— …И тогда он сказал этой простой женщине, самарянке с кувшином: «Я и есть тот, кого ждут…» И женщина та удивилась, конечно.
Эльжбета сделала маленькую улыбчивую паузу.
— И ученики его, когда вернулись и увидели их беседу, сделали такие удивительные глаза! Почему они так сделали?
Корней из своего угла попробовал отсортировать аудиторию по половому признаку — и получил небольшой перевес женщин: двенадцать к семи. В отдельный разряд, наверное, следовало относить семейные пары — их было три с одинаковым распределением функций: бабы безостановочно записывали в блокнотики, мужички пытались главным образом не дремать. Или не пытались (Эльжбета изредка скользила по смежившим веки грустным оком). Две пары были тертые, зрелые, с морщинами, заботами и ожидающей дома детворой. Еще двое — коротко стриженный круглоголовый парень в джинсах и носатенькая девушка в короткой юбке — казались молодоженами. Юбка плотно и красиво облегала верхнюю часть бедер молодой жены, открывая длинные ровные ноги. На эти ноги сестра Эльжбета изредка иронически косилась, но именно иронически, а не злобно.
Она все еще ждала ответа на свой вопрос, и Корнею было слегка неловко за всю притихшую, напрягшуюся, тяжко молчащую компанию. Эльжбетины пересказы Евангелия были монотонны и по-житейски ясны — без умствований и подтекстов. Ответ на любой вопрос требовал лишь примерного воспроизведения того, что было сказано десятью — пятнадцатью минутами раньше. Уровень данного учебного процесса Велес отнес бы к пятому классу средней школы. Так оно, наверное, и нужно было — с учетом будничной умотанности аудитории.
Дождавшись момента, когда скользящий взгляд Эльжбеты достиг его угла, он вскинул руку. Обычно он отвечать не лез, но тут чувствовал смысл. Во-первых, опоздал, во-вторых, рассчитывал на короткий разговор с ней после.
— В те времена иудеи старались не общаться с самарянами, считали их идолопоклонниками и вообще… народом отсталым. — Корней улыбнулся снисходительно. — Иисус хотел показать, что считает эти различия несущественными и что всякий народ может рассчитывать на любовь Божью… Вот.
Он отметил, что молодожены и армянская девушка Карина смотрят на него с любопытством.
По истечении условленного часа публика зашевелилась, а Эльжбета попросила адресовать ей скопившиеся вопросы. Корнею пришлось еще ждать — тетки с блокнотами спрашивали всякую дребедень: типа как креститься при входе в храм, как реагировать на хеллоуин и т. п. Пока он проталкивался из своего угла, его опередил кряжистый усатый отец семейства, обычно томившийся подле жены и на первое занятие заявившийся с бойким десятилетним сынишкой (у которого в кармане оказался живой хомяк).
— Сестра, — позвал мужчина сипло.
Эльжбета обратила к нему бледное лицо, охотно улыбнувшись вялым ртом. Папаша маленького озорника помялся и тихо поинтересовался, как нынешняя церковь определяет роль средневековой инквизиции.
— Но, дорогой, — Эльжбета произнесла с некоторой растерянностью, ей все же не всегда хватало русских слов, — ведь папа сказал, что сожалеет о тех, кто были… ну, без вины. Вот. Он сказал… А потом, это ведь было другое время… И я читала многих авторов, которые думают, может, тогда так было надо…
Корней сунулся поверх плеча усатого:
— Вы имеете в виду «охоту на ведьм»?
Эльжбета перевела на него спокойный выцветший взгляд.
— Дорогой, ну да, охота на ведьм — это плохо звучит, но, как сказал один писатель, это плохо, да, но если мы точно знаем, что ведьм нет и не было… Так.
— Точно! — хихикнул, усатый радостно и отошел.
Корней посмотрел ему вслед и наклонился чуть ближе:
— Я бы хотел кое-что порасспросить… Вот на эту тему.
— О, — сказала Эльжбета, — я не этот… не эксперт. Будете в следующую субботу? Да? Задержитесь на час. Придет такой человек — Георгий Савицкий. Он пишет в католическую энциклопедию. Познакомить вас?
27
Спрашивается — может ли быть эффективен совместный труд людей, различающихся темпераментами, склонностями, взглядами на жизнь? Оказывается — замечательно может.
Они уже почти полтора часа сидели и ждали в салоне серой неприметной «мазды»: Антон — за рулем, помощник Володя Линько — рядом с ним на переднем сиденье. Это была привычная ситуация. Пока Антон, положив руки на руль, угрюмо всматривался в экран мобильного телефона, Линько негромко, но непрерывно и бурливо бубнил. Текст был о двух подружках, из коих одна числила себя невестой Линько. Он, однако, каким-то образом ухитрялся обслуживать обеих. Свою сущность ловеласа и проныры невидный, широкий, кругловатый, с лысинкой на макушке Вова успешно скрывал. В свободное от соблазнов время он охотно рассуждал о пикантности своего положения и о несхожести подруг, склоняясь все же к преимуществам невесты. В комплекции лучшей подруги ощутим был известный перебор, вызывавший его иронию:
— Нет, ну ты посуди! В ней же килограмм восемьдесят будет! Сечешь?! Как сверху сядет, так конец света. Бомба!
— Да сам-то ты, — пробормотал Антон, вглядываясь в окно, — тот еще кабан… Зачем же ты ее окучиваешь, если бомба?
— Мышь копны не боится, — бодро и не очень к месту ответил Линько.
— Вы сами себе противоречите, Вольдемар, — мягко заметил Антон и жестом показал, что хватит. Увлекаться беседой не следовало.
Он в принципе давно бы прервался и перекрыл Вовин поток, да ожидание уж слишком затягивалось. Антон был немногословный флегматик, холодноватый и сдержанный на вид, всегда собранный и чуткий — соответствующий образу частного сыскаря почти идеально. Он, казалось, мог ждать в засаде вечно. Он мог провести там полжизни. Он был на восемь лет старше двадцатисемилетнего Линько, давно и удачно женат. Вова же, напротив, никогда не мог долго удерживать в себе кипучих жизненных сил, а равно и слов. После тягостного бдения он должен был поболтать — пустить фонтан, как кит, поднявшийся из глубин к поверх ности. Блудливый треп вовсе не ослаблял его природных охотничьих рефлексов. Антон это ценил.
— …Она и говорит, — спустя пять минут, продолжил Вова, — мол, чего у тебя такая ранняя лысина? Нормально, в натуре? А я говорю, какая лысина, это связь с космосом, Пенелопа! А она и говорит… Оба! Командир, справа к подъезду двое.
— Вижу, — сказал Антон.
Их машина стояла в темноватом углу обширного четырехугольного двора, обозначенного грязно-белыми стенами трех двенадцатиэтажных панельных домов и изгородью автостоянки. По периметру четырехугольника, освещая его изнутри розоватым светом, тянулась цепочка фонарей. Угол, облюбованный сыщиками, был отмечен перегоревшим светильником. В двух шагах под декоративным жестяным навесом умещались мусорные баки.
— Отбой, — констатировал Линько, — это бомж с бомжихой.
В десятке метров от их машины дорогу пересекли мужская и женская фигуры. Мужчина был в грязной куртке из болоньи, женщина — в длинном зимнем пальто, но с голыми ногами в домашних тапочках. Она влекла за собой на поводке большую пушистую собаку. Пока мужик рылся в мусорном баке, женщина с псиной почтительно ждали, переминаясь.
— Ну-ну, — заметил Линько, оценивая взглядом все трио, — в зоопарк ходить не надо.
— Час сорок уже она там, — сказал Антон. — Мне кажется, забурилась. Придется идти, а?
Они высиживали девятиклассницу Вику Кочнову. Задача заключалась в том, чтобы имитировать ее задержание и, зафиксировав хранение ею известного (небольшого) количества запрещенного вещества, побудить к показаниям. В данном случае они работали на клиента, на Корнея Велеса. Вика должна была рассказать все, что знала о его падчерице — своей однокласснице Майе. Удачная попытка шантажа одноклассницы коренилась в какой-то темной истории. Сама Вика в этой связи особой симпатии не вызывала, говоря очень мягко. Мстить ей и ее бандитам-оболтусам Корней не собирался. Но припугнуть ее, наверное, стоило. По-другому подобраться к тайне, похоже, не получалось.
Несносную Вику следовало, конечно, брать двумя часами раньше, когда она около девяти вечера вышла из дома в сопровождении подружки. Они тогда убоялись именно подружки, как досадного свидетеля. Насчет вещества уверенности не было. Но тут было поле для импровизаций: расчет мог строиться на том, что веществом вполне серьезно баловались в компании, куда едва ли не каждый вечер намыливалась Вика.
Нет, без свидетелей не выходило никак — это нужно было признать. Теперь их наверняка собралась уже целая стая.
Спустя еще полчаса Антон ощупал рукоять пистолета в специальном внутреннем кармане, взглянул на часы, в зеркало заднего вида и вышел из машины, жестко хлопнув дверцей. Линько уже стоял, круглый, упругий, руки в карманах, у ступеней подъезда.
— Я тоже думаю — она отсюда уже никуда не уедет, — отметил бодро, — это сто пудов. Ждать нету смысла никакого.
Антон, покусывая губу, огляделся.
— Главный их корифан еще не пожаловал, — сообщил он негромко, — нужно это использовать… Ну, а если пожалует… Ты, если что, готов?
Линько скроил рожу, выражавшую немыслимую степень сарказма.
Поднимаясь в лифте на четырнадцатый этаж, они смотрели друг другу в глаза. Оказавшись на площадке, Антон спустился на несколько ступеней и прислонился к стене. Линько подошел к металлической двери, расстегнул куртку, две пуговицы сорочки и позвонил. На его круглой, чуть лоснящейся физиономии читалось теперь что-то неизъяснимо хамское.
На сигнал никто не отреагировал. Линько со злым азартом давил кнопку еще минуты три. Наконец, изнутри донесся лязг, глазок потемнел, и стал ощутим тяжелый ритм музыки, бушующей в квартире.
— Кто в теремке? — спросил Линько гнусаво, приблизив к глазку гримасу. Из-за двери поставили, наверно вопрос ребром, в связи с чем Вова внятно проговорил:
— Медведь презент тебе прописал. Он сам через час будет… Задерживается.
И улыбнулся хищно Антону, притаившемуся у стены. Дверь еще с минуту не открывали. Линько, щерясь, извлек из кармана пустой пластиковый пакет и потряс им. Жест, как ни странно, возымел действие. С той стороны залязгали замки. Линько, повернув к Антону глумящееся лицо, пропел-проблеял: