Обменявшись рукопожатиями с блондином, Денис Ильич перекинулся с ним парой фраз, затем сунул клешню его спутнику и спустя несколько секунд вернулся к Дарлинг, ее чемодану и подошедшему Костасу.
— Мой близкий приятель, англичанин, — сообщил Денис Ильич. — Встречал друга из Лондона. Я просто не мог не поздороваться. Мы, европейцы, здесь держимся друг друга.
— Нам, европейцам, хотелось бы побыстрее добраться до гостиницы. Это возможно?
Проклятый идиот начал серьезно досаждать Дарлинг, да и на непроницаемом до сих пор лице Костаса стали проявляться признаки плохо скрытого раздражения.
Дурной знак.
— Да, конечно. Моя машина на стоянке. Это здесь, рядом.
Стоянка и впрямь оказалась недалеко, за кавалькадой экзотического вида крытых маленьких повозок, крепившихся к мопедам. Но Дарлинг все же успела оттащить Дениса Ильича на несколько метров от Костаса:
— Знаете что, Денис Ильич?..
— Пока нет.
— Мы знакомы пять минут, а вы меня уже достали. И поверьте, я сделаю все, чтобы наша сегодняшняя встреча вышла вам боком.
— Не понял?
— Значит, так. Больше ты не произнесешь ни слова. До самой гостиницы. Молча сели, молча доехали, молча вышли. Уяснил?
Денис Ильич шумно втянул носом воздух, но ничего не сказал, только быстро кивнул головой в ответ.
Первыми, кого Дарлинг увидела на стоянке, были те самые двое англичан. Блондин грузил в багажник зеленого потрепанного «Лендровера» вещи своего приятеля. Сам приятель обнаружился тут же, у раскрытой настежь дверцы переднего пассажирского сиденья. Он стоял, намертво вцепившись в нее, не сводя глаз с женщины, облокотившейся на капот. Женщина небрежно курила, выпуская из ноздрей две тонкие полоски дыма, и это было чертовски красиво.
Мужчина ее жизни будет курить именно так, время от времени выпуская аккуратный дым из ноздрей, это будет смотреться поэтично. На фоне какой-нибудь лаосской пагоды или монгольской юрты. Монгольская юрта была последней, о чем успела подумать Дарлинг. Потому что в следующую минуту она с пугающей ясностью осознала: женщина у «Лендровера», в черной футболке и мешковатом джинсовом комбинезоне… Эта женщина —
Джин.
Джин. Но не Джин из пятьдесят девятого. А Джин, близко, почти вплотную подошедшая к пропасти семьдесят девятого. Очень взрослая Джин, с очень взрослыми, отросшими волосами, — о дружбе с ней не может быть и речи, но это совсем не важно. Важно то, что она спаслась, что нет того страшного пыльного автомобиля — какой марки был автомобиль? Дарлинг не помнит, или никогда не знала, или никогда не задумывалась, но точно не «Лендровер»! Этот «Лендровер» — самый настоящий увалень, неопасный, вполне надежный, полный людей, дурацких молодых англичан; слишком молодых и слишком дурацких, чтобы умереть в их присутствии…
— Э! — прокричал Денис Ильич Дарлинг в самое ухо. — Слышишь… Слышите, что я говорю? Белый «Фольксваген Гольф»! Наша машина.
Белый «Фольксваген» стоял сразу же за «Лендровером», а это означало, что ей придется пройти мимо Джин. Приблизиться к Джин, и… Если проклятый идиот — близкий приятель англичанина, то он наверняка знает и Джин.
— Кто это? — срывающимся шепотом спросила Дарлинг у Дениса Ильича.
— Кто?
— Та женщина. У «Лендровера». Кажется, там твои приятели… Англичане.
— A-а… Это его жена. Моего друга. Она русская. Крутейшая тетка… Она… О-о-о… — Тут Денис Ильич закатил глаза. — А что?
— Ничего.
Джин никогда не была теткой, ты, проклятый идиот! Джин была кем угодно, только не теткой. Но это и не Джин. Двойник Джин, но не Джин. Она русская, она замужем за парнем, который много моложе ее, и это тоже похоже на Джин.
Но это не Джин.
Сколько ни уговаривай себя, но заставить не пялиться на не-Джин невозможно. Скорей бы сесть в чертов «Фольксваген Гольф», и уехать в чертову гостиницу, и встать под душ. И смыть с себя не только перелет, но и это наваждение. Только бы Денис Ильич не задержался у «Ровера» и не вступил в беседу с русской, они знакомы, они — европейцы в чужой азиатской стране, а европейцы должны держаться друг друга, или… Что там он говорил?..
Но Денис Ильич вел себя как паинька, он лишь махнул рукой женщине в комбинезоне, и она ответила ему быстрой улыбкой, вот и белый «Фольксваген», сейчас все закончится, все…
Но ничего не закончилось.
Даже тогда, когда Денис Ильич сунул чемодан Дарлинг в багажник, уселся на водительское место и завел мотор. Даже тогда, когда Дарлинг распахнула пассажирскую дверцу.
Ничего не закончилось, потому что Костас остановился у машины англичан, как будто налетел на невидимое препятствие. Непреодолимое.
Он стоял против не-Джин и смотрел, смотрел, смотрел на нее. Смотрел не отрываясь, как она курит, как выпускает из ноздрей бестрепетные и бесстрастные струи, и эта немая сцена убила Дарлинг. Не потому, что выглядела взятой напрокат из дешевой мелодрамы, а потому, что правдивее ее не было ничего на свете.
Именно так настигает человека любовь.
Серийный убийца, не имеющий ни жалости, ни снисхождения, равнодушный к мольбам жертв. Можно сколько угодно цепляться за прошлую жизнь, но прошлой — понятной и размеренной — жизни уже не будет.
Теперь Дарлинг видела только этих двоих, все остальное скрылось во влажном тумане. Туда же провалились все без исключения звуки. Кроме голосов Костаса и этой женщины.
— Примерно так я все и представлял себе, — сказал Костас. — Здравствуй.
— Здравствуй, Костас.
— Ты не изменилась.
— Ты тоже не очень изменился. Немного постарел, но мужчинам это даже идет.
— Только не твоим мужчинам.
— Я знала, что ты скажешь именно это.
— Тогда ты должна знать, что я скажу после этого.
— Не стоит, Костас. Мы закончили разговор двенадцать лет назад.
— Мы даже не начинали его толком. Ты никогда не хотела слушать. Ты не хотела услышать…
— Прошу тебя, не начинай снова.
— Примерно так я и представлял себе. Мы не виделись чертову уйму лет, но разговариваем так, как будто вчера расстались.
— Мы расстались двенадцать лет назад.
— Ты. Ты рассталась.
— Какое это имеет значение?
— Для тебя — никакого. Для тебя мало что имеет значение. Надеюсь, что сейчас это не так.
— Люди не меняются, Костас. Они могут постареть, но они не меняются.
— Я искал тебя.
— Напрасно.
— Я искал тебя. Но всегда знал, что, если мы встретимся… когда-нибудь… это будет случайная встреча.
— Тогда зачем искал?
— Надо же было чем-то занять себя.
— Только не говори, что это единственное, чем ты занимал себя эти годы. Ты преуспел, как я посмотрю.
— Я всегда был удачлив.
— Да. Ты с девушкой? Хорошенькая…
— Это не моя девушка.
— Жаль. И эта стрижка ей идет.
— А ты отрастила волосы.
— Уже давно. Наверное, тебя ждут? Нельзя заставлять хорошенькую девушку ждать. Даже если это не твоя девушка. Знаешь, сколько приходит нелепых мыслей, когда ждешь?
— Знаю. Случаются даже опасные. Кто эти двое сопляков?
— Мой муж и его приятель.
— И давно… ты замужем?
— Какое это имеет значение?
— Твой муж, наверное, неудачник, потому ты его и выбрала. И что ты делаешь в этой дыре?
— То же, что и во всех остальных дырах. Живу как мне вздумается.
Это было невыносимо. И невыносимо жалок был Костас — в своих попытках заставить эту женщину отнестись к нему хотя бы с дружеским участием. Умница Ольга оказалась за тысячи миль от истины, как и все писатели, пусть и начинающие: где-то там, в бесконечных океанах, где плывет папочкин сухогруз. Костас не искал людей, чем-то похожих на его воспоминания, — потому что эта женщина (не-Джин, не-Джин!) не была воспоминанием ни секунды.
— Ты всегда жила как тебе вздумается, ни с кем не считаясь.
— Ты знал об этом с самого начала.
— Но я надеялся… что со мной будет по-другому.
— С чего бы? Ты не лучше всех остальных.
— А этот сопляк, твой муж? Он лучше?
— Нет. И он такой же, как и все.
— Тогда почему он? Я не понимаю…
— Тебя ждут.
— Который из них? Который из них твой муж? Они смотрят на тебя одинаково.
— Одного из этих двоих я вижу впервые в жизни.
— Это ничего не меняет. Впервые или нет. Я помню про завтрашний день.
— Если я скажу, что мне приятно, что ты не забыт, — ты уйдешь?
— Но тебе ведь все равно. Так что нет смысла уходить.
— Мы не можем стоять здесь вечно. Нам тоже пора. Мне все равно, но заставлять нервничать незнакомых тебе людей невежливо.
— С каких это пор ты стала переживать за других людей?
— Даже не начинала. Но мелодрама не мой жанр. Тем более на автостоянке, при некотором количестве зрителей. Полагаю, что я не единственная, кто не в восторге от этой мизансцены.
Только сейчас Дарлинг заметила, что с неба немилосердно льется очередная порция тропического ливня. Но ни Костас, ни женщина этого не замечали. Вернее, не замечал только Костас, а женщина лишь подыгрывала ему. До тех пор, пока не подскочил блондин и не распахнул над ней купол оранжевого зонта.
— Спасибо, Шон, — сказала она по-английски, даже не сочтя нужным представить мужчин друг другу.
Так они и стояли втроем, а был еще четвертый, приклеившийся к пассажирской дверце «Лендровера», и была Дарлинг, оглушенная происходящим, и Денис Ильич, в нетерпении барабанящий пальцами по рулю.
Слышал ли он то, что слышала Дарлинг? Она очень надеялась, что нет. В магнитоле хрипел ненавистный Дарлинг Гарик Сукачев, и это был тот уникальный случай, когда она готова была назвать Гарика своим любимым исполнителем.
— Ну что такое? — бросил в пространство Денис Ильич. — Мы уже не торопимся в гостиницу?
— Сейчас.
Дарлинг оторвалась от «Фольксвагена Гольф» с единственным желанием прекратить все это. Вернуть Костасу Костаса: уверенного в себе мужчину средних лет, международного человека-загадку, легко перемещающегося по странам и континентам, блестящего переговорщика, аналитика, финансиста, владельца бенинского леопарда, немного сентиментального любителя живописи в стиле фотографического гиперреализма, ироничного красавца, от одного взгляда которого земная ось почтительно сдвигается на пару сантиметров. И просто прекрасного человека, который не заслуживает такого с собой обращения.