6
Земное уродство и главная причина его. Если посмотреть кругом, то на каждом шагу можно встретить людей, которые всю жизнь едят яйца и не знают, что продолговатые яйца наиболее вкусны; не знают, что гроза полезна для желудка, что ароматы духов сильнее в чистом, прохладном воздухе, что не все части рта одинаково чувствительны ко вкусу, что застольные речи, которые приятно слушать, вредны для желудка. Эти примеры уже сами по себе служат доказательством недостатка нашей наблюдательности; тем более нужно согласиться, что большинство людей презрительно относятся к самым обычным вещам и почти не обращают на них внимания. Но разве это не важно? Если вдуматься, то от этого невнимания происходят все телесные и душевные недуги: не знать, что полезно и что вредно для нас в нашем образе жизни, в распределении дня, в выборе знакомств, в нашей службе и в нашем досуге, в наших приказаниях, в нашем подчинении, в впечатлениях, получаемых от природы и от произведений искусств, в еде, сне, размышлениях, – вся эта неразборчивость в мелочах повседневной жизни превращает для многих нашу землю «в юдоль скорби». Нельзя сказать, чтобы это происходило от человеческого недомыслия; напротив того, ума достаточно и даже слишком много, но он ложно направлен и искусственно отклонен от мелких, но самых необходимых для нас предметов. Наставники, учителя, всякого рода властолюбивые идеалисты, грубые и более тонкие, еще с пеленок учат нас, что суть в спасении души, в служении государству и науке, в почете и богатстве, что это те средства, которыми мы можем оказать услуги всему человечеству, тогда как потребности отдельного человека, его повседневные мелкие и крупные нужды достойны презрения и к ним можно относиться с полным равнодушием. Уже Сократ всеми своими силами восставал против надменного презрения к человеческому ради человека и любил напоминать людям о настоящем круге их забот, вспоминая Гомера: важно то, и только то, говорил он, «что хорошо и что плохо у меня в доме».
7
Два средства утешения. Еще Эпикур, духовный успокоитель позднейшей древности, говорил, что для успокоения духа вовсе не нужно разрешения конечных, далеких, теоретических вопросов; в этом случае он обладал проницательностью, какую трудно встретить и теперь. Ему казалось достаточным сказать тем, которых мучила «боязнь богов»: «если боги существуют, то им нет никакого дела до нас», – вместо того чтобы завязывать бесплодные, ни к чему не ведущие споры о том, существуют ли боги вообще. Такой прием более удобен и плодотворен: человеку дают сделать несколько шагов вперед, и тогда он начинает более охотно выслушивать и соглашаться. Но если человек начинает доказывать противное, то есть что боги пекутся о нас, то бедняга без всякого вмешательства сам впадает в грубые ошибки и заходит в непроходимые дебри; спорящий с ним может в этом случае сделать только одно: из чувства гуманности и деликатности скрывать свое сожаление перед подобным зрелищем. Наконец человек доходит до самого сильного аргумента против всяких положений, до отвращения к своим собственным выводам: он становится равнодушным и переживает такое же настроение, как и любой атеист: «что мне за дело до богов, – думает он, – пусть они убираются к черту!» В тех же случаях, когда настроение человека омрачалось какой-нибудь полуфизической, полуморальной гипотезой, Эпикур не опровергал этой гипотезы; он признавал ее возможной, но давал понять, что возможна и другая гипотеза для объяснения того же явления и что явление в таком случае принимает совсем другой вид. Подобный взгляд на гипотезы успокаивает умы и в наше время: например, в вопросе о происхождении угрызений совести можно допустить много гипотез, чтобы освободить душу от той мрачной тени, которая набрасывается на нее общеизвестной гипотезой и которой в силу этого придают слишком большое значение. Таким образом, желая успокоить несчастных, надо помнить о двух успокоительных средствах Эпикура; они применимы во многих случаях. В простейшей форме их можно выразить следующими двумя способами: или пусть это будет так, и в таком случае что нам до этого за дело; или это может быть и так, а может быть и иначе.
8
Ночью. С наступлением ночи ближайшие к нам предметы настраивают нас на иной лад. Ветер то шепчет, будто прокравшись к нам незаконными путями, то завывает, словно не может отыскать того, что ищет. Тусклый, красноватый свет лампы, нетерпеливый раб бодрствующего человека, как бы истомлен своей вынужденной борьбой с мраком. Мерное дыхание спящего нагоняет на нас уныние, и кажется, будто к нему примешивается мелодия постоянных забот, – мы не слышим ее, но, когда грудь поднимается вверх, мы чувствуем, как сжимается сердце; когда же дыхание выходит из груди и наступает почти мертвенная тишина, мы говорим себе: «успокойся немного, бедный, истомившийся дух!» Мы желаем покоя, вечного покоя всему живому, ведь все живет под таким гнетом и ночь настраивает нас на мысль о смерти. Если бы люди лишились солнца и боролись при свете луны и лампы против ночи, то какая философия окутала бы нас своим покрывалом! Мы и то слишком ясно замечаем, как омрачается умственное и душевное состояние человека благодаря полумраку и отсутствию солнца, как тускнеет от этого вся жизнь.
9
Откуда ведет свое начало учение о свободе воли. Перед одним человеком необходимость состоит в его страстях, перед другим – в привычке слушать и слушаться, перед третьим – в логической совести, перед четвертым – в капризе и желании к скачка́м в сторону. Подобно шелковичному червю, ищущему свободу воли в своих паутинах, эти четверо ищут свободу воли именно там, где связаны больше всего. Отчего же это происходит? Несомненно, оттого, что каждый видит свою свободу именно в том, в чем сильнее всего его чувство жизни – следовательно, или в страсти, или в долге, или в познании, или в подвижности. Им кажется, что элемент свободы заключается именно в том, чем силен человек, в чем проявляется у него чувство жизни: по их мнению, зависимость неразрывно связана с притуплением чувства, а независимость – с его силой. Таким образом, в сферу метафизики ошибочно переносится опыт, добытый из общественно-политической сферы; в последней действительно сильный человек – свободен, живое чувство радостей и страданий, высокие надежды, смелые порывы, сильная ненависть являются атрибутами господствующего и независимого человека, тогда как подчиненный, тупой живет под притупляющим гнетом. Учение о свободе воли есть выдумка господствующего класса.
10
Не чувствовать новых оков. Пока мы не чувствуем гнета нашей зависимости, мы чувствуем себя свободными – это ложное заключение свидетельствует о гордости и властолюбии человека, так как оно этим устанавливает, что человек, при всяких обстоятельствах, как только появляется зависимость, тотчас замечает и определяет ее, в силу чего оно необходимо допускает, что вообще человек пользуется независимостью и если в виде исключения утрачивает ее, то непременно чувствует это. Но верно противоположное мнение, а именно что человек всегда в сложной зависимости и чувствует себя свободным лишь потому, что благодаря долголетней привычке не ощущает своих оков. Только новые оковы чувствует он. «Свобода воли» – значит, в сущности, отсутствие ощущения новых оков.
11
Свобода воли и изоляция фактов. Благодаря обычному недостатку точности в наших наблюдениях мы целую группу явлений принимаем за одно и называем это фактом; а между отдельными фактами мы представляем себе пустые промежутки, которыми изолируем факты друг от друга. В действительности же все наши поступки, все наше знание не есть совокупность фактов и пустых промежутков, – нет, это непрерывный поток. Но теория свободы воли несовместима с представлением о непрерывном, неделимом, постоянном потоке и заранее предполагает, что каждый отдельный поступок изолирован и неделим; это – атомистика в области воли и познания. Мы недостаточно точно понимаем как характеры, так и факты: мы говорим об одинаковых характерах, об одинаковых фактах, но ни тех ни других не существует в действительности. И вот мы хвалим или порицаем, однако на основании того ошибочного предположения, будто бы существуют одинаковые факты и можно составить нисходящий ряд какого-либо рода фактов, соответствующий нисходящему ряду творений. Итак, мы изолируем не только отдельные факты, но и целые группы мнимо одинаковых фактов (хорошие, дурные, сострадательные, завистливые поступки и т. д.); но и то и другое ложно. Слова и понятия являются наиболее наглядным основанием того, что мы верим в это изолирование целых групп фактов. Словами и понятиями мы не только обозначаем вещь, но и думаем первоначально уловить при их помощи сущность вещей. Слова и понятия вводят нас постоянно в заблуждение, мы представляем себе вещи более простыми, чем они есть в действительности, отделенными друг от друга, неделимыми, то есть существующими независимо. В словах скрыта философская мифология, которая постоянно сказывается, как бы мы ни старались быть осторожными. Вера в свободу воли, то есть в тождество и изолированность фактов, находит в языке своих верных проповедников и защитников.
12
Основные ошибки. Чтобы ощущать душевную радость или горе, человек должен быть ослеплен одной из двух следующих иллюзий: или он должен верить в тождество известных фактов, известных восприятий; в этом случае он сравнивает свое теперешнее состояние с предыдущими, сходство или несходство их (каковыми они сохраняются в его памяти) доставляет ему радость или горе; во-вторых, он может верить в свободу воли; в этом случае он как бы говорит: «этого я не должен бы делать», или: «это я мог бы сделать иначе» – и таким образом ощущает радость или горе. Только эти заблуждения доставляют нам душевное удовольствие и недовольство; без них не могло бы существовать человечество, основанием внутреннего мира которого была и будет вера в то, что человек свободен в мире несвободы; что, каковы бы ни были его поступки, хороши или дурны, он творит вечные чудеса; что он представляет удивительное исключение, сверхживотное, почти божество, цель творения, разгадку космической загадки, великого повелителя природы, презирающего ее, – существо, считающее с