Глаза Даша улыбаются, и они нежны.
Дарлинг вдруг вспоминает фотографию из спальни: Даша с еще не родившейся Лали под сердцем. Сейчас на нее смотрят те же глаза.
Это все чертов коньяк.
— Чудесный подарок. Но, наверное, я не могу принять его.
Такого поворота Дарлинг не ожидала:
— Почему?
— Такие вещи не дарят спонтанно. Это ведь было спонтанное решение?
— Нет. Я давно думала. В смысле — еще с утра.
— С утра?
— В смысле, когда мы пришли сюда. К тебе… в гости.
— Ты ведь купила его не здесь.
— В Берлине. Перед Камбоджей у нас был Берлин. И пара свободных часов в Берлине. Я нашла его там, в одной антикварной лавке.
— Но ты ведь не куришь.
— Нет. Но отказаться от него я не смогла. Я подумала…
— Я даже знаю, о чем ты подумала. — Даша улыбается. Совсем простой улыбкой, а вовсе никакой не кинжальной. — Ты подумала, что подаришь его тому человеку, которого принято условно называть мужчиной жизни. Нет?
— При условии, что он будет курить, — сдается Дарлинг.
И каким это образом Даша удается вытянуть из нее правду? Ведь Дарлинг могла прикрыться историей про фамильные ценности или прикрыться молчанием.
— Я ведь не мужчина твоей жизни.
— Нет, конечно. Но ты куришь…
— И ты готова вот так запросто расстаться с вещью, от которой не смогла отказаться?
— Это всего лишь вещь, а мужчина жизни… Когда он еще случится!
— Я тронута. Спасибо.
Даша опускает портсигар в карман платья (оказывается, в этих африканских платьях есть карманы) и берет Дарлинг за руку:
— Теперь я покажу тебе обещанное.
— Надо куда-то идти? — Язык пока еще слушается Дарлинг, но ноги ощутимо выходят из-под контроля.
— Эй? Ты как себя чувствуешь?
— Нормально. Я чувствую себя нормально.
— Никуда идти не нужно.
Никуда. Всего-то и надо что сделать несколько шагов в сторону книжного шкафа, где спрятаны сомнительные африканские сокровища. Даша жмет на какую-то кнопку, вмонтированную в боковую панель шкафа, и внутри, за стеклами, начинают вспыхивать невидимые лампы. Через минуту все полки оказываются освещенными ровным и холодным голубым светом.
Но ровным, холодным и голубым он остается не больше минуты.
Достигнув фигур, соприкоснувшись с их полем, свет видоизменяется: некоторые из них он нежно обволакивает, и тогда возникают сферы и купола разных оттенков спектра. С другими вступает в конфронтацию, прошивая их прямыми белыми или красными лучами, похожими на стрелы. Дарлинг снова слышит неясные шорохи, астральные лепетания и шепот, похожий на шум морского прибоя. Вызванные из темноты, фигурки как будто оживают, кажется, еще секунда — и они придут в движение. Животные присядут на задние лапы, готовясь к прыжку; змеи совьют кольцами длинные тела, охотники поднимут давно исчезнувшие во тьме времен копья. А из огромного чрева грудастых безголовых женщин выйдут младенцы.
— Ничего себе Лас-Вегас, — выдыхает Дарлинг. — Это все местные африканские божества?
— Вообще-то у африканцев не особенно принято изображать богов, хотя встречаются и они. Это родовые статуэтки предков. Обереги, амулеты, алтарные фигуры для обрядов и жертвоприношений. Некоторые относятся к двенадцатому веку, есть еще более раннее.
— Круто…
В некоторых из статуэток человеческие черты едва просматриваются, другие поражают своей натуралистичностью — вплоть до мельчайших деталей оружия, татуировок и складок на одежде. В сознание Дарлинг проникают странные сочетания звуков — киси, менде, киконго, шербро, мбомбо… Последнее слово могло бы рассмешить, но смеяться почему-то не хочется. В какой-то момент Дарлинг даже впадает в легкое подобие транса: теперь она кажется себе терракотовым кувшином, украшенным геометрическим черно-красным орнаментом. И этот кувшин теперь набивают абсолютно ни к чему не применимыми знаниями. Что такое «саса»? — то, что происходит с человеком сейчас, когда идет дождь на другом конце света. Что такое «залгани»? — то, что происходило давно и происходило всегда, когда и самого человека не было, но дождь все равно шел в его отсутствие. Его можно вызвать в памяти, хотя это будет чужая память, память кого-то еще. Воплощенного теперь в терракотовую фигуру или бронзовую голову… В данный конкретный момент, в своем нынешнем саса, Дарлинг пребывает в каком-то странном оцепенении. И лишь случайно оброненное Даша словосочетание «антропоморфная скульптура» приводит ее в чувство:
— Если кто сейчас и ан… антропоморфен, то это я.
— Прости, я увлеклась, — извиняющимся голосом говорит Даша.
— Ничего. Я понимаю… Я вот тоже часами могу говорить о…
Дарлинг замолкает. Нет ничего, о чем бы она могла говорить часами. Зато она часами может размышлять о всякой ерунде, которую-то и озвучить неприлично. Но знать об этом Даша вовсе не обязательно.
— О чем? — Интерес Даша выглядит совершенно неподдельным.
— Ни о чем. Правда. Наверное, я скучный и неинтересный человек, без всяких увлечений, без всяких страстей.
— Ну это сложно назвать увлечением.
— Что же тогда все это? Вся эта коллекция, все это сборище артефактов?
— Она имеет и прикладное значение.
Упс-с-с. Придется-таки выковырять из только что забитого терракотового кувшина кое-какие сведения. Они лежат под толстым слоем сливок, взбитых из малопонятных Дарлинг Дагомеи, Ифе, Ашанти и Бакуба. И заключаются в том, что большинство из этих фигурок кого-то или что-то оберегает. Дома, дороги, перекрестки, подступы к алтарю и входы в святилища. И наверняка среди них найдутся и те, что приносят удачу, помогают решению самых разных проблем и призывают дождь. Из крупных купюр, вынесенных через вскрытые вентиляционные шахты ограбленного казино.
— Прикладное — это как?
— Всегда можно озвучить свою просьбу любому из духов, нужно только уметь выбрать, кому именно.
— Ты правда веришь во все это? — изумляется Дарлинг.
— Я слишком долго прожила в Африке, чтобы в это не верить.
— А Исмаэль сказал мне, что ты не суеверна.
— Паршивец! — смеется Даша. — Хотя я не имею права так называть его. Возможно, со временем в нем проявится сила боро мангу.
— Это еще что такое?
— Не сегодня, не сейчас. Может, позже я расскажу тебе, кто такие боро мангу.
— Это хотя бы не очень страшная история?
— Не страшнее, чем про мальчика и его маму.
Интересно, о каком «позже» идет речь? Дарлинг вовсе не собирается оставаться здесь, пора бы подумать о такси, чтобы отправиться в гостиницу. Но мысль о гостинице убита влет разноцветными камешками смеха Даша.
— Конечно же, это шутка. Насчет попросить о покровительстве. Но вот это — совсем не шутка. То, что я хотела показать тебе… Того, кого я хотела показать. Лали зовет его Мик.
Мик — всего лишь одна из фигурок. «Мик» звучит совсем не столь впечатляюще, как ухув-элао (ухув-элао — набор голов с торчащими из них слоновьими бивнями, они окружают Мика). У Мика тоже имеется бивень: самый маленький, самый невзрачный и совсем не впечатляющий. Желтоватый, как зубы курильщика. Разглядеть Мика в подробностях весьма проблематично: в отличие от всех других экспонатов импровизированной выставки, он спрятан в тени. Свет не доходит до него, отражаясь от невидимой сферы; Дарлинг временами кажется, что по округлым границам этой сферы то и дело проскакивают крошечные молнии и разряды электричества.
— Гордость моей коллекции, — сообщает Даша. — Когда-то, если верить преданию, он принадлежал дагомейской жрице Хванджиле.
— С ума сойти, — изрекает Дарлинг.
— Даже не буду озвучивать тебе его рыночную цену. Но говорят, что в этой скульптуре заключена невероятная сила разрушения и невероятная сила созидания.
— А она ее уже демонстрировала? Невероятную силу?
— Пока, слава богу, до этого не доходило. Так что от нее я пока получаю только эстетическое удовольствие. И испытываю вполне понятную коллекционерам радость от обладания редкой вещью.
— Я не коллекционер, так что разделить эту радость с тобой я не смогу. А этот самый Мик… не вырвется наружу и не покрошит здесь всех в капусту? — невольно иронизирует Дарлинг.
— Я смотрю, ты относишься ко всему скептически.
— Я атеистка… И не верю даже в летающие тарелки.
— Я тоже. Но, живя в Африке, невозможно не поверить в сверхъестественное, хотя бы на пару минут в день. А на какого-нибудь бога, лукавого и ленивого, легко наткнуться прямо на улице.
— И часто такое случается?
— Наверное, частенько. К сожалению, они не представляются и не заводят с тобой разговор.
— А есть о чем поговорить?
— Всегда есть о чем поговорить.
— А я вот никогда не заговариваю на улице с незнакомцами. Это к вопросу о риске…
— Да-да, я уже поняла. Друг Шона, Кристиан… Вы ведь встречались с ним сегодня?
— Провели несколько часов, осматривая достопримечательности.
— И… как он тебе?
— Милый парень. Немного странный, как и все англичане… Прости, я не имела в виду…
«Не имела в виду Шона», хочет добавить Дарлинг. Но Шон — самый обычный парень. А эмоциональные выхлопы в ресторане и сегодня на кухне вполне объяснимы: его счастье оказалось иллюзорным, в его семью пытаются вторгнуться люди из прошлой жизни жены, — любой мужчина потерял бы покой и попытался спасти положение всеми доступными способами. Но как объяснить интерес Даша к Кристиану? Даша вспомнила о нем, когда разговор зашел о ленивых и лукавых богах; ни одно из определений явно не подходит плохому саксофонисту Крису.
— Ты не имела в виду Шона, я знаю. Он говорил мне, что они старые друзья.
— С Кристианом?
— Да. Вот Шон и пригласил его как старого друга. А в чем… заключаются странности?
Стоило ли говорить Даша о детском крике, который преследует Кристиана? Но тогда придется признаться, что этот крик звучал и в голове Дарлинг. В истории мальчика и его мамы тоже много неясностей, Дарлинг знает только то, что мать Кристиана умерла. Сказать о том, что Кристиан ищет русалку, влюбленную в джаз? Это сошло бы за странность, но… беседа была доверительной, а Дарлинг не из тех, кто разглашает чужие тайны.