«Проклятье! — подумал Джоссерек. — Они совсем не похожи на жителей киллимарейчанских городов! Они создали единое общество среди огромных просторов первобытной природы. Они не должны чувствовать себя так… обособленно?
Нет, снова неправильное слово, и опять я не знаю, какое слово было бы верным. Они ведут себя как кошки. Что, наверное, мне только кажется. Человек — животное, живущее в стае, как собаки. У него тоже есть собачья потребность в мистических узах к чему-то, более высшему, чем он сам».
С грустной улыбкой взирал он на эти просторы, поросшие колыхаемой ветром травой, над которыми парил ястреб-перепелятник, выискивая жертву.
«Да и сам я — холостяк, солдат фортуны, бывший изгой, кто я сейчас — все тот же неудачник? Но ведь прибыл я сюда не в поисках приключений, а выполняя задание в интересах своей страны, которую, несмотря на свои насмешки, хочу сберечь.
И я люблю Доныо… Что ж, она предана своим мужьям (может быть, в какой-то степени и я сам?). И своим детям, друзьям, родине. Верно?»
Джоссерек задумался. Неужели убийственная ярость, которую зажгло в сердце каждого рогавикианца — каждого, без исключения (хотя во всем остальном они оставались нормальными) — неужели она происходит из их любви к своей земле? Но, к примеру, киллимарейчанец бы сражался за свою нацию. Его соплеменники могли бы перенести войну за пределы родной страны, если бы того требовали политические интересы, а не просто, чтобы уцелеть, подобной мысли в головах северян даже возникнуть не могло. Но и его готовность к самопожертвованию имеет пределы. Если он поймет, что его усилия бесполезны, война безнадежно проиграна, он смирится с поражением, даже оккупацией, и постарается извлечь все, что можно, из такого положения дел. Но было очевидно, что на подобное рогавикианцы просто не способны. Однако вот что парадоксально: в то время, как киллимарейчанцы, одержав победу, не скоро простят тех, кто нанес их городам и землям серьезный ущерб, рогавикианцы же, как свидетельствует вся история, в тот самый момент, когда последний захватчик изгнан с их территории, уже готовы возобновить отношения, словно ничего и не случилось.
Быть может, ключ к ним лежит в их семьях, их структуре и функционировании? Сущность жизни в том, чтобы нести жизнь дальше; у любой расы этому подчинено все остальное. Но что касается этой расы… Джоссерек вдруг понял, что он просто запутался. Среди всех остальных народов рогавикианцы настолько мудро подходили к вопросу воспроизводства, что у них не было прироста населения.
Они никогда не поднимают свою численность выше той, что может прокормить их территория. Поэтому — то ли в результате действия естественных ограничительных механизмов (например, трудно найти партнера в полигамном браке), то ли из-за чумы, голода, междоусобиц — происходит регуляция их населения. Человек принадлежит к животным, у которых отсутствует регулятор размножения. В результате время от времени он подвергается участи кроликов или леммингов. Но, будучи разумным существом, он может предвидеть ее, и для этого у него есть самые различные способы: широко распространенное безбрачие, поздние браки, половые акты в периоды, когда невозможно зачатие, контрацептивы, аборты, убийства новорожденных и престарелых, эмиграция. Как правило, от неуправляемого роста населения страдают цивилизованные народы, первобытные же контролируют рождаемость. И то, что это удается северянам, не должно было бы удивлять Джоссерека.
Однако в их случае все подчинено радикальному ограничению численности населения с тем, чтобы реальные возможности и уровень технологии могли обеспечивать невысокий его уровень. Многоженство и рождение незаконнорожденных детей подвергалось осуждению. Существовало общепринятое мнение, что жена не должна рожать больше шести детей. Все это удерживало население на низком уровне. История говорит, что на время несчастий, когда смертность намного превышает рождаемость, существует молчаливое согласие относительно ослабления действий этого правила, но когда все приходит снова в норму, по такому же невысказанному вслух согласию восстанавливается и статус-кво.
Генетика заинтересовала Джоссерека. Женщины-красавицы привлекали внимание более зрелых поклонников или своих ровесников, и они могли выбирать лучших. Менее желанные женщины довольствовались и мужчинами помоложе себя и вообще выходили замуж один раз или два. Таким образом мужья последних получали значительную часть их наследства, и некоторые из них вступали в следующее поколение членами более преуспевающих семей. Может быть, именно это и объясняет тот факт, что здесь никогда не было ни аристократии, ни правительства, ни государства, ни власти, ни руководства, кроме, может быть, самых примитивных форм, да и то лишь при условии согласия с их существованием всех остальных.
Преимущества малой численности населения были очевидны. Северяне наслаждались изобилием диких животных и других природных богатств. Это высвобождало им время для досуга и создавало экономические условия для развития культуры, которая могла выдержать конкуренцию с культурами многих цивилизованных наций, где слишком много, времени отводилось тяжелому и упорному труду. Еще более важным для жителей Рогавики казалось то, что вокруг них много пространства. О густонаселенных землях юга они говорили с отвращением и с нескрываемым ужасом. Донья как-то заметила: «Я бы не смогла долго пробыть в Арваннете — у них там пахло так же, как если бы я находилась среди толпы людей». (Откуда у них такой чуткий нос, как у собак? Результат диеты, особенностей их расы? Впрочем, это могло быть следствием тренировки, а не сознательного управления резервами организма.)
«Проблема состоит в том, — подумал Джоссерек, — что длительное благосостояние в обществе вступает в конфликт с частными предпринимателями или бюрократами, к тому же обладающими властью. Вот почему общинные земли страдают от перенаселения, леса безжалостно вырубаются, реки загрязняются, полезные дикие животные истребляются, торговля затухает, прогресс сдерживается различного рода ограничениями и налогами — это происходит при любом общественном строе, племенном, феодальном, монархическом, теократическом, капиталистическом, патриархальном и какой там еще возможен. А рогавикианцы — анархисты. У них нет никакого представления об альтруизме, они даже слова такого не знают. Какое-нибудь отдельное Братство могло бы усилиться, привлечь дополнительную рабочую силу и богатеть за счет экспансии. После этого оно могло бы посмеиваться над неодобрительным к себе отношением со стороны других групп, ведь став самостоятельным, оно выходит из-под контроля властей. И вскоре каждый клан стал бы поступать аналогично — чтобы не превратиться в жертву. Конечно, на деле этот процесс сложнее, но тем не менее…
Какой же фактор способствует тому, что их образ жизни не меняется? Ведь, несомненно, он на каждого рогавикианца воздействует сильнее, чем желание сохранить материальное благополучие для своих потомков… особенно, если они не согласны с тем, что такое благополучие вообще уже достигнуто (кое-кто хотел бы увеличить торговлю с другими странами, другие бы хотели ее сократить, некоторые хотели бы иметь больше огнестрельного оружия, чтобы легче было охотиться, другие боялись попасть в зависимость от поставщиков… и так далее… и каждый из них был волен поступать так, как ему вздумается, хотя не в состоянии спровоцировать достаточное количество своих соплеменников на нарушение существующих отношений.
Такое едва ли когда-нибудь случится. Единственное серьезное нарушение этих отношений среди северян, о котором я когда-либо слышал, относится к бродягам. Но это люди с патологическими психическими дефектами, которые по той или иной причине ненавидят остальных людей. Но во всех других отношениях — здесь нет ни войн, ни наследственной вражды, редко случаются кражи, драки ведутся врукопашную…
Они не святые, эти люди. Они высокомерны, они алчны, они будут лгать и обманывать без стыда и совести, чтобы заключить выгодную для себя сделку; за пределами своего Братства они далеко не доброжелательны, у них нет никаких убеждений и лишь какие-то зачатки этики, да и то весьма прагматичные. Более того, они широко распахнули свои разумы навстречу чужеземным идеям, но остаются при этом верны самим себе, столетие за столетием.
Для человека это просто невозможно».
Громовая Котловина возникла на фоне ровной равнины, покрытой высокой золотисто-зеленой травой, похожей на ту, куда ступили Джоссерек и Донья, сбежав с корабля Сидира (кажется, прошли годы с того времени), но была немного суше. Ближайшая стоянка оказалась по размерам меньше обычной, но выглядела такой же уединенной, притаившейся среди возведенных человеком стен из пирамидальных тополей, защищавших ее от ветра, дождя, снега, засухи, пылающего багрового лета и морозной зимы. Само пристанище не было высоким, хотя вид его от края до края внушал благоговейный страх.
Джоссерек и раньше встречал нечто подобное — селения, разбросанные вокруг Оренстейна, в восточных районах Ованга и на западе Андалина. Некогда каким-то образом в земле образовались кратеры в три-четыре мили диаметром. Копая провалившуюся почву, люди обнаружили спрессованные, треснувшие от морозов и поврежденные корнями деревьев обломки, еще сохранившие какое-то подобие формы, приданной когда-то людьми, еще глубже, случалось, находили остатки древних городов; или же их можно было найти в близлежащих холмах. Это навело ученых в Киллимарейче на мысль, что когда ледник начал наступать от полюсов, цивилизация в борьбе за обладание истощающимися природными ресурсами уничтожила себя, высвободив какую-то энергию, которая сейчас позабыта.
Оппоненты осмеивали эту теорию. Как правило, раскопки показывали, что катастрофы происходили в незаселенных районах. Неужели кто-то стал бы бомбардировать их? Кроме того, утверждение, что энергия, способная уничтожить мир, вообще была когда-либо в человеческих руках, не имело под собой никакой основы. В самом деле, теория о периодических значительных наступлениях и отступлениях ледника была нова, зыбка и спорна. Ее доказательства опирались в основном на пример прибрежных районов, особенно Коралловой Гряды, которые первоначально были покрыты водой. Куда еще могла деться вода, кроме как превратиться в лед? Что ж, возражали ученые-консерваторы, можно допустить, что континенты поднимались, а ложа океанов опускались под воздействием земных сил, и это происходило миллионы, а не тысячи лет назад в прошлом. Вот как могли возникнуть и эти кратеры. Или же, быть может, это сделали метеориты. С тех пор, как Уиклис Балалох первым доказал, что стреляющие звезды — это камни, падающие на землю из космического пространства, было найдено много таких камней, и некоторые из них оказались очень огромными. Дождь из таких громадин мог смести всю мировую цивилизацию, оставив лишь жалкие кучки невежественных крестьян и дикарей, которым и предстояло вновь возрождать ее.