Лейтенант еле сдержался, чтобы не бросить свое привычное армейское: «Прекратить!» И если промолчал, то лишь потому, что прекрасно понимал, насколько некстати оказался бы сейчас его окрик, даже исходя из чисто мужской, житейской солидарности. Тем более что совершенно непохоже, чтобы ласки ефрейтора были так уж неприятны Анне. Поэтому поступил он так, как только мог поступить в данной ситуации: резко поднялся и, не обращая внимания на отпрянувшего от девушки Арзамасцева, направился к выходу.
Уже ступив на лестницу, он слышал, как, рассмеявшись, Анна Ягодзинская удивленно произнесла: «Смотри, лейтенант твой убежал!» И сказала это, явно рассчитывая, что Беркута эти ее слова все же достанут.
«Нашли время, греховодники окопные», — мысленно огрызнулся Андрей.
Сойдя на землю, он бодряще потянулся, помассировал лицо и посмотрел вначале на небо, затем на часы. Без пятнадцати шесть. «Пора трогаться в путь», — подумал он. Какую-то часть, по его прикидкам, они еще пройдут по шоссе, потом углубятся в лес, на проселок, чтобы лишний раз не нарываться на жандармские посты...
Размышления его прервал буквально кубарем скатившийся по лестнице Кирилл. Чтобы не вступать с ним в объяснения, Беркут молча направился к дому Корбачей. Но не тут-то было...
— Чет ты, лейтенант? — зашептал-заворковал на ухо Арзамас*^ цев, догоняя его. — Ведь шиковая баба... Ну, чего мы с ней кочерыжимся?
— Какого черта, ефрейтор?
— Куда ты торопишься? Немного порезвлюсь я, немного — ты. Или наоборот. Ты же видел... По нынешним, военным, лагерным временам это же принцесса!
— Хватит, — прервал его Андрей. — Через пятнадцать минут выступаем. — И вообще прекратите измываться над девушкой, ефрейтор. После всего того, что вы видели там, в сарае...
— Ну и что?.. Ну, было. Но ведь она не против, сам слышал. Да гори оно все церковными свечами! Пойди к ней. К тебе она больше льнет, а то уперлась — и ни в какую.
— Брось слюнявить, ефрейтор.
Да что ты заладил: «ефрейтор, ефрейтор»! К чертям собачьим! Здесь тебе не армия. Я уже давно забыл, что я ефрейтор. И ты для меня давно не офицер.
Резко оглянувшись, Беркут схватил Арзамасцева за ворот френча и, врезавшись большими пальцами в подбородок, буквально приподнял его на носках.
— Пока вы в армий, пока хотя бы числитесь ефрейтором Красной армии или просто военнообязанным, и тем более — пока идет война... в любой ситуации, даже на том свете офицер будет для вас офицером. А следовательно, командиром. И если я сдерживаюсь, глядя, как вы трясете поджилками при каждой мелкой стычке с врагом, то, по крайней мере, не заставляйте напоминать о вашем воинском долге сейчас, в это ласковое вечернее времечко. — Приподняв Арзамасцева еще выше, почти оторвав от земли, Андрей оттолкнул его с такой силой, что тот отлетел на несколько метров, ударился спиной об угол сарая и осел на землю.
— Матка боска, пан лейтенант-поручик! Зачем вы так?! — важно прошествовала мимо них Анна. Андрей даже не заметил, когда она спустилась с чердака. — Стоит ли ревновать? Все равно вы мне нравитесь больше. И ефрейтор знает об этом.
— При чем здесь вы? Вы ведь абсолютно ни при чем! У нас сугубо армейский разговор.
— Это когда шмайсерами решают, кому достанется пленница?
Беркут ничего не ответил, еще раз взглянул на гневно стиснувшего кулаки Арзамасцева и, бросив ему: «Захватишь автоматы. Не забудь магазины с патронами», направился к воротам усадьбы.
— В таком случае я не пойду с тобой, понял?! — вновь настиг его Кирилл. — Сам как-нибудь доберусь. Хоть до Украины, хоть до Камчатки. А тебя во время очередной заварушки, наподобие той, которую ты устроил здесь, в усадьбе, подвесят на сосне. И на этом твой побег завершится.
/ — Не исключено, — спокойно ответил Андрей, берясь за ручку калитки и внимательно осматривая руины ближайших сараев, кусты.
— Ну и поболтайся на ней! А с меня хватит. Лагерной баландой меня накормили, лагерным могильщиком был... Все! Гори оно церковными свечами!
— Успокоился? — все так же невозмутимо поинтересовался Беркут, входя во двор, но не закрывая калитку.
— Нет, не успокоился! Какого черта мы на каждом шагу встреваем в эти дурацкие стычки?! Я не знаю, кто ты, кто и как готовил тебя к войне. Может, тебя десять лет только для того и дрессировали, чтобы ты шастал по вражеским тылам и душил голыми руками. Но это твое дело, шастай. Только без меня. Ты говоришь: «Поджилками трясу». А какого черта мне лезть в лапы фашистов? Ради чего? Вот и в этой ситуации, что на хуторе... Ведь спокойно могли смыться в лес и переждать.
— ...Пока Зданиша, которого мы освободили, немцы повесят... А заодно и хозяина хутора. А хутор сожгут. Божест-вен-но, ефрейтор.
— Да какое мне дело? — вновь взорвался Арзамасцев. — Я что — Христос Спаситель?!
— Прекратить истерику! — резко осадил его лейтенант. — Никто меня десять лет не натаскивал. Просто я помню, что нахожусь на войне. Понятно: тебе хочется выжить. Но для этого нужно воевать так, чтобы спасения искали не мы, а немцы. Немцы, понял?
— Да понял, понял!
— Как видишь, простая, нехитрая тактика, — уже совсем добродушно добавил Беркут, похлопав его по плечу. — Оружие не забудь. Сейчас выезжаем.
62
— Кажется, вы упорно разглядываете меня, пггурмбаннфюрер.
— Такой грех со мной иногда случается. Должен же я время от времени убеждаться, что мои офицеры возвращаются с задания, оставаясь в лучшей боевой форме.
— Не юлите. Вы разглядываете меня как женщину Как манекен в витрине.
— И все-таки: как женщину или как манекен? — поинтересовался Скорцени.
— Хотя еще несколько минут назад вы вели себя, как зазнавшийся тыловой штабист.
«Что это с ней?» — удивлялся Отто, не ощущая, чтобы психическая атака Лилии хоть каким-то образом отразилась на его настроении.
При всем том страхе и почтении, что окружали его после теперь уже легендарного похищения Муссолини, язвительность Фройнштаг оставалась тем последним раздражителем, который время от времени способен был возвращать его к беззащитному миру «простых смертных». Исходя из сугубо профессиональной привычки на всякий случай оставлять канал связи с любым интересующим его источником, он старался удержать в сфере своего влияния и этот, не самый спокойный и целительный. Язвительно-агрессивной она обычно становилась только тогда, когда в ближайшем окружении оказывалась какая-то залетная юбка... вроде «смазливой итальянки» княгини Марии-Виктории Сардони. Но в этот-то раз...
Тем временем сама Фройнштаг вопросами наподобие «что со Скорцени?» не терзалась. Она всегда знала «что с ним». «На сей раз он уже раскаивается, что повел себя со мной слишком официально, и хоть сейчас готов наброситься на меня. Если его что-либо и сдерживает, так это несоответствие обстановки».
— Я не права, господин штурмбаннфюрер? — спросила Лилия, наслаждаясь не только прекрасным вином, но и сознанием того, что Скорцени не дано постигнуть истинный подтекст ее вопроса.
— Это уже из области философии.
— Как только доходит до чего-либо сугубо конкретного и земного, мужчины предпочитают углубляться в философию. Сотворяя ее даже там, где она никогда не ночевала.
«Что бы ни говорила эта женщина, ноги у нее изумительные, — благоразумно рассудил Скорцени, предпочитая не ссориться. — Если ее ноги — это и есть «философия», тогда она права: после каждой более-менее длительной разлуки я безуспешно пытаюсь углубляться в изощренность этого феномена природы».
К чести Фройнштаг, сегодня она не стремилась превращать свой «феномен» в великую женскую тайну. Она сидела, откинувшись на высокую спинку прикаминного кресла и потягивала вино, наслаждаясь им с блаженством истинного знатока этого напитка.
— Вы забыли сообщить о главном. Насколько я понял, фрау Альбина Крайдер уже в «Вольфбурге».
— Иначе здесь не было бы меня.
— Она произвела на вас удручающее впечатление?
— Наоборот. Уж не знаю, насколько она похожа на фрау Браун, поскольку видеться с ней не приходилось...
«Браун очень повезло», — не преминул съязвить Скорцени. Каждый раз, когда рядом оказывалась Лилия, его вдруг обуревал дух воинственного изобличительства, круто замешанного на антиженском сарказме. Понять причину такой реакции Скорцени так и не смог.
— ...Однако настроена эта дама крайне решительно.
— В чем... она настроена столь решительно? В желании играть роль двойника?
— Она из тех женщин, которые оказываются решительными в любой ситуации и любом деле, — отрубила Фройнштаг, не скрывая, что поддерживает такой статус Альбины: — Окажись она рядом с Браун, еще неизвестно, кто из них почувствовал бы себя «двойняшкой», поскольку превращаться в тень первой фрау Германии Крайдер не пожелает. В этом я не сомневаюсь.
— Крайдер действительно готова к подобной миссии? — подался к ней через стол Скорцени. — Поймите, сейчас это очень важно. Одно дело создавать образ, прибегая к пластическим операциям на лице и хирургическим вмешательствам в психику, открывая для себя, что при ближайшем рассмотрении Имперская Тень — всего лишь обычная безликая тень; и другое — когда видишь перёд собой уже готовую взойти на костер Жанну д’Арк.
Фройнштаг задержала взгляд на висевшей напротив нее мастерски выполненной копии картины Франсуа Буше «Венера, утешающая амура», словно поражалась несоответствию ее сюжета тому, что происходило сейчас в старинном баварском замке. Или же, наоборот, вообразила себя в роли Венеры, пытающейся утешить раздосадованного амура...
— Эта не только готова взойти на костер, но и в состоянии сама разжечь его. Вежливо отказавшись при этом от услуг палача.
Скорцени знал, что обычно Фройнштаг не склонна к преувеличениям, особенно когда речь идет о женщинах. Он почему-то ожидал, что Лилия морально уничтожит новоявленную Еву еще до того, как та предстанет пред его очи. Только поэтому к выводам оберштурм-фюрера он проникся сейчас особым уважением.