Джоссерек увлекся этой проблемой после того, как Малвен Роа дал ему книги и журналы. Как здорово было жить в эпоху, когда был настоящий взрыв знаний. Но когда он скакал по краю Громовой Котловины, открывающийся перед ним вид нагонял на него тоску. Неисчислимые столетия, бесчисленные поколения живых существ, обреченных на смерть, после которых не осталось ничего, кроме черепков и костей… Однажды он заметил череп огромной рептилии, вмурованный в осыпающуюся скалу, сквозь его пустые глазницы, наверное, дули ветры эпох, не слышимые и не ощущаемые им — лишенным всякой жизни камнем, в который его превратило время. Рядом с Джоссереком скакала Донья, и он подумал о ее черепе.
«О, я пытаюсь собрать их и вразумить. Что еще я могу делать, прежде чем отправиться домой?»
Кратер искрился яркими огнями лагерей, которые, как всегда, располагались вдали друг от друга. Люди Хервара поселились здесь задолго до того, как начали кочевать по равнине. Невзирая на повод для собрания, атмосфера была благодушной. Люди сновали туда-сюда по зеленым впадинам, весело щебетали, пели песни, пили, веселились; родственники, старые друзья, молодые парни и девушки, незамужние женщины, холостые мужчины или просто те, кому было что обсудить, сходились и расходились парами или по трое. Джоссереку хотелось побыть одному, но многие из тех, кто был наслышан о нем, искали его общества, и вежливость требовала, чтобы он говорил с ними. А потом, когда наступил вечер и ему понадобилось общество, он остался в одиночестве — Никкитэй нашла кого-то другого.
Ночью его преследовали кошмары.
К утру всех оповестили, и собрание началось. Его целью было не столько организовать людей, сколько объяснить планы завоевателей. Донья и Джоссерек поставили на дно кратера фургон и уселись на его подножку. Донья мало говорила, а его занимал лишь ее профиль, тепло и запахи, исходящие от ее тела — дым, плоть, солнечные волосы, высушенный ветром пот, но все эти запахи заглушало нечто, чему не было названия: оно исходило лишь от кожи рогавикианских женщин… и походило то ли на полынь, то ли на розовый куст. К полудню Донья решила, что пора обратиться к присутствующим.
Аудитория была небольшая. Около пятидесяти человек из различных семей, в основном женщины, сидевшие или стоявшие так, чтобы можно было слышать. Остальные разместились небольшими группками в самой нижней ложбине. Стратегические места заняли люди с сильными легкими и поставленными голосами помогали передавать речь. Никто их не назначал и никто им не платил, они просто получали удовольствие от того, что делали, это им придавало вес в собственных глазах.
— У нас дурные вести, — начала Донья.
Она не делала пауз, не произносила различного рода риторических фраз — на сборищах, подобных этому, рогавикианцы говорят по существу. Более эмоциональный язык они приберегали для личного общения, и тогда он приближался к поэзии («О, неуемная страсть жеребцов, приди со ржаньем, высеки молнии из камня и оседлай неоседланное», — шептала она ему в час, когда они оставались одни под луной; это и многое другое и в другое время — вместо того, чтобы просто сказать: «Я тебя люблю»).
Опасаясь непредсказуемой реакции, ее гонцы не рассказали о том, что их страну собираются превратить в пепелище, лишь указали на то, что это вторжение не похоже ни на одно из тех, что были в прошлом, и необходимо разработать новый план ответных действий. Сегодня она прямо говорила им все, что знала.
Они проявили большую сдержанность, чем люди в Херваре. Похоже, чем больше было собрание, тем более сдержанно оно реагировало. Кроме, того, подавляющее большинство присутствующих были из кланов, живущих к западу от долины реки Джугулар. Их земли еще не подверглись нашествию врага, да и вряд ли это произойдет в ближайший год. Поэтому и угроза эта представлялась для них довольно отдаленной, и они могли спокойно оценить ее.
Конечно, они кричали, ругались, махали руками и клинками. Донья дала им час, чтобы они могли спустить пар, и обернулась к Джоссереку.
— Жители севера…
«Что я могу сказать им?» — у Джоссерека были недели, чтобы все спланировать, обговорить, спросить совета, поспорить, обдумать; но теперь он понимал, что времени не оставалось. Слова застревали в горле.
— …совместные действия по единому большому плану…
«Какому плану? Согласно которому они встречают бароммианскую кавалерию в лоб после того, как месяц или два их людей обучают такие же неопытные инструкторы, как они сами, когда им противостоят закаленные потомственные солдаты»? — Его речь передавалась дальше криками, такими же далекими и тонкими, как свист сурков.
— …драться сейчас, не дожидаясь, пока враг пересечет ваши границы после победы на востоке, зажать его между двумя фронтами…
«Каким образом? Сидир стянул в верховья реки все свои войска. Если превосходящие силы противника заставят его отступить, то ему нужно лишь отойти к своим опорным базам и позволить атакующим упереться прямо в дула его пушек. Да я уже и не верю, что рогавикианцы способны вести массированные атаки».
— …холодный, продуманный расчет вместо слепой ярости…
«Какой расчет могу я предложить, я, которому так и не удалось понять их? Я бесполезен здесь. Мне лучше отправиться домой. Но как я могу оставить ее здесь перед лицом смерти?»
Его речь медленно подходила к концу. Раздался вежливый одобрительный гомон. Потом к нему подошли несколько человек и спросили, что же именно он предлагает. Донья ответила за него, мол, главной целью данного собрания является выработка конкретных действий. Пусть люди обдумают его слова, переговорят, поделятся своими мыслями. После чего, если у кого появится какая-то идея, пусть он выскажет ее перед всеми, завтра или через день.
Наконец они остались одни на фургоне, в небе над ними нависали грозовые тучи, и поднявшийся холодный ветер уже приносил запах бури, а горизонт наливался медным светом. Джоссерек повернулся к Донье, схватил ее руки и умоляюще произнес:
— Что мы можем сделать? — с болью в голосе спросил он. — Кроме того, чтобы умереть?
— Мы? — тихо переспросила она. Ее локоны спадали на высокие щеки, закрывая зеленые глаза.
— Я готов остаться, — пробормотал, запинаясь он, — если ты, если ты… будешь со мной…
— Джоссерек, — сказала она через некоторое время, не выпуская его рук и не отводя взгляда в сторону. — Я не была к тебе добра, да? Пошли в мою палатку.
Он уставился на нее с изумлением. Сердце его билось в такт ударам барабанов, стучавшим где-то за горизонтом.
Она улыбнулась.
— Ты думаешь о моих мужьях? Они тоже любят тебя. И я с ними тоже не всегда бываю ночью. Пошли! — Донья спрыгнула на землю.
Когда Джоссерек тоже спрыгнул, ошеломленный, она взяла его за руку и повела к себе.
Утром он проснулся — в мире и спокойствии и зная, что теперь будет делать.
Глава 18
Записи, которые Сидир вел во время путешествия, говорили ему, что он вошел в Неизведанный Рунг в Звездный день, восемнадцатого Оша. Но это не имело значения — просто запись, нацарапанная рукой, окоченевшей и испытывающей боль от холода, в книге, страницы которой скрипели под воем ледяного ветра. Время было ничто здесь. А если когда-то что-то и значило, то теперь оно трансформировалось, застыло в пустоте огромных пространств.
Уставшая голова плохо соображала. Первой его мыслью было — после того, как разведчик криком привлек к себе внимание и указал вперед, а он поднял бинокль: «И всего-то?» — таким крохотным и незначительным казался легендарный город у подножия обледеневших гор.
Горы закрывали три четверти горизонта: слева, впереди, справа они образовывали гигантскую арку — и эта полоска земли, по которой бежала, спотыкаясь, его лошадь, была лишь узеньким проходом между ними. Все выше и выше поднимались они с одной террасы на другую по склонам холмов, преодолевая крутые откосы и каменные завалы, туда, где небо сходилось с землей. Предгорья были покрыты зарослями и пылью. Чем выше они взбирались, тем ослепительнее под безоблачным небом сверкала зелень чистым сапфировым светом, то тут, то там вспыхивали радуги на фоне серо-стальных гор. Каньоны внизу казались бездонно-голубыми. Тысячами ручейков струилась талая вода, внизу они сливались в ревущие потоки.
Несколько раз Сидир слышал грохот снежных лавин, сходивших с гор, а потом видел струйку дыма, тянувшуюся к солнцу или к дождевым тучам, или к созвездиям, которых он не знал, окрашивая все в белый цвет, словно в преисподней извергался невидимый вулкан.
Приближаясь к городу, он чувствовал холодное дыхание ледника. Оно проникало сквозь одежду и кожу и пробирало до костей. Не прошло и дня после того, как они покинули Фальд, граничивший на севере с территорией Ульгани, а уже ощущается воздействие ледника. Леса погибали, трава высыхала, степь перешла в тундру. Между коричневыми оледеневшими кочками росли только мох и лишайник. Мокрая от летних дождей земля прилипала к копытам, и они ползли чуть ли не со скоростью улитки; силы у лошадей с каждым днем таяли, как и у людей, которые не могли найти сухого места, чтобы передохнуть. Свистел ветер, их заливало потоками дождя, чавкала слякоть, крупный град оставлял кровоподтеки, но это было лучше, чем ясное небо и москиты. Сидир боялся, что их жужжание в ночных кошмарах будет преследовать его до самой смерти. Может быть, даже в могиле он еще будет слышать писк москитов, кружащихся над ним, а он от них будет отмахиваться, как безумный, путаясь в одежде, пачкаясь в соке растений, лихорадочно дрожа от медленно отравляющего мозг жужжания. На этих пустынных просторах почти не было никакой другой жизни. Иногда мелькали куропатка, заяц, лиса, олень, в водоемах плавали дикие утки, а с наступлением темноты раздавалось уханье совы. Да они были бы рады даже нападению туземцев, лишь бы увидеть человека!
Сегодня они были измучены меньше. Обнаружив, что воздушные потоки с ледника относят в сторону большинство насекомых, они придерживались их границы. Это удлиняло путешествие, к болотам добавились ледяные надолбы, но даже если бы они ехали напрямик, все равно их путь занял бы много времени: у них не было ни надежных карт, ни засечек, ни отметок. Кланы не запрещали арваннетианцам посещать Рунг, но никто не отваживался на такое путешествие. Наиболее надежным ориентиром для Сидира было то, что город лежал как раз перед ледником, в конце глубокой впадины, которая почему-то осталась не покрыта снегом.