— О том, что ее могут убить? — Дарлинг не верит собственным ушам.
— Да.
— И ничего не сделала, чтобы защититься?
Даша не производила впечатления человека, который опасается за собственную жизнь. И ее дом вовсе не похож на крепость: стены не укутаны колючей проволокой, у ворот не дежурят охранники, и ни одной видеокамеры Дарлинг не заметила. Но даже если она предчувствовала что-то, почему не поделилась предчувствиями с кем-то взрослым? Почему доверилась только пятнадцатилетнему сыну, который сам нуждается в поддержке и защите? Ведь Исмаэль — всего лишь мальчик, пусть и необычный.
— Ты должен будешь сообщить об этом следствию, Иса. Это важная информация…
— А еще она сказала, что, если что-то случится… — Исмаэль никак не реагирует на замечание Дарлинг. — Чтобы я был готов. Чтобы был сильным и позаботился о Лали.
— Если тебе нужна будет помощь… ты всегда можешь рассчитывать на меня.
Зачем Дарлинг говорит все это? Даже сострадательный порыв не оправдывает столь легкомысленных обещаний. Еще два дня назад она и ведать не ведала о Даша, ее странной жизни и странной семье; двое осиротевших детей для нее никто, к тому же у Лали есть отец, и он вполне может позаботиться о дочери, когда придет в себя. Есть и другие, способные позаботиться. А Дарлинг — всего лишь случайный эпизод в их жизни. Рано или поздно, когда закончится ужасная история, в которую она оказалась втянутой не по своей воле, ей придется улететь. В страну, слишком далекую и от Камбоджи, и от Африки для действенного участия в судьбе чужих ей людей. К тому же Дарлинг — наемный работник, не отягощенный заоблачной зарплатой. И почему она не ограничилась стандартными соболезнованиями, вот проклятье!..
— Я знаю, — снова заявляет Исмаэль.
Это знание — гораздо свежее предыдущего, и Дарлинг вдруг ощущает легкое посасывание под ложечкой.
— Знаешь?
— Об этом мама сказала мне вчера вечером.
— О том, что…
— О том, что я могу рассчитывать на вас. И что я могу на вас положиться. Вы все решите, так сказала мама.
— Я?
— Да.
Изумлению Дарлинг нет предела: если такой разговор и состоялся, то иначе как абсурдным его не назовешь. Пытаться всучить своих детей совершенно незнакомому человеку, прежде чем смыться в вечность, — самый настоящий цинизм. Но с мертвой не спросишь, а как разгребать все это, Дарлинг не имеет ни малейшего представления.
— Мы поговорим об этом позже, хорошо?
— Да. Вы найдете того, кто… это сделал?
— Я не следователь, Иса. Это дело следователей и полицейских.
— Вы найдете? — снова повторяет черный упрямец.
И зачем только она вошла в детскую?..
— Я попытаюсь помочь. — Дарлинг хочется поскорее выбраться из ловушки, выкрашенной в фисташковый цвет. — Обещаю тебе.
Обещание, еще более невыполнимое, чем все другие обещания, которые Дарлинг успела надавать за последние пять минут. Но сейчас она готова пообещать все что угодно, лишь бы уйти отсюда. Красиво и элегантно слинять, не особенно задев чувства любящего сына, только что потерявшего мать. Но в том-то и загвоздка, что чувства не совсем понятны Дарлинг. Если бы Исмаэль плакал, бился в истерике или впал в оцепенение — это еще можно было бы объяснить. Но как трактовать его взрослое спокойствие? А вдруг это совсем не спокойствие? Что-то другое?
Нет.
Исмаэль — мальчик, убеждает себя Дарлинг. Он мальчик и до сих пор не может осознать до конца, что именно произошло. Он не принимает ту реальность, которая наступила со смертью матери. И он не принимает ее смерть как свершившийся факт. Отторгает ее.
— Ты обязательно должен будешь рассказать все, что знаешь, другу Яна. Он полицейский, и он уже здесь. Я схожу за ним…
— Хотите привести его сюда? — задает Исмаэль вполне разумный вопрос.
— Не в детскую, нет, — тут же поправляется Дарлинг. — Но тебе нужно поговорить с ним.
— Не хочу, чтобы Лали оставалась одна, когда проснется.
— Я понимаю…
…Оказавшись по ту сторону двери, Дарлинг испытала настоящее облегчение. К тому же в холле второго этажа она оказалась не одна. Ян и Анн-Софи с Зазу расположились на диване. В одном из кресел, сжавшись в комок и подобрав под себя ноги, сидела Магда: чисто вымытые влажные волосы, белая легкая рубашка с длинными рукавами, белые бриджи. Рубашка была явно велика Магде, из чего Дарлинг сделала вывод, что она принадлежит Тео. Сам же Тео пристроился на подлокотнике рядом с женой. А Кристиан, наконец-то избавившийся от красной пижамы и переодевшийся в мешковатые джинсы и вполне соответствующую моменту черную футболку, застыл у компьютерного столика рядом со свернутыми спальниками. Взоры присутствующих (за исключением Магды, которая прятала лицо в ладонях) были направлены на того самого нелепого типа в мятом пиджаке и этнических штанах.
— Еще одно действующее лицо, — с кривой ухмылкой заявил тип при виде Дарлинг. — Теперь, я надеюсь, все в сборе?
— Шон, — робко поправил типа Кристиан. — Муж… хозяйки. Но он…
— …он еще не пришел в себя после ночных увеселений, мне об этом сообщили. С ним я поговорю отдельно, когда он проспится. А показания со всех остальных намерен снять сейчас. Меня зовут Йен Шанти, я полицейский…
Теперь уже криво усмехнулась Анн-Софи:
— Мы уже наслышаны об этом. Очевидно, у вас и удостоверение имеется? Хотелось бы взглянуть на него…
— Имеется. — Порывшись в карманах пиджака, опереточный Йен извлек кусок светлого, закатанного в плексиглас картона и помахал им в воздухе.
— Вы позволите рассмотреть его поближе? — во все той же иронической манере продолжила Анн-Софи.
— У вас будет возможность это сделать. Когда мы останемся наедине, чтобы поворковать о произошедшем здесь убийстве.
При слове «убийство» до сих пор безучастная Магда судорожно всхлипнула, а Тео едва не свалился с подлокотника.
— Кого-то еще шокирует это слово? — удивился Йен. — Придется привыкать. И прежде чем обрисовать ситуацию, я хочу задать вам один вопрос. В доме имеется два выхода: калитка в воротах, условно назовем его центральным. И дверь в заборе с тыльной стороны дома. Сейчас обе они закрыты.
— Они закрыты всегда, — заметила Анн-Софи. — Насколько я успела понять за те несколько дней, что мы находимся здесь.
— Вторым выходом никто не пользуется вообще, — подтвердил Ян. — Но об этом лучше спросить у хозяев.
— Вчера ночью обе двери были закрыты? Никто не подходил к ним?
Ответом Йену было молчание. И лишь спустя несколько секунд Ян сказал:
— Утром. Я подошел утром, когда появились кхмеры, которые здесь работают. Но калитка была заперта на засов, я разговаривал с ними через окошко. Вот она, — тут Ян кивнул на Дарлинг, — может это подтвердить.
Перед глазами Дарлинг тотчас возникает белый носовой платок Яна, которым тот воспользовался, чтобы приоткрыть окно. Белый платок вырастает до размеров снежного сугроба, похоронившего под собой дверь и — что самое главное — засов на ней.
— Так и было. — Откапывать дверь из сугроба Дарлинг не собирается.
— Кто еще в течение ночи или сегодняшнего утра подходил к обеим дверям? — Настороженная тишина почему-то обрадовала Йена. — Никто? Отлично. Это упрощает задачу.
— Каким образом? — снова подала голос Анн-Софи.
— Если обе двери были в неприкосновенности в момент, когда произошло убийство, следовательно, никто посторонний не мог проникнуть в дом и совершить его. Следовательно, убийца сейчас находится здесь, среди вас.
Из настороженной тишина тотчас же превратилась в паническую: в основном из-за Магды — теперь она обхватила руками голову и принялась раскачиваться из стороны в сторону.
— Не смешите. — Самообладанию Анн-Софи можно было только позавидовать. — На каком основании вы сделали этот вывод?.. Двери были заперты, подумаешь! Тот, кто совершил это, вполне мог перемахнуть через забор и тем же путем вернуться обратно.
Теперь пришел черед иронизировать Йену:
— Перемахнуть забор в два человеческих роста? Вы полагаете, это возможно?
— Я вполне могу допустить, что он… этот человек… воспользовался какими-то дополнительными средствами…
— Шестом для прыжков в высоту? Я исследовал забор по периметру и не нашел ни одного намека на внешнее проникновение. Ни единого следа.
— La pluie, — неожиданно произнес Зазу.
И Дарлинг вдруг подумала, что впервые слышит его голос. Этот голос показался ей намного более интересным и значительным, чем сам владелец: приятный, обволакивающий баритон, со множеством лежащих под спудом полутонов и оттенков.
— Что он сказал? — тотчас отреагировал Йен.
— Дождь, — перевела Анн-Софи. — Дождь вполне мог смыть следы.
— Дождь, безусловно, осложняет расследование всего этого дела, — поморщившись, вынужден был согласиться Йен. — Но мне представляется маловероятным, что некто со стороны вдруг решил штурмовать забор на глазах у почтенного сообщества.
— Почему же на глазах? — Анн-Софи, казалось, доставляет удовольствие во всем перечить полицейскому. — Быть может, все произошло глубокой ночью, когда гости отправились спать. Или вы уже знаете точное время убийства?
Йен нахмурился:
— Точное время убийства установят эксперты. Но по состоянию тела и без того ясно, что оно произошло около шести часов назад.
— И как вы это определили?
— Трупное окоченение. С поправкой на температуру окружающей среды, разумеется. Вам знаком такой термин?
Короткий всхлип Магды заглушил последнюю реплику полицейского, но Йен, апеллировавший к Анн-Софи, не обратил на него никакого внимания.
— О чем-то подобном я читала, — подумав, сообщила француженка. — В детективах.
— Так вот. — Йен снова сунул руку в карман и на этот раз вытащил оттуда ручные часы на потертом ремешке. — Сейчас одиннадцать часов десять минут. Отнимаем шесть, и получается что-то около пяти утра плюс-минус полчаса. Или час. Когда закончилась вечеринка?
— Я не уверена, но… возможно, в три ночи.
— Мы ушли оттуда примерно в это время, — подтвердил Ян.