— Ты не смеешь решать все за Оливию, Рони Уолкотт! Я люблю ее! Люблю больше всего на свете! У нас растет сын, Рони Уолкотт! Мы с тобой родня по крови! И я люблю Оливию! Я не могу представить себе жизни без нее и без маленького Берни Дугласа! Пропусти меня к Оливии, индеец! Слышишь?!
Рони Уолкотт начинает раскачивать мост, веревки скрипят и, кажется, вот-вот перетрутся. Мост разрывается посередине, Берни летит вниз, чтобы зарыться в раскаленные угли и сгореть заживо. Рони окатывает его холодной водой. Вода льется и льется из ведра. Гаснут раскаленные угли. Из пропасти тянет ледяным холодом. Там, внизу, разверзлась черная яма, которая вот-вот поглотит Берни, высосет из него все силы и телесное тепло. У Берни начинают стучать зубы, липкий холодный пот покрывает все тело. По спине пробегают ледяные мурашки. Кожа на позвоночнике сжимается, сползает с затылка, вот-вот порвется на лбу. И Берни понимает, что останется без лица…
Но тут, прерывая его странный разговор с Рони Уолкоттом, вмешивается Оливия. Она отдает мальчика в руки пожилого мужчины и бежит к берегу огненной реки.
— Рони, прошу тебя, брат мой, пропусти Берни! Пропусти! Я люблю его! Я не смогу жить без него, Рони Уолкотт!
— Бледнолицые солдаты принесли смерть в наши деревни, босс! Умерла моя невеста Софи! Мы никогда не воевали с бледнолицыми, считали, что земли хватит на всех! Но вам всегда и всего было мало, Берни Дуглас! Мало! Мало! Вы несете смерть и разрушения в своих сердцах! В моей деревне стоят пустые вигвамы! Последних упокоившихся я зарыл в общую могилу! Я хотел бы сам сгореть! Но смерть прячется от меня! Я искал ее, но так и не нашел! И тогда я подумал, что, похоже, нужен еще кому-то на этом свете! Ты понимаешь меня, Берни Дуглас, из города Рослэр-Харбор, что находится на другом берегу океана?! Зачем вы приплываете к нам из-за океана? Неужели вам не хватает своей земли для могил предков?!..
— Берни! Берни! Открой глаза! Это я — Оливия! Я люблю тебя, Берни!
Больной с трудом приподнял тяжелые веки. Над ним склонилась монашенка в черной косынке с белым кантом вокруг лица. Черты лица он не различал, а голос был знаком и нежен.
— Берни, дорогой, ты узнаешь меня?! Узнаешь?!
Берни хочет что-то сказать, но язык непослушен и шершав, в горле пересохло.
— Пить! Пить! — шепчут еле слышно спекшиеся губы.
— Сестра, он просит пить! — давно знакомый мужской голос отдает распоряжения женщине в черной одежде. Когда-то Берни слышал, что смерть является к умирающим в черной одежде.
— Ты — смерть?! — Берни с недоумением смотрит на юную женщину. Черты лица знакомы и близки. — Смерть?!
— Я не смерть, Берни! Я Оливия! Ты не узнаешь меня, Берни?!
— О чем ты спрашиваешь его, сестра! Сейчас он не узнает и родную мать! А если и узнает, то невозможно ждать бурных эмоций от человека с отключенным сознанием! — доктор сердится, выговаривая девушке. — Подумать только, ты — внучка Абигейл Гибсон! А я считал, что в моем доме растет мальчик! И беспокоился, что уж очень странен малыш!.. Оботри больного с головы до ног, сестра! Вот и все, что больному пока что требуется! Займись другими! Здесь практически все нуждаются в уходе, сестра, а не один Берни Дуглас!
— Ты смерть?! Смерть по имени Хелен?!
Берни никак не может вспомнить девушку в черном одеянии, хотя ее лицо ему, несомненно, знакомо. Но это вовсе не Хелен! У Хелен были рыжие волосы и блестящие глаза орехового цвета, бессмысленные от выпитого виски. Хелен пьет виски, чтобы не стыдиться себя и своего образа жизни…
Берни Дугласу кажется, что он очень близко и совсем недавно видел эти ярко-синие глаза. А под закрытой монашеской косынкой, скорее всего, скрываются густые, коротко остриженные, вьющиеся волосы и изящная шея с атласной кожей…
Белый потолок наползает и наползает на молодого человека, давит на грудь. Берни задыхается. В комнате, где стоит много кроватей, душно от смрадного дыхания тяжело больных людей, запаха казенной пищи, дезинфицирующего раствора, засохшей крови…
— Пить!
— Сестра, не стой столбом, дай больному воды! Он просит пить! А после подай утку!
Берни вытягивает губы трубочкой, хватает поилку за носик, жадно пьет кипяченую воду! Вода немного на вкус горьковатая. От нее пахнет каким-то лекарством. Но даже такая влага нужна организму, и побольше воздуха и пищи! Берни давно не хочет есть… Он закрывает глаза от слабости, тихо стонет. Как все тяжелобольные, зовет свою мать:
— Мама, как больно! Мама, у меня горят внутренности! Зачем ты гонишь меня на улицу! Я не убивал Хелен! Но, возможно, в чем-то виноват и перед ней! Я ни в чем не виноват перед тобой, мама!..
— Подай ему утку, сестра! — снова громко приказывает мужской голос. — Ты что, сестричка, никогда не видела у мужчин этого приспособления?! Отчего же ты застыла, точно соляной столб у ворот Содома, дорогая?! Шевелись, сестра! Не одному Берни нужна твоя помощь, твои нежные ручки! Господи, да что же ты такая неповоротливая и стыдливая, сестра?!
Оливия и Мэган возвращаются в монастырь. Блэк неторопливо трусит по городским улицам, самостоятельно выбирая дорогу. Мэган устало сложила руки на коленях и лишь иногда слегка подергивает поводья. Недовольная, она неприязненно посматривает на рыдающую рядом Оливию:
— Не понимаю, чего ты хотела от него. Когда доктор приказал тебе поставить Берни утку, ты словно сошла с ума!.. Ты не видела в каком он состоянии, Олив?! Или рехнулась от несдерживаемого вожделения! Усмири свою похоть, девочка! У тебя был такой вид, будто ты готова вставить его штуку не в утку, а себе во влагалище и получать одни только наслаждения!
— Ты жестокая и циничная! Но я понимаю тебя! Пойми и меня, Мэгги! Я люблю его, люблю! А он меня не узнает! И жалуется маме!
— Я уже слышала это от тебя, Оливия! Теперь я для всех сестра Мэри!.. А ты не жестока?! Мужчина без сознания, а она готова сама взобраться на него! Да еще при таком стечении свидетелей! Твое желание было написано у тебя на лице! Ты вела себя словно последняя уличная шлюха, готовая отдаваться за кусок хлеба! Ты бы слышала сальные шуточки выздоравливающих, Олив! Тебе не стыдно?!
— Он так и не узнал меня, Мэган! Зачем ты меня стыдишь? Понимаешь, не узнал! Ты уже забыла, как сильно любила совсем недавно своего Сэмми?!
Горе переполняет Оливию. Она снова и снова вспоминает худую шею Берни, грудь, руки, покрытые сыпью. Откуда только взялась эта напасть?!.. Берни Дуглас, ее любимый Берни лежит без сознания, в комнате, где когда-то стояла ее кровать, где Оливия провела несколько спокойных лет, поднимаясь рано утром и выходя в сад под яблони!
В это время года там всегда много яблок, но доктор сэр Гэбриэл Пойнсетт, которого она считала добродушным и щедрым человеком, строго-настрого запрещает больным собирать и есть спелые яблоки. Рано утром солнечные, почти прозрачные от ядреного кисло-сладкого сока плоды с газона собирают санитары и уносят на кухню, где повара готовят этому алчному джентльмену варенье на зиму и отжимают сок! А больных поят простой кипяченой водой! И постным бульоном!
— Это не просто тиф, Оливия, а брюшной тиф! Таким больным нельзя есть грубую пищу! — Мэган словно читает мысли Оливии. Та удивленно смотрит на нее:
— Откуда ты знаешь, Мэган, о чем я сейчас думаю?!
— Ты разговариваешь с собой, Оливия! Жалуешься кому-то на доктора!.. Не волнуйся! Тем, кто начинает выздоравливать, дают разбавленный сок с сахаром!
Оливия вздыхает, снова и снова повторяя:
— Он не узнал меня, Мэган! Не узнал! Неужели ты не понимаешь?!
— Выздоровеет и сразу узнает! Что ты заладила одно и то же, Оливия? Твой дорогой Берни очень болен, детка! Доктор не разрешит забрать его на ранчо! У тебя есть деньги, Олив?
— Немного!.. Тебе нужны деньги, Мэган?
— Скоро наступит зима, Олив! На ранчо почти не осталось продуктов, необходимо закупить муку, оливковое и кукурузное масло, масло для ламп и фонарей, спички, соль и что-нибудь еще!
— Как можно думать сейчас об этом, Мэган?!
— Нужно думать, Олив! Приди в себя немедленно! Ты можешь думать о чем-нибудь еще, кроме того, что Берни не схватил тебя в первый же миг и не завалил в постель рядом с собой, не подмял под себя?!.. Ты помешалась на его члене! У тебя в каждом глазу сейчас по члену Берни Дугласа! Опомнись!
Оливия, наконец, понимает, почему Мэган ведет себя так безжалостно и цинично. Она хочет привести в чувство ее, Оливию! Отрезвить! Заставить думать обо всем спокойно и рассудительно.
— Сестры! Я к вам обращаюсь! — нетерпеливо окликает их знакомым голосом верховой, пристраиваясь рядом с повозкой.
— Рони! — Олив с удивлением смотрит на брата. — Почему ты здесь?
— Решил вернуться на ранчо, Оливия. В деревне не осталось ни единой живой души. Солдаты начали раздавать индейцам свои одеяла, когда некоторые части расформировали. Несколько девушек из деревни ходили к солдатам. Они и принесли в вигвамы эту болезнь! И умерли одними из первых!
— Мне искренне жаль, Рони Уолкотт! — Мэган с сочувствием смотрит в бесстрастное лицо индейца. — У тебя совсем не осталось родных, Рони?
— Остались дядя Фрэнки, Оливия и Софи! Но у Софи своя семья, ребенок!.. Отчего у моей сестренки столь горестный вид?! И по какому поводу вы, женщины, опять ссоритесь и вопите так, будто готовы выцарапать друг другу глаза?!
Оливия приподнялась в повозке, протянула руки навстречу индейцу, повисла на шее.
— Он совсем не узнает меня, Рони Уолкотт! Понимаешь?! Не узнает! Мэган, не смотри на меня осуждающе!
— Мне хочется отхлестать тебя по щекам, чтобы ты, наконец, пришла в себя, Олив! Ведь до тебя даже грубости не доходят! — негодует разъяренная Мэган.
— Почему вы обе в монашеской одежде? Как могла измениться жизнь, чтобы вы обе оказались в монастыре?! Ну, с Мэган все понятно! Ей надоел Сэмми, и она сбежала от него в Господню обитель! Под крылья к ангелам! — предположил Рони.
— Сэмми третью неделю покоится на кладбище! — Мэган благоговейно перекрестилась, словно истая католичка. — Упокой, Господи, его грешную душу! Рони, я теперь сестра Мэри!