясь к Жану де Партене. — Если вы неожиданно без меры разбогатеете и удерете из Франции — мне дадут знать, и тогда я найду вас даже в Индии или Катае. Обещаю, а обещания я держу…
— Не сомневаюсь, ваша светлость.
— Вот и чудесно. Два вопроса. Останетесь ли вы, господин де Партене, трудиться под моим покровительством? В числе людей, преданных королю?
— Ответ очевиден, сударь. Остаюсь.
— Я так и знал. Дальнейшие распоряжения вы получите своевременно. Второй вопрос: что вы хотите за свою преданность? Только умоляю, без пошлостей. Слова о том, что «мне дороги лишь ваша милость и расположение» я слышу каждый день. И меня тянет от них блевать.
«Вот видно, что плебей, — подумал Иван. — Но как хорош, а? Ни одного ненужного слова, говорит прямо и без обиняков. Извольте!»
— Титул, ваша светлость. И достаточно золота, чтобы поддерживать status quo titularis.
— Насколько я помню, вы младший ненаследный сын рыцаря Журдена де Партене, павшего при Куртре?
— Истинно, ваша светлость.
— Я знавал Журдена де Партене. И обоих его сыновей. Старший, Бертран, сейчас в Англии. Младший, Жан, скончался от оспы в Марселе пять лет назад, — не меняя спокойного тона сказал канцлер. — Кроме того, он был худощав, светловолос и чудовищно шепелявил. Вы самозванец. Но судя по редкой для нашего дворянства образованности, хитрости и начитанности, вы происходите из знатного рода, этого не отнять — видна кровь… Не могу понять одного — что за изредка появляющийся акцент? Не германский, не испанский, не польский, не греческий и уж тем более не итальянский. Откуда вы, сударь?
«Попался! Всё или ничего! Правда обезоруживает — попробую!»
— Я не уверен, что эти названия вам что-нибудь скажут. Novgorod? Kiev? Vladimir?
— Достаточно. Я понял. Королева Анна, дочь великого герцога Ярислейва Киевского, супруга короля Генриха Первого и основательница монастыря Сенлис… Прапрабабка его величества Филиппа, да? — канцлер выдержал паузу. — Не люблю чужие тайны, сударь. Вашу оставлю при вас. Решено, вы останетесь Жаном де Партене. Французом. А теперь я исполню вашу просьбу.
Гийом де Ногарэ протянул руку к серебряному с золотыми накладками в виде королевских лилий тубусу, отвинтил крышечку, выбрал из нескольких подписанных монархом жалованных грамот одну, на баронский титул. Вписал имя.
— Примите. И вот это тоже, — вместе со свитком в ладонь Ивана перекочевал тяжеленький мешочек с развязанной горловиной. Полновесные венецианские цехины, золото. — Теперь вы настоящий подданный династии Капетингов. Я сказал, что не люблю чужие тайны, но люблю интересные загадки. Не обижайтесь, если однажды вашу загадку я разгадаю. За вами пошлют в аббатство августинцев, когда придет время. Более не задерживаю.
…— Гийом, но зачем? — изумленно сказал коадъютор, когда шевалье де Партене вышел из кабинета второго этажа самого блистательного замка средневековой Европы. — Что ты в нем нашел? Он лгал с самого начала!
— Лгал, но не во вред, — Ногарэ коснулся пальцами кипы долговых обязательств. — Я не понимаю, с чем, вернее — с кем столкнулся. И куда ведет эта нить. Рано или поздно увидим. Загадка, как и было сказано.
— Не стоит пытаться объяснить сложной интригой события, вполне объясняемые банальным идиотизмом! Беглый дворянин из какого-то русского герцогства, изгнанный за прегрешения или измену, представившийся французским рыцарем!..
— Любезный Ангерран, оставьте мне этот казус, а себе возьмите шестьсот тысяч ливров, валяющиеся на столе. Доложите королю.
Впредь Жан де Партене и канцлер Франции никогда не встречались — новоиспеченный барон де Фременкур бесследно исчез две с небольшим недели спустя. Загадка осталась неразгаданной.
В январе 2010 года в древнюю часовню замка Марсильяк, что в Камарге, вошел хорошо одетый молодой человек.
Постоял у надгробной плиты с полустертой надписью «Guillaume de Nogaret. Conseiller du Roi».
Положил на могилу шесть белых гвоздик. Затеплил свечку. Оставил записку для кюре — помолиться за упокой души раба Божьего Гийома и пожертвование на храм, купюру в 500 евро.
Затем вернулся к воротам замка-музея, сел в ожидавшее такси и приказал ехать в аэропорт Марселя.
Свечка погасла сразу после его ухода — видать крепко нагрешил раб Божий Гийом.
— Мечта всей жизни, а? Ты только посмотри! — довольный, будто заваливший лося матерый волк, Иван уселся на краю постели беспощадно разбуженного Славика. Сунул в руки пергамент.
— Сколько сейчас времени?
— За полдень перевалило, ты дрыхнешь вторые сутки подряд! Эй, Самир!