Затем, уже в первых лучах восходящего солнца мы увидели под собой фургоны и запряженных в них босков. Костры в лагере тачаков горели, и все были уже на ногах: готовили завтрак, проверяли готовность фургонов и исправность упряжи, крепили скарб. Наступало утро, когда, я знал, фургоны должны двинуться от Тарии к далекой Тассе. Рискуя получить стрелу в грудь, я продолжал следовать за Гарольдом, спускающимся прямо к горящим между фургонами кострам.
Глава 21. КАМЧАК ВХОДИТ В ТАРИЮ
Вот уже около четырех дней я находился в Тарии, вернувшись сюда на этот раз пешком под видом мелкого продавца драгоценных камней. Тарна я оставил у фургонов и, потратив все до последней медной монеты, накупил пригоршню крохотных самоцветов, большая часть которых только называлась драгоценными, не имея никакой практической ценности. Тем не менее наличие их давало мне хоть какой-то предлог для пребывания в городе.
Камчака я нашел там, где мне и сказали, – у фургона Катайтачака, который все так же находился на вершине холма рядом со штандартом с изображенными на нем четырьмя рогами боска и был обложен хворостом, который удалось найти поблизости, и набит сухой травой. И фургон, и хворост затем были облиты горючими маслами, и на рассвете дня своего отступления Камчак своею собственной рукой бросил горящий факел в фургон. Где-то в мрачной глубине фургона с оружием под рукой сидел Катайтачак – тот, кого называли убаром тачаков и кто был верным другом Камчака. Поднимающийся от горящего фургона черный дым был, должно быть, легко заметен с далеких стен Тарии.
Камчак не произнес ни слова, он лишь сидел на своей каийле с выражением лица, полным мрачной решимости. На него было страшно смотреть, и я, хотя и считал себя его другом, не осмелился с ним заговорить.
Стоя у подножия холма стройными рядами, в седлах своих каийл с черными копьями у правого стремени, здесь находились командиры тачакских сотен. С мрачными лицами наблюдали они за пылающим фургоном.
Нет, не думаю, чтобы такие люди, как Камчак и как эти воины, могли добровольно отступить от стен Тарии.
Наконец, когда фургон догорел и ветер свободно гулял между обломками почерневшего каркаса и разносил пепел по зеленой траве степи, Камчак поднял правую руку.
– Увезти штандарт, – приказал он.
Я с грустью наблюдал, как специальный фургон со впряженной в него дюжиной босков, на который устанавливался штандарт, будучи извлеченным из земли, медленно двинулся по пологому склону холма, оставляя на его вершине лишь груду догорающих обломков да черный пепел – все, что некогда было фургоном Катайтачака.
– Развернуть фургоны! – скомандовал Камчак.
Медленно, фургон за фургоном, каждый на своем строго определенном месте, выстраиваясь в длинные ряды, тачаки формировали длинную колонну отступающих, которой предстояло покрыть сотни пасангов раскинувшейся перед ними степи.
Отступление от стен Тарии началось.
Далеко впереди я мог разглядеть бесчисленные стада босков.
Камчак привстал в стременах.
– Тачаки уходят от Тарии! – крикнул он.
Одна шеренга за другой, воины на каийлах – суровые, злые, молчаливые – разворачивали своих скакунов прочь от стен города и медленно двигались вслед за своими фургонами, оставляя у подножия холма лишь командиров сотен, которым предстояло замыкать шествие.
Камчак оставался на вершине холма наедине с догоревшими обломками и пеплом фургона до тех пор, пока его не коснулись лучи солнца, пронзившие серую пелену трагичного утра. Он стоял здесь ещё некоторое время и затем, легко пришпорив своего скакуна, медленно спустился с пологого склона.
Заметив меня, он остановился.
– Рад видеть тебя живым, – с мрачным видом произнес он.
Я опустил голову, принимая его приветствие.
Сердце мое наполнилось благодарностью к этому суровому, жестокому воину. Пусть он и вел себя в эти последние дни грубо и странно, топя в жестокости к своим рабыням ненависть к Тарии. Станет ли когда-нибудь Камчак прежним? Я боялся, что какая-то часть его (возможно, та, что я любил больше всего) умерла в ночь нападения, когда он вошел в фургон Катайтачака.
Стоя у его стремени, я поднял голову и взглянул ему в глаза.
– И вы собираетесь уйти вот так? – кивнул я вслед уходящим воинам. – С вас достаточно?
Он посмотрел на меня, но я ничего не смог прочесть по его лицу.
– Тачаки уходят от Тарии, – повторил он и поскакал прочь, оставляя меня у подножия холма одного.
К своему удивлению, на следующее утро после ухода тачаков я без малейшего труда вошел в город.
Перед тем я какое-то время сопровождал колонну фургонов, приобретая необходимые для моей роли мелкого путешествующего торговца товары – в основном полудрагоценные камни и некоторые дешевые ювелирные украшения. Я скупил их у того же человека, у которого – во времена более счастливые Камчак приобрел новое седло и набор кайв. В тот раз я заметил в фургоне этого человека целую коллекцию подобных вещиц и совершенно логично заключил, что он, судя по всему, также являлся мелким торговцем. Запасись всем необходимым, я ещё некоторое время брел за удаляющимися фургонами, не в силах расстаться с ними, но затем все же нашел в себе силы отстать от них и направиться в сторону Тарии. Ночь я провел в степи и на второй день после снятия осады с Тарии, в восьмом часу утра я вошел в город. Лицо мое и, самое главное, рыжие волосы были надежно скрыты широким капюшоном наброшенного мне на плечи плаща грязно-пыльного цвета, с бегущей по краю золотистой нитью, довольно поношенного вида, то есть как раз такого, какой, по-моему, и подобает мелкому путешествующему пешком торговцу. А вот то, что мелкому торговцу иметь не подобает, – боевой меч и кайву я надежно спрятал под плащом.
Охранники городских ворот едва удостоили меня вниманием, и в этом, конечно, не было ничего удивительного, поскольку Тария является настоящим оазисом торговли в раскинувшихся на многие десятки пасангов засушливых степях и сюда ежегодно стекаются многие сотни караванов, не говоря уже о тысячах мелких торговцев, приходящих пешком или приезжающих на повозках со впряженным в них одним-единственным, измученным бесконечными дорогами тарларионом. К моему величайшему удивлению, городские ворота Тарии стояли настежь открытыми уже на следующий день после снятия тачаками осады. Из ворот сплошным потоком выходили крестьяне, возвращающиеся к своим прилегающим к городу скудным полям, и целые толпы городских жителей, едва не наступая на пятки уходящим тачакам бросившихся на место оставленного ими лагеря в поисках забытых вещей и сувениров. Входя в город, я бросил взгляд на тяжелые, прочные, окованные железом створки городских ворот, прикидывая про себя, сколько времени может понадобиться стражникам, чтобы их закрыть.
Оказавшись в городе, я бродил по его улицам, натянув капюшон пониже и прищурив один глаз, словно надеясь найти среди булыжников мостовой потерянную медную монету, одновременно держа путь в сторону дома Сафрара. Дважды я сознательно наткнулся на осыпавших меня бранью прохожих, а один раз нечаянно – на офицеров охраны Фаниуса Турмуса, убара Тарии, от которых получил такую затрещину, что едва удержался на ногах.
Иногда у меня возникало неясное ощущение, будто за мной следят. Однако бросив пару раз взгляд назад и не заметив никого, кто мог бы внушить мне опасения, я отверг возможность того, что меня разоблачили. Единственной из попавшихся мне на глаза дважды оказалась какая-то девчонка в темной вуали, с рыночной корзинкой в руке; но она оба раза прошла мимо меня, даже не обратив никакого внимания. Я вздохнул с облегчением: что ни говори, нервное это занятие – вести торговлю в неприятельском городе, зная, что раскрытие влечет немедленную смерть или же мучительные пытки, например публичное колесование или сажание на кол на городской стене в качестве острастки тем, кто попытался бы с недружелюбными намерениями воспользоваться гостеприимством города.
Я взял вправо, огибая небольшой, в сотню футов, сквер, примыкающий к стенам изнутри, огораживающим строения дома Сафрара, и тут же, к своему раздражению, услышал голос охранника, предупреждавшего меня, что, оказывается, прохожим запрещено приближаться к дому торговца ближе чем на десять копий.
– Убирайся отсюда! – размахивая арбалетом, кричал стоящий на смотровой площадке стены охранник. – Нечего здесь слоняться!
– Но, хозяин! – воскликнул я. – Пустите меня! Я хотел бы показать кое-что из драгоценных камней и украшений благородному торговцу Сафрару!
– Ну, хорошо, – разрешил часовой. – Подойди к ближайшим воротам и покажи, что там у тебя.
Я осторожно приблизился к небольшим, обитым железом воротам и попросил у стоящего там охранника позволения показать свои драгоценности Сафрару. Я надеялся, что меня проведут в покои торговца, где я под угрозой смерти сумею вырвать у него золотой шар и тарна, чтобы улететь отсюда.
Но, к моему разочарованию, мне не позволили даже войти во внутренний двор и моя жалкая коллекция была осмотрена и тут же отвергнута управляющим, вышедшим в сопровождении двух вооруженных охранников за ворота. У них ушло всего несколько секунд, чтобы определить истинную ценность моих камней, после чего управляющий с презрительной миной швырнул их прямо на мостовую, в пыль, а я, подгоняемый улюлюканьем и пинками охранников, бросился их собирать.
– Убирайся отсюда, идиот! – кричали они.
Едва сдерживая клокотавшую во мне ярость, под смех охранников я ползал на коленях в пыли и с горестным стоном собирал свое богатство.
Я уже подобрал последний камень и бережно опустил его в карман, готовясь подняться с колен, когда взгляд мой наткнулся на высокие тяжелые сандалии, больше похожие на сапоги стоящего рядом воина.
– Спасибо, хозяин, – плаксивым голосом пробормотал я.
– А почему ты носишь под своим плащом меч? – сурово спросил воин.
Я узнал этот голос, он принадлежал Камрасу, чемпиону города, над которым Камчак одержал такую убедительную победу на празднике игр Любви Войны.