– Стоп, стоп, стоп. Не торопитесь. Давайте всё-таки придерживаться фактов. Итак, Инес Кларк – это имя, которое нанесено на могильный камень.
Нина то и дело крутит тонкий кожаный браслет на запястье.
– Правильно.
– Но город Чикаго говорит нам, что здесь не было никого из жителей с таким именем? – продолжает он с тревожным видом.
Нина поджимает губы и пожимает плечами:
– Тоже верно.
– На самом деле что-то здесь не так, – вмешиваюсь я. – А что ещё тебе известно? – спрашиваю я, хватая книгу дрожащими руками.
– Больше ничего. Прости.
– Но… ты ведь эксперт по кладбищам! – вырвалось у меня. – Ты должна знать!
Я чувствую, как начинается нешуточная борьба моего воображения со здравым смыслом. И прямо сейчас побеждает воображение.
Нина слегка поёживается и потирает руки.
– Послушайте, мои родители уж точно не такие большие поклонники моего кладбищенского хобби. Например, мама просто в ужасе. А папа… он, конечно, любит историю, но не настолько, чтобы все выходные напролёт возить меня по кладбищам.
– Так что ты хочешь мне сказать? – спрашиваю я.
– Да то, что нет у меня всех книг на эту тему, я не таскаюсь по всем кладбищам и не знаю всех привидений. Как ты вообще себе это представляешь?! Мои родители и так уже думают, что их дочь – девочка со странностями. И не хотелось бы ещё сильнее их разочаровывать.
Её голос немного ослабевает, и мне становится не по себе. Нина такая умница. И к тому же очень красивая. Грустно думать, что её родители этого не замечают. Правда, ещё мне немного страшно. Ведь если уж Нина не знает ничего больше об этой таинственной Инес… то и никто не знает. А значит, меня, наверное, ждут большие-пребольшие неприятности…
Нина мрачно косится то на меня, то на Эндрю:
– Забудьте о моих родителях. Они… В общем, всё хорошо. Невозможно знать всё обо всех чикагских привидениях и связанных с ними легендах. Их очень много. Есть ещё Воскресшая Мэри, статуя Вечной Тишины, паб «Красный Лев»… Всех не перечесть! Кроме того, что я тебе уже сказала, Инес для меня тоже тайна.
– Похоже, она для всех тайна, – озадаченно говорю я.
Я чувствую разочарование. Как же теперь избавиться от этого призрака? Остаётся уповать лишь на чудо…
– Придумал! – вдруг восклицает Эндрю, вскакивая со своего места. Глаза у него загораются. – Грейсленд, вот куда мы сейчас отправимся!
– Что? Нет! – тут же говорю я.
Эндрю хватает меня за плечи и нежно встряхивает.
– Да, Тесса, да! А как ещё ты сможешь закончить это дело, Флорида?
Прозвище выскакивает у него непроизвольно, но, поняв, что прокололся, он выглядит взволнованным.
– Не переживай. У меня достаточно поводов для расстройства, кроме этого глупого прозвища, – усмехаюсь я. – Да, мне хочется поскорее покончить с этим, но если ты предлагаешь побродить по кладбищу…
– Он прав. Мы должны туда сходить, – вмешивается Нина, запихивая книгу обратно в рюкзак. – В администрации Грейсленда можно узнать гораздо больше, чем в книгах. Если их там разговорить, у нас появится шанс выяснить, что ей от тебя нужно.
Что ей нужно? Слова скачут в моей голове, словно теннисные мячики. Что от меня хочет Инес? Застыв на месте, я постепенно осознаю своё положение. По каким-то неведомым мне причинам из миллионов людей в Чикаго этот призрак выбрал именно меня…
Я смотрю на закат.
– И вы действительно готовы сделать это ради меня? И пойти на кладбище? – Голос мой слегка надломлен. Но я ничего не могу поделать. Я поражена. Дома, во Флориде, Рейчел была единственным человеком, который пошёл бы на что-то подобное ради меня. Но даже у неё были свои границы. Сейчас Эндрю и Нина исполнены такой решимости помочь мне, что мне даже становится неловко.
Взгляд Нины смягчается.
– Конечно. Ты ведь переживаешь трудные времена и нуждаешься в поддержке. Тебе нужны друзья.
Мне трудно сдержать улыбку. А ведь правда! Мне и в самом деле нужны друзья. И не только мне – всем. Мои мысли переключаются на Кэссиди. Вспоминаю, как трясутся её плечи и как кривится рот, когда ей кажется, что никто её не видит. Может, ей тоже нужны друзья? Потом я отгоняю от себя эту мысль. Нет, лучше бы я никогда её не встречала! Кэссиди, очевидно, не хочет со мной общаться. Вот только никак не могу понять почему.
– О кей. Мы отправимся в Грейсленд. Но не сейчас. Я лично готова туда поехать только в ясный солнечный день.
В этот момент я тайком поглядываю на экран сотового телефона Нины. Сейчас 17:15. Солнце здесь садится рано. Настолько рано, что уже через час начнут мерцать уличные фонари. Нет, в сумерки в Грейсленд я ни ногой. Не смогу.
Нина задумывается на мгновение:
– Договорились. Нам могут понадобиться снимки или по крайней мере подробные заметки. Так что нет никакого смысла идти туда, когда стемнеет. К тому же, думаю, там в определённый час закрывают входные ворота.
Ну и слава богу, размышляю я. Иначе Эндрю с его сумасбродными идеями точно навлёк бы на нас неприятности.
Нина задумчиво барабанит кроссовками о край причала.
– Тогда в субботу. Сегодня среда. Будем надеяться, что за три дня в твоём доме ничего страшного не произойдёт. Встретимся здесь в восемь утра. Захватите свои велики. Надеюсь, в администрации нам что-нибудь расскажут об Инес.
– И ещё об Амосе Бриггсе, – добавляет Эндрю. – В субботу я, скорее всего, буду на футболе. Но если вы считаете, что я смогу чем-то помочь, то так и быть… не пойду на тренировку.
Нина поднимает бровь:
– Неужели? Вот так возьмёшь и пропустишь свой футбол? О Господи, что ты сделал с беднягой Эндрю? Он, наверное, женился бы на футбольном мяче, если бы это считалось законным!
– Заткнись, – огрызается Эндрю. Однако он не в силах сдержать улыбку. Улыбку, которая напоминает мне о том, как всё-таки мне повезло…
Я мысленно шлю Вселенной слова благодарности. А потом пытаюсь как-то внутренне настроиться на предстоящую поездку на кладбище.
Глава 20
«В моей комнате ничего нет. В моей комнате ничего нет. В моей комнате ничего нет». Я без конца повторяю про себя эту фразу, надеясь, что сердце перестанет так бешено колотиться. Но что-то мне подсказывает, что это не поможет…
Забавно, но когда все собираются за обеденным столом, я почти забываю о привидении в нашем доме. Папа передразнивает бабушку, а мама порой так хохочет, что не в силах есть, потому что иначе просто задохнётся. Иногда я даже забываю о том, что Джону разрешают приносить за стол Рено, несмотря на то что чёртова кукла едва не довела меня до сердечного приступа!
Но ночью… поздно ночью, когда все спят, вот тогда-то и начинается самое ужасное. Я закрываю глаза, и до меня тут же доносятся подозрительные звуки. Какие-то скрипы. Стуки… Собственный звук есть даже у темноты. Терпеть не могу темноту…
Я выпрыгиваю из кровати и стаскиваю все одеяла. Завернувшись в них, словно мумия, выхожу в коридор. Когда я задерживаюсь там на мгновение, вглядываясь в непроглядную тьму, у меня непроизвольно останавливается дыхание.
Дело дрянь… Не могу я спать в своей комнате, но испытывать себя, свой страх на нашей ужасной лестнице… нет, это ненамного лучше. Мне кажется, будто из темноты тянется чья-то костлявая рука, норовящая ухватить меня за лодыжку, а из зияющего деревянного рта Рено с шипением и треском доносится моё имя…
Спокойствие, Тесс. Только спокойствие… Замедлив шаг, я замечаю, что картинка, висящая на стене, покосилась. Но не слегка, а так, что может вот-вот упасть. Робкими шагами я очень медленно подхожу поближе, проклиная себя за то, что не могу просто пройти мимо и не обращать внимания. В этом доме я, наверное, единственная, кто заметил бы такую мелочь. Мама всё ещё занята поисками пропавших акварельных красок, папа разучивает новую партию для скрипки, а Джон… да, у Джона есть Рено. Кукла, которая не знает покоя. У которой не бывает выходных…
Даже в темноте я могу с уверенностью сказать, что картина опять изменилась. Цвета настолько глубокие, что сделались почти чёрными, а цветы стали какими-то скрюченными и бурыми. Мёртвыми… У меня дрожат руки, когда я тянусь к картине, чтобы поправить её. В углу картины, которой я лишь слегка коснулась, виднеется тёмное пятно. Пятно, которого там раньше не было. Я убираю палец и, затаив дыхание, вглядываюсь в темноту. Краска. Мой палец испачкан влажной краской…
Отпрянув от картины, я хватаюсь за перила, потом с трудом спускаюсь вниз. Это всё проделки Инес! Мама никогда не стала бы вмешиваться в работу другого художника, и никакого иного объяснения просто нет. Точно так же как нет и никакого иного объяснения странному рисунку в моём альбоме.
Когда я наконец добираюсь до гостиной, то чувствую себя полной развалюхой. Хочется плакать. Ну почему всё так происходит? Все остальные крепко спят и, наверное, видят замечательные сны. А я здесь единственная, кто дрожит от страха. Я вытираю красновато-чёрную краску с пальца о пижамные штаны, даже не заботясь о том, что потом её, может быть, и не сотрёшь, и начинаю поочерёдно включать лампы. Мне нужен свет – много света.
Как только загораются все лампы, я плюхаюсь на диван под мамиными картинами и поджимаю колени к подбородку. Яркий свет слепит глаза, но в то же время мне становится намного лучше. Я чувствую себя в безопасности. Ну вот. Пока я не узнаю наверняка, чего хочет от меня Инес Кларк, буду спать именно здесь. Естественно, с включённым светом…
Внезапно проснувшись, я испуганно озираюсь вокруг. Когда я бросаю взгляд на окно, меня пронзает страх. На улице темно. Ещё ночь. Я лежу на том же месте, где и заснула, – на диване в гостиной. Я не слышу никаких криков, дребезжания дверной ручки или плача. В доме царит тишина. Так почему же я тогда проснулась?
Присев, я ещё раз осматриваю комнату. В углу стоит несколько нераспакованных коробок с вещами, посреди коврика навалена целая гора игрушек лето, а на столе лежит стопка листов с нотами. Пока всё хорошо. Ничего необычного. Потом мой взгляд скользит вниз, на пол. И я замираю на месте. Там, у кирпичной стены, какой-то мусор. Грязь? Крошки от печенья? Качая головой, я вспоминаю, как пыталась уговорить родителей снести чёртову перегородку ещё до переезда. Я говорила и