Андрей потянулся к телефону.
- Не к этому, - промурлыкала девушка. - К нашему, что в коридоре.
- Вы не можете переключить звонок сюда?
- Нет, это разные линии.
- Ладно, сейчас. - Андрей повернулся к Городницкому. - Извините, Владимир Сергеевич, я на минуту.
Он вышел из номера, не закрывая дверь, прошагал вслед за горничной по длинному коридору, устланному ковровой дорожкой, мимо рекреационных холлов и взял трубку, лежавшую на столе возле аппарата.
- Да. Алло!
Никакого ответа, и гудков тоже нет, лишь далекое потрескивание, будто трубку на другом конце линии поднесли к разгоревшемуся костру.
- Алло! Слушаю! Не слышу вас... Перезвоните!
Андрей положил трубку.
- Что-то со связью, - сказала горничная. - Так бывает.
- А кто звонил?
- Мужчина какой-то.
- Не представился?
- Нет. Попросил пригласить Андрея Константиновича Карелина.
- М-да...Ну, ладно. Если он ещё позвонит, попросите его перезвонить прямо ко мне, дайте телефон... Я удивляюсь, почему вы сразу так не сделали.
- Как-то не сообразила, - смущенно ответила девушка.
Когда Андрей вернулся, Городницкий уже отсоединил плеер от телевизора и укладывал его в кейс.
- Кассета вон там, на тумбочке, - сообщил он.
Покосившись на кассету, Андрей пожал плечами.
- Я ничего вам не обещаю.
- Разумеется, я не смею требовать... Но если решитесь, не давайте им смотреть кассету до вашего выступления, вообще не упоминайте о ней. Иначе все пропало.
- Это понятно, - кивнул Андрей.
- Вот мой московский адрес и телефон, - Городницкий протянул Андрею листок из блокнота. - Я остановился у знакомого... Я буду смотреть передачу.
- Не очень-то на меня рассчитывайте.
- Я надеюсь на вас.
Со старомодным поклоном Городницкий покинул комнату. Андрей слушал, как затихают в коридоре его шаги, потом взял кассету и подбросил на ладони, точно прикидывая, какой вес она может иметь в его жизни.
6
Первый час эфира молодежного канала "Собственное мнение" подходил к концу. В просторной студии, где множество столов располагалось в декоративных нишах на разных уровнях, допрашивали эпатажного общественного деятеля демократического толка. В той нише, где сидели за столом в ожидании своей очереди Андрей Карелин и тележурналист Максим Щербаков, камеры и микрофоны были отключены.
Кассету Городницкого Андрей положил во внутренний карман пиджака. Он ещё не знал, как поступит, скажет или промолчит. Он пришел в студию без всякого определенного намерения по этому поводу, он просто не думал об этом. Как получится.
Общественного деятеля отпустили, и ведущий программы в манере непринужденной болтовни перекинул мостик к Андрею Карелину, представил его как восходящую литературную звезду. Вспыхнули прожекторы над столом Андрея и Максима. Щербаков начал с традиционно-биографических вопросов. Разговаривая с ним, Андрей чувствовал себя так, словно беседует с приятелем на лавочке в парке - никакого "страха телекамеры", а когда речь зашла о важных для него вещах, и совсем о камерах забыл.
- ...В том интервью, - развивал свою мысль Щербаков, - вас сравнивали с заглавным героем фильма Марка Захарова "Тот самый Мюнхгаузен". Вы согласны с этим определением?
- Ну конечно же, нет, - Андрей расслабленно улыбнулся. - Я в принципе против таких сравнений. Может ли один человек походить на другого больше, чем поверхностно? И потом, никому не нужен, не интересен второй Мюнхгаузен, или второй Герман Гессе, или второй Максим Щербаков. Достаточно того, что вы есть то, что вы есть... Другое дело - взаимоотношения Мюнхгаузена и Марты. Помните финал, где его должны отправить из пушки на Луну? Она говорит "я люблю тебя", а он отвечает - не то. Она говорит, что будет ждать... Опять не то! И вот тогда она говорит, что ему подложили сырой порох. Вот! Это - главное. Только так и никак иначе, потому что иначе ничто не имеет смысла.
Журналист взглянул на Андрея с сомнением, как бы озадаченный столь радикальной точкой зрения. Но в его профессиональные обязанности не входило комментировать высказывания гостя студии или спорить с ним, и он задал следующий вопрос.
- Тема любви - одна из главных в ваших "Неоновых Псах". У вас она неразрывно связана с темой предательства. Почему так?
- Пожалуй, я не согласен, что тема любви у меня связана с темой предательства, - сказал Андрей. - Это слишком разные вещи, чтобы быть связанными. Противоположные. Тут скорее можно говорить не о связи, а о том, что эти темы идут рядом, рука об руку. К сожалению, так бывает и в жизни, хотя литература и жизнь тоже в общем ничем не связаны.
- А что такое для вас предательство? - спросил Щербаков, преодолев секундное искушение увести разговор в сторону связи жизни и литературы.
- О таких предметах можно рассуждать долго, - Андрей провел рукой над крышкой стола. - Предательство, любовь, совесть, ответственность, прирученность - неконкретно, как понятия. Но если мы сузим рамки до отношений мужчины и женщины, все становится простым и ясным. Мы в ответе за тех, кого приручили. Определенные моменты в жизни человека - это бой. Для писателя, например, это может быть время работы над каким-то произведением, особенно трудным и важным, но совсем не обязательно. Трудные моменты жизни - это бой. И ты веришь, ты рассчитываешь, что вот этот человек прикроет тебе спину в бою. А он уходит, сбегает. Вот что такое предательство. Наверное, это не имеет отношения к любви или нелюбви. Бросить того, кто и без тебя прекрасно обойдется - не предательство. Сесть на коней и разъехаться после боя - не предательство. Но после боя, черт возьми, после!
- А физическая измена?
- Она может и быть предательством, и не быть таковым. Все зависит от обстоятельств - в какой момент, почему... И от внутренней сущности человека, от того, как он умеет понять другого. Простить можно почти все или не прощать почти ничего. Я не назову вам конкретный поступок, какой стопроцентно нельзя простить. Все зависит не от поступков, а от мотивов и обстоятельств. Решительно все.
- Спасибо... А теперь давайте вернемся к вашему творчеству. Расскажите, как все начиналось.
Андрей усмехнулся.
- Очень забавно. Знаете, я всегда любил фантастику... В детстве проглатывал все, что удавалось раздобыть, даже полную чушь, лишь бы был ярлык "фантастический роман". И вот классе, кажется, в седьмом написал я в школьной тетрадке коротенький рассказ под названием "Экспедиция доктора Хейма". Литературных достоинств у него не было никаких, графомания. Вся соль в сюжете. Эта самая экспедиция прибывает на какую-то планету ради месторождений редких металлов. Там они обнаруживают рабовладельческую цивилизацию. И что же они, по-вашему, делают? Утруждают себя попытками разобраться в сложностях чужого разума? Да ничего подобного. Без малейших колебаний, как по свистку, они сразу хватаются за лазерные пушки и в два счета разносят рабовладельцев на куски.
- Действительно забавно, - вставил Щербаков с вежливой улыбкой.
- Самое смешное начинается дальше. Я отправил этот рассказ в журнал "Техника - Молодежи"...
- О!
- Да... И мне прислали ответ, такую мини-рецензию. Одну фразу из неё я никогда не забуду: "Рассказ ваш порой становится просто кровожадным"...
Щербаков рассмеялся, а с ним и Андрей.
- Дальше было много всякого, - продолжал Андрей с прежней интонацией, на той же волне. - Я до сих пор не уверен, нормально ли то, чем я занимаюсь, да простят меня коллеги. Писать книги - странная профессия, и не так легко объяснить, как они появляются на свет. Я прочту вам одно небольшое шуточное стихотворение с длинным названием: "Универсальный рецепт творческого коктейля. Продукт к употреблению не рекомендуется, очень опасен для здоровья".
- Интересно, - сказал Щербаков.
- Да... Вот послушайте.
Андрей взял паузу, чтобы вспомнить стихи.
Плесни в бокал по капельке печали и молчания,
Добавь осколок сумерек, колючий звездный свет,
Добытый из щемящих снов на острове отчаяния,
На острове, где можно все, где лжи и смерти нет.
Потом долей, да не жалей, пусть будет там немерено,
Экстракт из неизбывных бед и горестей твоих,
Но должен быть он извлечен тобой со дна неверия,
Где каждый слишком смел и горд, чтобы искать других.
Поверь, что ты уже в пути туда, куда нельзя дойти,
Где бьется пламя на краю сгорающего дня...
Рецепт не полон мой, прости, не торопись к губам нести
В твоем бокале нет ещё ни тайны, ни огня.
Добавь до верха, не скупясь, густого одиночества,
Смешай отдельно в миксере души добро и зло,
Теперь зажмурься и глотай коктейль "Особый творческий"...
И если сразу не умрешь, считай, что повезло.
А после в синем сумраке лежи, ищи решение,
Таращась вопросительно в кружащуюся тьму...
Все в мире преходяще, и в этом - утешение,
Хотя никто на свете не знает, почему.
Он помолчал, слегка кивнул, так обозначив конец стихотворения, и добавил:
- Просто шутка, конечно. Но в каждой шутке...
- А над чем вы работаете сейчас? - полюбопытствовал журналист.
Андрею вдруг стало холодно, словно жаркие лучи прожекторов неожиданно заледенели.
- Вы имеете в виду новый сюжет? - его голос дрогнул.
- Хотя бы в общих чертах. Я знаю, что писатели не любят говорить о будущих книгах.
- Как правило, и я не люблю. Но об этом замысле расскажу охотно думаю, он всех заинтересует, потому что основан на реальных и сравнительно недавних событиях.
- О, пожалуйста, Андрей Константинович, - обрадовался Щербаков.
- Основных персонажей трое, - заговорил Андрей, стискивая в замок похолодевшие руки. - Прокурор некоего российского города - будем называть его для краткости просто Прокурор, его подчиненный - дадим ему условное имя Владимир, и жена Владимира, допустим, Рита. Первая экспозиция - восемьдесят четвертый год. Прокурор убежден, что был бы много лучшим мужем для Риты, нежели Владимир. Постепенно эта мысль превращается в манию, в навязчивую идею... Но Рита любит Владимира, счастлива с ним. Как убрать соперника? Прокурор готов даже на убийство, но это не решает его про