Я бил и тер их изо всех сил, но долгое время казалось, что им уже не вернешь способность чувствовать. Однако, я упрямо продолжал свое дело и, в конце концов, почувствовал то, почти невыносимое, колющее ощущение, которое вызывается первыми медленными движениями застывшей крови.
Приблизительно в это же время я заметил, что третий и четвертый палец на левой руке отморожены.
Кругом было темно попрежнему, и я не имел никакой возможности узнать, много ли времени прошло, и долго ли мне ждать до утра, которое должно было мне принести ту или иную помощь. Бесконечно медленно ползли минуты, а я стоял, замерзший и закоченевший, спрашивая себя время от времени, наступит ли вообще когда-нибудь день.
Я увидел рыбачью лодку, которая неслась под парусами по направлению к Бостону.
Не знаю, сколько времени продолжалось это мое страшное ночное бдение. Несколько часов, должно-быть. Но они мне показались неделями или даже месяцами.
Но всему бывает когда-нибудь конец, и с трепетом радости я, наконец, заметил, что мрак постепенно исчезает, что настает долгожданный рассвет.
Жадно впился я глазами в сторону моря, но не мог разглядеть там ни малейшего признака какого-либо судна. Тогда я повернулся в сторону гавани, где стояло на рейде много различных судов; но, насколько я мог видеть, ни одно из них не двигалось.
Однако брезжущий день влил новую бодрость в мою душу, и, действительно, мои надежды скоро оправдались. Внезапно я услышал со стороны, откуда не ожидал, хорошо знакомый мне звук: характерный плеск воды, которую рассекает нос небольшой парусной лодки. Быстро повернувшись в ту сторону, откуда шел этот звук, я увидел рыбачью лодку, которая неслась под парусами по направлению к Бостону. Она держала курс так, что должна была пройти совсем близко от буя.
Я не сводил глаз с приближающейся лодки. Вот лодка вдруг взяла круто к ветру, ее паруса с треском спустились, а мгновение спустя пара длинных весел мчали ее к моему бую.
Мои спасители оказались двумя рыбаками, которые спешили в Бостон со своим ночным уловом. С возгласами сострадания, сочувствия и изумления они заботливо перенесли меня в свою лодку, а затем, немедля ни минуты, поставили опять паруса, и мы понеслись к городу.
После нескольких недель, проведенных в больнице, я опять был на ногах, но я сомневаюсь, чтобы человек мог когда-нибудь совершенно оправиться от переживаний такой ночи. Кроме того, отмороженные два пальца на руке и один на ноге служат мне постоянным живым напоминанием об этих ужасных часах, проведенных в железной клетке Никсмэтского буя.
Теодор Робертс ДЖОННИ-АКУЛА Трагические приключения американских моряков
1. Кое-что об акулах
Так его зовут на суше и на море — Джонни-Акула. В настоящее время он служит боцманом на одном торговом судне. Но, я думаю, он давным давно бросил бы море, если бы сознавал, что обладает какими-либо сухопутными талантами. Я говорю «сознавал», потому что человек, умеющий брать рифы и править кораблем, соскабливать краску и накладывать ее, очищать баки для воды от ржавчины, заменять старую доску на шканцах новой, чинить паруса и играть на гармонике — такой человек безусловно способен зарабатывать свой хлеб и па суше. Он может заниматься малярным делом, паяльным, плотничьим, портняжным и мало ли чем — если только сам верит, что может. А в том-то и была беда Джонни-Акулы: он не мог решиться поверить этому.
Но, впрочем, не судите его строго. Перед тем, как я познакомился с ним, его мозг пережил такое потрясение, что в продолжение многих лет совершенно отказывался принимать решение по какому-бы то ни было важному вопросу. Однако, не думайте, что Джонни «тронулся». Нисколько. Он был в таком же здравом рассудке, как вы, да я, за исключением одного только пункта — акул.
Акула, как вам, может быть, известно, вовсе не такая страшная вещь, как нам это внушали, когда мы были молоды. По крайней мере, некоторые моряки, никогда не падавшие за борт, хотят уверить нас, что обыкновенная дюжинная акула есть добродушное и туповатое создание, которое давным-давно было бы принято человечеством в товарищи и домашние любимцы, если бы не ее неизменная любовь к соленой воде, не ее немного несимпатичные черты лица и не ее репутация, что она глотает всякую всячину — репутация, за которую в значительной степени ответственен кит Ионы, как утверждают защитники и поклонники акул.
Я не натуралист и почти не моряк, хотя за борт я падал. Случилось также мне раз поймать акулу на ржавый железный крюк с помощью трех фунтов соленой свинины в качестве приманки, четырех футов цепи и нескольких саженей каната.
Один матрос сделал мне потом ремень для бритвы из ее кожи. Ремень я могу вам показать, но я достаточно скромен, чтобы признаться, что я не в состоянии ничего сказать по вопросу, следует ли или не следует принимать акулу в лоно семьи. Однако, я наверняка могу сказать, что мистер Джон Чокер — в общежитии известный под именем Джонни-Акула, — не посоветывал бы этого.
Если хотите, я расскажу вам историю Джонни.
2. В открытом океане
В те дни он был двадцатипятилетним парнем, хорошо знающим морское дело, работящим и веселым. Он плавал по морям с тех пор, как ему пошел четырнадцатый год, и служил теперь на судне «Чемпион». Его мать, вдова, жила в деревне «Радость Сердца» в заливе «Разочарования», и там же жила Катюша Маллой. Не стану описывать глаз Катюши. Достаточно сказать, что они были неотразимо пленительны — как и ее щечки, волосы, губки и талия. Так пленительны, что совсем лишили Джонни спокойствия души. И, пробыв на берегу всего три недели, он отправился в С.-Джон и снова нанялся на судно.
7 февраля «Чемпион» вышел из пролива, а ночью, 10 марта, он столкнулся с каким-то потерпевший аварию и покинутым судном, где-то около северного побережья Бразилии. Джон Чокер в то время храпел внизу на своей койке, и видел во сне Катюшу Маллой...
Когда он вышел на палубу, его удивил крутой наклон судна на нос. Потом он увидел, что все шлюпки исчезли с своих мест. А в следующую минуту он увидел фонарь, и при свете его — Билли Прайса, укладывавшего объемистый мешок в гичку шкипера, — единственную оставшуюся лодку на судне.
— Гей, Билли. Что ты делаешь? — окликнул он его.
— Все удрали, а нас оставили, Джонни, — ответил тот. — Я думал, ты тоже удрал вместе с ними и бросил меня одного. Хорошо, что ты здесь. Помоги мне. Наш «Чемпион» стукнулся обо что-то и тонет. Носом вниз.
И, таким образом, случилось, что утром 11-го марта Джонни Чокер очутился в шкиперской гичке среди темного и пустынного океана, один с Билли Прайсом. Но если бы выбор товарища зависел от него, он, наверное, не сидел бы в гичке с Билли Прайсом.
Солнце взошло. Оба внимательно оглядывали горизонт, смотрели на восток и на запад, на север и на юг. Но везде только пустынная безбрежность моря, везде только маленькие мерцающие водяные холмы и темные узкие долины между ними.
«Чемпион» бесследно исчез. Его шлюпок тоже не было видно, и нигде на горизонте никакого намека на землю.
— Компас взял? — спросил Джонни.
— Никакого компаса не было, — ответил Прайс и поглядел на два мешка с сухарями, два боченка с водой и всякую всячину из кладовой, лежавшую на дне лодки.
Джонни вставил в гнездо мачту и поднял парус.
— Южная Америка вон там, — сказал он, показывая рукой. — Поверни так, чтобы солнце было за твоей спиной, Билли, и не сворачивай с этого курса, тогда мы завтра к утру достигнем земли.
Но Прайс, держа одной рукой руль, а другой шкот, мрачно посмотрел на товарища и продолжал держать курс на юг.
— Позволь узнать, кто поставил тебя здесь командиром? — спросил он левым уголком губ.
Это у пего была такая привычка — всегда кривить рот и говорить одним уголком губ, когда он был в дурном расположении духа. Джонни знал это — недаром они были из одной деревни. Он видел, что дело идет к ссоре, и всею душой хотел избежать ее.
— На каждом судне должен быть командир, — примирительно ответил он, — а так как нас тут двое, то выбирать не из кого, кроме меня да тебя.
— Да, кроме меня да тебя, — сказал Прайс, еще больше скривив рот. — Какой же тут может быть выбор, а?
Джонни был хороший моряк, а Билли Прайс — плохой, и они оба знали это. Джонни чувствовал, что он должен взять на себя командование лодкой. Он наклонился и нехотя взял со дна весло. Но в тот же момент Билли Прайс закрепил шкот и вынул что-то из кармана. И когда Джонни выпрямился, он увидел перед собою дуло револьвера. Это был совсем маленький револьвер, но изумленным глазам Джонни его дуло показалось величиной с жерло пушки.
— Брось это, — сказал он гневно и презрительно. — На твоем месте, Билли, я бы постеснялся так поступать. Честные люди не наводят пистолетов на товарищей. Но ты, впрочем, никогда не был достаточно мужчиной, Билли Прайс, чтобы честно драться руками и ногами.
С этими словами он положил весло назад и уселся на скамейку за мачтой, лицом к самозваному шкиперу.
— Полегче болтай языком, Джонни, а то пристрелю, — предостерег его Билли.— Я не люблю тебя и никогда не любил. Если хочешь остаться без головы, скажи только слово еще... Я не потерплю бунтовщичества.
И, таким образом, лодка продолжала итти на юг. Солнце высоко' поднялось на небе. Билли Прайс управлял рулем и шкотом, с револьвером на коленях, а Джонни Чокер сидел и курил. В отдалении за кормой показался черный трехугольный спинной плавник и стал приближаться к лодке, рассекая волны.
— Но куда ты ведешь лодку? — спросил, наконец, Джонни. — Если ты повернешь на запад, мы достигнем Америки.
— К чорту Америку, — ответил Прайс. — Заткни глотку, я здесь командир.
— Но ведь тебе самому важно достигнуть земли, Билли, — возразил Джонни самым сладким голосом. — Ведь плох тот командир, который не может добраться до земли.