Курбатов давно заметил, что чем ближе они подходили к линии фронта, тем увереннее и нахрапистее становился их барон. Легионер, конечно, готов был понять его: Виктор Майнц, рожденный горничной от промышленника барона фон Тирбаха, долго мечтал о том, чтобы оказаться в рейхе. Эти мечтания трудно сравнивать с его, Курбатова, сугубо солдатским стремлением доказать самому себе, атаману Семенову, германцам, прочей Европе, что в России появился истинный диверсант, равного которому, возможно, еще не знала не только Россия, но и весь мир.
— Так что, какие слова скажете нам у этого рубежа, князь? — словно бы уловил его мысли фон Тирбах. — Помните, в Маньчжурии, на Черном Холме, на плацу у бывшего дома лесника, перед марш-броском к границе? «Там, за теми холмами — русская земля. И никакая граница, никакая пограничная стража не может помешать нам ступить на нее. Мы должны пронестись по России, подобно тайфуну...» Уж не помню, дословно ли, но произнесли вы именно такие слова. Уверенно, вдохновенно. Как видите, запомнилось. И стояло тогда перед вами десять самолюбивых, уверенных в себе, ненавидящих врага офицеров-аристократов.
— Святое дело легионера, — задумчиво согласился Курбатов, стараясь не очень-то проникаться настроением поручика. Ему вдруг вспомнился Власевич. Черный Кардинал. Лучший снайпер группы. Покончивший жизнь самоубийством именно тогда, когда понял, что та Россия, ради которой пошел в этот рейд, осталась у него за спиной. Как ему хотелось, чтобы этот парень — молчаливый, как гранит, несокрушимый, способный достойно выйти из любой ситуации, был сейчас вместе с ними.
Подполковник достал флягу со спиртом и приподнял ее, словно бокал.
— Достаньте, господа, если у вас осталось хотя бы по глотку. Самое время помянуть тех, кто был с нами, но не дошел. Позволив тем самым дойти нам.
Оба офицера молча взялись за фляги.
— Поручик Конецкий, первым павший в бою...
—Поручик Конецкий, — повторили они, будто слова клятвы.
— Поручик Радчук.
— Поручик Радчук.
— Штаб-ротмистр Чолданов. Подъесаул Кульчицкий.
— Так и не дошедший до своей «Великой Польши от моря до моря», — напомнил фон Тирбах.
— Подпоручик Власевич.
— Зря он, конечно, — покачал головой капитан фон Бергер, успевший подружиться с этим немного странноватым русским, одним из своих спасителей.
— Поручик Матвеев, радист. Уж он-то, даст Бог, переживет эту войну. Подполковник Реутов. Бывший унтер-офицер «Дикой» дивизии. Участник корниловского похода на Петроград, поручик Закаспийской боевой армии в Туркестане, познавший затем мытарства эмигранта в Персии...
— Этот успел повидать, — согласился барон. — После каждого названного князем имени он, вслед за остальными, отпивал по небольшому глотку.
— Штабс-капитан Иволгин, храбрейший из офицеров армии атамана Анненкова. Надеюсь, никого не забыл, поручик? — обратился он к фон Тирбаху.
— Грех великий забыть любого из таких офицеров.
Он хотел добавить еще что-то, но возникший где-то внизу, у подножия большого холма, на котором они нашли приют, гул нескольких моторов заставил фон Тирбаха умолкнуть и подхватиться.
— Кажется, танки.
— И сомневаться не приходится, — спокойно подтвердил Курбатов. — Единственное, что должно успокаивать нас, — что подняться сюда они не смогут. Ну а с пехотинцами мы еще немного повоюем.
На плоской вершине возвышенности, в густых зарослях скрывались руины небольшого старинного дворца. Манчжурские легионеры наткнулись на него вчера, поздно вечером. Поняв, что оказались почти в центре расположения русского механизированного полка, они не стали искушать судьбу, подались сюда, на вершину, и спокойно переночевали в небольшой землянке, в которой, очевидно, еще совсем недавно хозяйничали то ли партизаны, то ли дезертиры^
Курбатов и фон Тирбах осторожно приблизились к гребню крутого, почти отвесного склона и, затаившись в кустах, пронаблюдали за колонной. Вначале шли танки, затем, в обрамлении бронетранспортеров, машины с пехотой и прицепными орудиями и вновь танки...
— Не меньше полка, — по-немецки проговорил поручик. В последние дай он почти не переходил на русский да к тому же внимательно следил за произношением Курбатова; в котором упорно обнаруживал «японо-маньчжурский акцент с русским привкусом».
— И колонну неплохо выстроили. Кажется, научились-таки воевать.
— Массой берут, лапотники-обмоточники, — презрительно процедил фон Тирбах. — Массой. Орда — она и есть орда.
— Ну почему вдруг «орда»? Вполне европейская армия, вооружена, обучена.
— Русский патриотизм?
— Скорее — взгляд профессионала. И справедливость.
— Ор-да! — все с тем же презрительным упрямством повторил Виктор. — И очень скоро Европа убедится в этом.
Они не заметили, как сзади с автоматом в руке приблизился капитан фон Бергер.
— Нам бы следовало присоединиться к ним, господа офицеры. Я понимаю, что на этой горке мы в состоянии продержаться как минимум час, однако, знаете ли, не хотелось бы...
Прервали его голоса русских, доносившиеся со стороны развалин. Все трое, по знаку Курбатова, замерли, затем, стараясь не шуметь, двинулись в направлении красных.
— Уломаем командира, чтобы ночевать разрешил на этой горке, — прокуренно басил один из окопников.
— Дык ня пазволит же. Яму кабы паскарей да фронта, — отвечал второй на странном, неизвестном Курбатову то ли русском, то ли украинском диалекте.
— Эй, фронтовики-ружейники! — не стал терять инициативы подполковник, смело выходя из зарослей. — Вы что это к хоромам нашим прицениваетесь? Запрашивать будем дорого.
Увидев перед собой громилоподобного капитана, с автоматом на груди и заткнутыми за пояс немецкими гранатами с длинными деревянными ручками, солдаты-квартирьеры растерянно развели руками.
— Дык приказано падыскать якое гняздечко варонье.
— На каком это языке ты изъясняешься, солдат? — поморщился фон Тирбах. — Вы что здесь, вообще одичали, языка русского не знаете?
—Да бульбаш он, — рассмеялся ефрейтор, такой же дистрофичномелкий и приземистый, как и «бульбаш».
— Кто?! — не понял Курбатов.
— Ну, белорус, ежели по-правильному.
— Ах ты, гнида! — рявкнул «капитан». — Ты что ж это белоруса — «бульбашом» называешь? Национальную рознь проповедуешь! В леса мордовские захотел?!
— Да это ж я так... — запаниковал ефрейтор. — Это ж помежду нас, солдат, шутка такая.
Не только красноармейцы, но и сами диверсанты не успели опомниться, как Курбатов ухватил ефрейтора за тощую шею, оторвал его тельце от земли и, уже в воздухе, крутанул голову так, словно пытался отвинтить ее.
Понимая, что растерянности защищенного таким образом «буль-баша» хватит ненадолго, поручик бросился к Курбатову, вроде бы для того, чтобы унять капитана. Но, оказавшись между ним и красным, изо всей своей люти полоснул «бульбаша» ребром ладони по глотке. А затем, не давая опомниться, свалил мощным ударом в переносицу. Еще через минуту, добитый ударом кинжала, белорус успокоился рядом с задушенным на весу ефрейтором.
— Жаль, что оба мелковаты, — пожалел Курбатов. — А то ведь мундиры наши явно поистрепались. Не то что в гости к союзникам, в плен в таком виде сдаваться — и то срамно.
— Интересно, каким образом вы собираетесь уже завтра добывать мундиры офицеров вермахта? — холодно пошутил фон Бергер.
— Не сомневайтесь, точно таким же.
— Ну, теперь-то нам уж точно нельзя оставаться здесь, — вмешался поручик Тирбах. — Через полчаса сюда нагрянут солдаты, которых направят на поиски убиенных нами.
— Сидя на этой вороньей горе, всей красной орды не передушим — это точно, — гадливо потер руки о штанины князь Курбатов. — Все, господа, к фронту. Боюсь, что проходить передовую придется по трупам и русских, и — вы уж простите, фон Бергер — немцев.
57
Машина стояла на окраине хутора, у полуразрушенного дома, к порогу которого вела зеленоватая брусчатка дороги. Двое солдат чинно восседали на подгоревшем бревне посреди двора и неспешно курили. Еще один, с автоматом на коленях, пристроился на крыше кабины, а четвертый, засунув руки глубоко в карманы брюк, заглядывал — очевидно, из чистого любопытства — под капот, который водитель оставил открытым.
Беркут успел заметить над задним бортом седую голову и понял, что это и есть тот самый Зданиш, которого немцы собираются повесить на хуторе. Он-то и интересовал его больше всех.
— Что расселись, разгильдяи? — весело бросил он, заходя во двор. Арзамасцев чуть поотстал от него и еще только медленно приближался к углу дома, за которым Андрей велел ему оставаться. — Двоим из вас обер-лейтенант приказал прибыть во двор хозяина хутора. Он там, — махнул рукой, — за рощей, метров триста отсюда. Решайте, кто пойдет.
— А что ему нужно? — лениво поинтересовался один из сидевших на бревне.
Андрей не ера&у рассмотрел на нем погоны унтер-офицера.
— Спросите у него самого. Очевидно, волнуется: как бы вы не забыли, что находитесь на службе.
— Разве что... Ты-то откуда взялся?
— Сопровождаю подполковника из СД.
— Тогда понятно. Генрих, ты пойдешь! — крикнул унтер-офицер, обращаясь к тому, что сидел на кабине. — Ты, новобранец необученный, тоже. И вынь руки из карманов, когда находишься в присутствии унтер-офицера.
— Слушаюсь, господин унтер-офицер, — неохотно ответил тот, что осматривал мотор. Но руки из карманов вынимал демонстративно медленно и неохотно, что немало удивило Андрея. Он помнил, насколько суровой была дисциплина в германских частях в начале войны.
— Кстати, где тут ваш поляк?!—спросил Беркут унтер-офицера. — Для кого это там стараются, виселицу готовят? Оберштурмбаннфюрер желает лично присутствовать.
— Вот он, в кузове, — ответил тот, прокашливаясь после очередной глубокой затяжки. У него было желто-серое изможденное лицо туберкулезника, и курево уже давно не доставляло ему абсолютно никакого удовольствия. — Обер-лейтенант приказал доставить его к дому хозяина хутора?