ая удачная затея. Подумал вполне равнодушно.
— Я решила отложить, — Инга будто ответила на его мысленное послание, — и потом… я подумала, что хорошо бы нам немного поговорить.
Разговор совершенно не вписывался в планы Корнея. Он был ему невыгоден с самых разных точек зрения. А может, даже опасен.
— Давай потом, — предложил он, теребя галстук, — вечером.
Инга сложила руки на животе и вздохнула.
— Я заметила, что ты куда-то перевез часть своих книг, — сказала она очень тихо, — и еще кое-что из одежды… Ты хочешь оставить нас?
Это был именно тот вопрос, которого Корней хотел избежать в ближайшие две недели. Преждевременный удар в солнечное сплетение. Но нужно было отвечать. Ответ вышел классическим — как у обычного мужа, застигнутого врасплох.
— С чего ты взяла? Откуда? Ты же знаешь, часть книг я храню на работе.
Инга подошла к нему ближе.
— Скажи мне честно. Ты хочешь уйти от нас?
Теперь не было выхода. Нужно было говорить о самом главном. Корней с немного нарочитой досадой бросил пиджак на диван. Сказал глухо:
— Я узнал кое-что. Я узнал и был этим поражен. Это не влезает ни в какие рамки. Это какой-то бред… и… я поначалу не хотел в это верить…
Она спокойно слушала, не сводя с него глаз. Он вздохнул и произнес:
— Ты встречалась с Берковичем. Он снял для вас квартиру. Ты была с ним близка. Ты, конечно, можешь отрицать, но у меня очень точная информация. Честно говоря, я про такое не слышал — чтобы изменять мужу на девятом месяце беременности… Я понимаю, ты сейчас будешь все отрицать, я к этому готов.
Она смотрела на него, почти не моргая и покусывая губу. Спустя еще секунду ее лицо медленно изменило цвет: стало совершенно бескровным, млечно-желтым. Он испугался, но испуг был мгновенным и проходящим — он много раз видел, как быстро и легко она бледнеет. Жена моргнула и беззвучно заплакала. Слезы скатывались у нее по щекам, задерживались на скулах. Он несколько секунд наблюдал их извилистый путь. Потом сказал:
— Слушай, я уже свыкся с этой мыслью. У тебя возникло чувство или там… влечение к другому мужчине… при довольно необычных обстоятельствах, ну так ладно… Бог с ним… что остается в такой ситуации мне? Наверное, предоставить тебе свободу. Да. Я долго ждал этого ребенка, но теперь, знаешь ли…
— Нет, — произнесла она резко, — нет у меня к нему никаких чувств и никакого влечения.
Повисла неприятная пауза. Охватившее Корнея чувство, как ни странно, более всего напоминало горестное удивление. Только что, гордо сообщив, что уже свыкся с некоей скорбной мыслью, он был теперь уязвлен. Получив шокирующую информацию из третьих рук, мужчина, может быть, оказывается вдвойне шокирован, если получит подтверждение из уст любимой женщины. Весьма печально, если она не пытается ничего отрицать.
— Да ну? — спросил уже с раздражением. — Надо же! Случайно, наверное, получилось.
Инга провела по щеке тыльной стороной ладони.
— Ты сейчас не поймешь, а я не смогу объяснить… я не хотела. Я была вынуждена… я должна была.
— Да? Кому должна? Кому? — Он уже не желал сдерживаться. — Может, ты мне сейчас снова расскажешь про эту свою богиню? Если она мстит за тебя всем подряд, то что дурного сделал тебе я? Ну что?
Он внезапно обнаружил, что почти нависает над ней — прижавшейся к стене.
— Ты, кажется, многое уже знаешь, — прошептала она, глядя ему в глаза, — общение с Уразовым не прошло даром… Жаль, что он так на тебя повлиял.
— Ну хорошо! Объясни сама что-нибудь! Скажи, в чем он был не прав.
— Он был не прав в главном. Я люблю только тебя. Несмотря ни на что.
— Несмотря ни на что? А мне кажется, он прав в другом — ты не любишь никого, кроме себя! И этого… своего божества! А главным его свойством является то, что с близкими тебе людьми происходят гадости! Так?!
— Нет! — В глазах Инги будто зажглись искры. — Нет! Ее цель — возмездие! Она — дух возмездия, понимаешь?! Она… не привязана ко мне… Дух Асты — он вездесущ и многолик… Ты же ходишь в свою церковь, тебя там на этом твоем кружке вроде учат вере? Да? Тому, что каждому воздается…
— Не на этом свете!
Инга резко надвинулась на него круглым бледным ликом. Произнесла громко и раздельно:
— Иногда и на этом! Иногда. А когда — решать ей. Человек никогда не должен знать, за что и когда ему воздастся здесь… Здесь и сейчас. Но за своих жриц она будет мстить всегда. Всем. Так задумано. Таков закон. Жриц положено опекать и защищать…
— Ага, опекают, защищают. — Корней дернул головой и вдруг вспомнил: — Две женщины, которых я видел в роддоме? Да? Мне, показалось, они готовы были меня убить. Да! Одна такая пожилая, высокая, черная! Помню! Милые существа.
— Тебе не нужно ее опасаться, — пробормотала Инга, — она — близкий мне человек. Она не причинит тебе зла.
— Да? А вторая?
— Там больше никого не было. — Инга смотрела ему прямо в глаза.
Корней будто опомнился.
— Да бог с ними! При чем здесь… Я — о другом! Ты говоришь — закон! А зачем твой закон требует, чтобы ты на девятом месяце беременности спала с моим шефом? В чем тут великий духовный смысл? Какой муж может такое вынести?
Она медленно закрыла руками лицо. Корней ожидал чего-то вроде вспышки раздражения и был к ней готов. Но услышал только редкие всхлипы. Инга медленно опустилась на корточки, сползла по стене вниз. Он ждал с минуту, глядя на ее подрагивающие плечи и выступающий живот. Потом осторожно накинул пиджак и зимнюю куртку.
Всхлипы Инги прервались: она яростно стукнула кулаком по полу. Корней вздрогнул.
— Как мне надоело! Как мне все надоело! Что за жизнь?! У меня просто уже нет сил!
Корней, овладев собой, негромко сказал от двери:
— Спокойно. Тебе силы еще понадобятся. Тебе еще рожать.
— Не хочу! — крикнула она. — Я ничего уже не хочу! Не хочу этого ребенка, нового этого кошмара! К черту!
Корнею стало не по себе. Весьма уместные чувства обиды и праведного гнева куда-то исчезли. Ему пора было уходить, но он не знал, как выйти из тягостного разговора.
— Ну ладно, — сказал чуть растерянно, — ладно, не переживай и не сердись…
Прозвучало довольно нелепо с учетом драматичности момента. Инга сильно потянула носом, провела ладонью по заплаканному лицу.
— Нет! Как я на тебя могу сердиться?! Если уж я на кого и злюсь, так это… А, ладно! Не во мне дело! Не во мне! Ты не понимаешь, ей ведь не объяснишь… Слушай, не уходи, а? Я попробую тебе все рассказать.
— Вечером поговорим, — пробормотал Корней.
Захлопнув дверь, он с минуту потерянно стоял на площадке. Прислушиваясь и принюхиваясь. Кажется, он снова расслышал вскрик Инги.
Только на полпути к станции метро «Первомайская» он вспомнил, что не дождался помощника сыщика Володи Линько.
48
Терентий Христофорыч долго мочился на угол котельной, морщась и кряхтя. От влажного угла поднимался пар. Потоптавшись на загаженном за последние дни месте, Терентий плотнее запахнул рваный тулуп, застегнул две оставшиеся пуговки и побрел к заснеженной детской площадке, где его ожидала Ксюха. Отсюда они привычным маршрутом двинули к заброшенной стройке — с заходом в три двора. Путь был исхожен, и время было выбрано правильно — ранние сумерки, позволявшие, не особо привлекая внимание, разглядеть и отсортировать содержание семи мусорных баков. Но вот на стройке-то делать было совершенно нечего. Однако в бородатой грязной башке Терентия уже обозначился именно этот вектор, и Ксюха его, вероятно, чувствовала. Она догадывалась, что мужик желает вернуться на место, с которым связаны переживания. Ксюха считала себя дамой с понятием. Она, правда, еще и тихо опасалась: явление голой мерцающей бабы на заброшенной стройке могло таить в себе неявную угрозу, к примеру присутствие по соседству оравы здоровенных глумящихся мужиков. Скорее всего, не голых. Личный ее опыт такое вполне допускал. Правда, вечер, когда ее саму заставляли раздеться и прочее, был, кажется, майским, — и то слава богу. И ее, уж точно, не вынуждали в таком виде забираться на гору мусора. Характер данного извращения тоже внушал смутный страх.
В пятом баке за автостоянкой Терентий выудил почти целую зимнюю куртку и, повертев в лапищах, сунул ее Ксюхе. Та попробовала примерить, но куртешка не натягивалась поверх старого надежного ватника. Снимать же его на таком холоде Ксюха не решилась.
— Домой придем, примерю, — пробормотала она, — опять же зеркала нет.
Терентий ухмыльнулся и попер к последнему баку. Потом они, как и ожидалось (хоть и не проговаривалось), двинули в сторону стройки. Терентий время от времени останавливался, кривился и трогал бок. Его нарастающему возбуждению, похоже, сопутствовало усиление мстительного злобного чувства. Боль в незаживающем боку подпитывала.
Они угрюмо прибрели к недостроенной секции неведомого назначения, рядом с которой возвышалась припорошенная снегом гора. Терентий медленно обошел ее, заметно прихрамывая. Сумерки быстро сгущались. Темно-сизое небо дарило совсем немного света, в котором млечно светились бетонные панели секции и заснеженная верхушка горы. Никого там теперь, конечно, не было. Терентий поддал ногой обломок кирпича, потом, углядев торчащий из кучи кончик погнутого металлического прута, вытащил его и внимательно рассмотрел. Вряд ли это был его обидчик. Четырехгранный прут выглядел толстым и тупым, и на втором его конце гнездились остатки бетона. Терентий, однако, не бросил прут, и они отправились обратно, мимо пустых холодных бытовок, туда, где в заборе не хватало целой секции. Тут Терентий снова остановился — его, очевидно, донимала боль в боку. Он привалился к забору, тихо матерясь и скрипя зубами.
Шагах в пяти от дощатого забора и вдоль него бежала асфальтовая дорожка, огибавшая стройку и выводящая сквозь один из дворов к станции метро. Городские путники с ближайшей параллельной улицы сворачивали на дорожку, если хотели срезать угол. Мимо томящихся у забора Христофорыча и Ксюхи прошли двое хорошо одетых мужчин, быстро переговариваясь и посмеиваясь. Терентий неожиданно сильно стукнул прутом о доску забора. Один из мужчин обернулся и, кажется, сплюнул. Ксюха ухватила Терентия за рукав.