— Иногда пошаливает.
— Значит, вы спускались вниз, прежде чем полакомиться снотворным?
— Э-э… Я забыл пиджак в нижней гостиной.
— А зачем вам понадобился пиджак, если вы собирались лечь спать?
— В том-то и дело… Я думал, это несущественная деталь, потому и не упомянул…
— Когда речь идет об убийстве, несущественных деталей нет.
— Я понимаю. Но в пиджаке как раз они и лежали, таблетки.
— Эти?
— И эти тоже. Но я шел за снотворным.
— Вы всегда носите снотворное в кармане пиджака? Зачем?
— Ну что вы!.. Не всегда. Очень редко. Просто так получилось…
— И как долго вы пробыли в нижней гостиной?
— Какое-то время. Недолгое. Пока не нашелся пиджак.
— Вы не помнили, где оставили его?
— Почему же… Какой-то шутник водрузил его на одну из скульптур, я сразу его увидел. А потом вернулся к себе.
— И вы ни с кем не столкнулись внизу, в гостиной?
— Нет.
— А вы? — Йен снова обратился к Анн-Софи: — Вы можете засвидетельствовать возвращение писателя?
— Увы. — Анн-Софи пожала плечами. — К тому времени, как он вернулся, я, очевидно, уже спала…
— Судя по всему, — Йен обвел взглядом присутствующих, — после трех дом погрузился в сон. Все благополучно и очень крепко заснули.
И никак не хотели просыпаться утром, неожиданно подумала Дарлинг. Никто не желает оказаться тем последним, кто видел Даша живой. Впрочем, и так ясно, что последним ее видел убийца. Что там сказал тип в футболке и смешных штанах? Убийца находится здесь, в гостиной, и это один из тех, кто был влюблен в Даша. Состоял с ней в дружеских отношениях, посвящал ей книги, предлагал помыть посуду после вечеринки; был настолько великодушен, что решился отдать ее сыну свой саксофон. Чувства этих людей безупречны, они не подлежат сомнению; убить Даша — все равно что убить божество, которому поклонялся много лет. Чтобы затем с легким сердцем избрать себе совсем другую религию или вовсе отказаться от нее.
— Ну хорошо, — подытожил Йен. — В нюансах мы разберемся позднее. А сейчас перейдем к сегодняшнему утру. Это ведь вы нашли тело?
Вот он и пришел, ее — Дарлингов — черед.
— Можно сказать, что так.
— С вас и начнем. А всем остальным я рекомендую вернуться в свои комнаты. И постараться не покидать их до моего распоряжения.
— Вот как? Мы под арестом? — рассеянно поинтересовалась Анн-Софи.
— Пока еще нет. Но советую вам вспомнить вчерашнюю ночь в мельчайших подробностях и самых незначительных деталях. И если кому-нибудь придет счастливая мысль облегчить свою душу признанием, я не буду возражать.
— А если я захочу покинуть дом?
— Я буду рассматривать это как бегство с места преступления. Как обстоятельство, которое косвенно указывает на виновность. Или на соучастие в убийстве.
— Я могу связаться с адвокатом?
— Конечно. Вы даже можете пригласить его сюда, если по счастливой случайности у него оказались дела в этой дыре. Это касается всех.
По растерянным физиономиям присутствующих сразу стало понятно: никто из них не думал об адвокате, до того как мысль о нем была озвучена Анн-Софи. Они все еще никак не могут примириться с тем, что произошедшее в этом доме изменило их жизнь бесповоротно. Что последствия могут быть самыми непредсказуемыми, чтобы не сказать — ужасающими. Быть обвиненным в убийстве или хотя бы заподозренным в причастности к нему — испытание, которое выдержит не всякий. Быть обвиненным в чужой, незнакомой и малопонятной стране — еще большее испытание, превращающее и без того неприятную ситуацию в форменный кошмар.
— …Я хочу уехать отсюда! — неожиданно выпалила Магда.
— Сейчас это невозможно, дорогая.
В голосе непреклонной и ни на секунду не потерявшей самообладания Анн-Софи слышится едва ли не нежность, во всяком случае, он звучит обнадеживающе. На него можно опереться, как на стену, и даже прикрыть глаза. Но не окажется ли эта стена холодной и склизкой, затянутой плесенью и облюбованной мелкими неприятными насекомыми?..
— Я просто хочу уехать. Этот дом сводит меня с ума…
— Вы могли бы сделать это вчера. Или позавчера, если бы хотели. — В противовес голосу Анн-Софи голос Яна холоден и безжалостен. — Но теперь слишком поздно. Вам придется остаться вместе со всеми.
— Я знаю… Вы все думаете, что это я…
— Никто так не думает. Успокойтесь.
— Если я и позволила себе какие-то выпады накануне вечером… это ничего не значит… Не значит, поверьте! Я не имела в виду ничего дурного. Я не хотела этой смерти… Не хотела, нет!..
— Мы верим вам, успокойтесь. — Странно, что на истерику Магды реагирует только Анн-Софи, в то время как ее муж Тео, занятый собственным носовым платком, остается безучастным.
— Я не сумасшедшая!.. Многие здесь хотели бы объявить меня сумасшедшей и повесить эту проклятую смерть, но я не сумасшедшая! И я не убивала! Не убивала… О господи, почему мне никто не верит?
Скороговоркой произнося все это, Магда колотит худым кулаком по подлокотнику; лицо ее морщится, распадается на отдельные, плохо сочетающиеся друг с другом фрагменты, от его кукольной красоты не осталось и следа.
— Успокоит ее кто-нибудь или нет?..
Вопрос Йена адресован всем присутствующим, но первой снова откликается Анн-Софи:
— Попытаюсь, если вы не против.
Произнеся это, Анн-Софи поднимается с дивана, подходит к Магде и осторожно касается ее острого, ходящего ходуном плеча.
— Идемте, милая. Вам нужно взять себя в руки, никто вас не обвиняет. Идемте. Умоем личико, встряхнемся, приведем себя в порядок и не будем так нервничать.
Легкое детсадовское присюсюкивание, ощутимо отдающее овсянкой и котлетами на пару, не произвело бы впечатления даже на трехлетнюю Лали. Но Магда неожиданно легко подчиняется — как будто только и ждала, что придет такой вот всепрощающий взрослый, способный избавить ее от проблем и дурных мыслей. Она хватает за пальцы Анн-Софи, вскакивает, и спустя минуту обе женщины скрываются в ванной комнате в самом конце холла.
— Что это было? — вопрошает Йен, как только дверь за ними захлопывается. — Я что-то пропустил?
— Ничего. Просто кое-кто не сумел вчера сдержать эмоций и теперь справедливо опасается, что все сказанное обернется против него.
Неужели Ян всерьез полагает, что убийцей может быть Магда?.. Он всего лишь сказал то, что должен был сказать. О чем не имел права не упомянуть, в этом деле не существует мелочей. Но Дарлинг почему-то неприятны сейчас и сам поляк, и его торопливое наушничанье. Никто из друзей Оушена не поступил бы так со слабой, не способной защитить себя женщиной. Самое время сбить пыльную конфедератку с бритой головы: Ян ведет себя не как благородный польский офицер (из тех офицеров, что бросались на танки с затупившимися саблями), а как подонок, по-бабьи трусливо — руками и ногами — отбивающийся от возможных обвинений.
— …Чтобы ты не посчитал это утверждение голословным, скажу лишь, что угрозы слышал не я один.
— Кто еще?
— Наша юная русская.
— Это правда? — Теперь Йен обращается к Дарлинг напрямую.
Проклятье! Не то чтобы Дарлинг особенно симпатизировала Магде, и все же… Приходится признать, что Магда — самый искренний человек из всех, волею судеб собравшихся под крышей этого дома. Ее ненависть к живой Даша была прямодушной и бесхитростной, ее ужас перед мертвой Даша — неподдельным. Представить убийцей худосочную (в чем только душа держится!) Магду не легче, чем представить убийцей Исмаэля. Или — малютку Лали. Магда, выросшая из куста, покрытая глиной и мокрой землей, до сих пор стоит перед глазами Дарлинг: испачканная футболка с беспечно-самонадеянной надписью GOD SAVE THE QUEEN, спортивные штаны в облипку; ни единого потайного кармана в одежде, куда можно было бы спрятать орудие преступления. Ни единого потайного кармана, куда можно было бы сунуть ненависть и страх.
Магда — вся на виду.
Вот, кстати… Орудие преступления! Покемон ни словом не обмолвился об орудии преступления. Нашел ли он его. И — если нашел — что это было?
— Это правда? — еще раз повторяет свой вопрос Йен.
— По поводу Магды?
— Да, черт возьми! Я неясно выражаюсь?
— Это было всего лишь замечание вскользь. — Дарлинг всеми силами пытается удержаться в рядах благородных друзей Оушена. — Не думаю, что к нему стоит относиться серьезно.
— Что серьезно, а что нет, решать здесь буду я.
— Ну конечно, конечно.
— Так к чему сводилась суть замечания вскользь?
— Я не помню дословно.
— А вы напрягите память.
— Мне бы не хотелось распространяться об этом сейчас…
— Сейчас вам лучше сказать все, что вы знаете.
— А орудие преступления вы нашли?
Дарлинг редко прибегает к тактике ответа вопросом на вопрос, но сейчас она срабатывает. По страдальчески сморщившемуся лицу Йена становится понятно: орудие преступления, чем бы оно ни являлось, не найдено.
— Ее застрелили? — говорит Дарлинг первое, что приходит в голову.
Она вовсе не горит желанием узнать, как именно была убита Даша, достаточно того, что ее больше нет в живых, все остальное — не важно.
— Нет. Судя по характеру раны, огнестрельное оружие не применялось. Скорее всего, речь идет о каком-то предмете, достаточно тяжелом. И удар был сильным.
— Вы полагаете, женщина способна нанести такой удар?
— Женщина способна на все.
«Способна на все самое плохое, низменное, отвратительное» — таков подтекст. А тон, которым были произнесены эти слова, выдает в Йене человека, когда-то сильно пострадавшего от женского вероломства. Он заставляет Дарлинг присмотреться к ванкуверскому экс-полицейскому повнимательнее. Из трех пуговиц, некогда украшавших пиджак, одна вырвана с мясом, а еще одна держится на честном слове. Любая женщина — будь то жена, любовница или подруга — не позволила бы своему мужчине щеголять в столь затрапезном виде, и лишь проституткам все равно, как выглядит тот, кто платит им деньги за удовольствие. Сто против одного, что чертов покемон шляется по пномпеньским борделям и за лишнюю пару-тройку мятых баксов имеет возможность высказать местным жрицам любви, как он ненавидит женщин. Всех женщин, оптом и в розницу, — и хорошо, что крошечные кхмерские или вьетнамские уши малочувствительны к чужому языку. Они залеплены воском непонимания и гораздо менее податливы, чем тела…