— Он тоже ночевал в комнате сестры?
— Я не знаю. Когда я проснулась… детей в комнате уже не было.
— Когда же вы проснулись?
— Около семи. Где-то без пятнадцати семь, если быть точной.
— Похвальная точность.
— Вы ведь видели большие часы в холле. Мимо них не пройдешь. Волей-неволей бросишь взгляд на циферблат. Так и случилось, когда я вышла из детской.
— Вы никого не встретили?
— Если не считать Анн-Софи и Зазу, они спали у террасы, в спальниках. Так что назвать это встречей сложно.
— Что было потом?
— Я спустилась вниз на кухню, потом вышла на улицу через заднюю дверь.
— Вы искали девочку?
— Нет. Я подумала, что она, скорее всего, отправилась в комнату родителей. Маленькие дети любят проделывать такие штуки — забираться в родительскую постель по утрам.
— Откуда вы знаете?
— Я сама была ребенком. И вы, наверное, тоже…
— Может быть. Но за собой я такого не замечал. Внизу вы тоже не столкнулись ни с кем из обитателей дома?
Стоит ли рассказать Йену о невидимом животном, так напугавшем Дарлинг? Пойди она по этой ирреальной тропинке, вслед за мягкими и вкрадчивыми шагами, место у стены во дворе, рядом с полубезумной, испачканной грязью и галлюцинациями Магдой ей обеспечено.
— Нет. Внизу я встретила только кошек. Они были голодны, и я их покормила.
— Вы прямо одержимы идеей кормежки этих животных… Как вы нашли тело?
— Я вышла на улицу через черный ход, он рядом с кухней… Постояла в саду, у стены с рисунками Лали… Вы, наверное, их видели.
— Да.
— Я еще подумала тогда, что один из рисунков напоминает того мифического кота, которого описывала мне Магда…
— А потом?
— Потом я услышала детский крик. Такой, от которого все внутри переворачивается и в голову начинают лезть мысли одна кошмарнее другой. Собственно, все и вылилось в кошмар… Когда я подошла к машине и обнаружила там тело Даша…
— И вы сразу поняли, что это именно тело, а не просто спящий человек? И что хозяйка дома мертва?
— Кровь, размозженный висок… Что там было понимать?
— Вы открыли дверцу?
— Нет. Я пыталась, но машина была заперта. И я подумала о Лали. Девочка не должна была увидеть мертвую мать. И я решила, что самое правильное — отнести малышку в дом. А у дверей мы столкнулись с Кристианом и Исой.
— Она громко кричала, девочка?
— Честно говоря, у меня заложило уши от ее крика. Но допускаю, что это была лишь моя собственная реакция…
— Почему?
— Потому что Анн-Софи и Зазу даже не проснулись. А ведь они спят у террасы и должны были услышать детскую истерику первыми.
— Ну… В отличие от вас, все остальные легли спать намного позднее.
— Да-да, я понимаю. Я отдала Лали Исмаэлю и попросила Кристиана найти ключи. Но он не принес ключей… Они пропали.
— Когда я приехал, машина была открыта. Кто-то воспользовался запасными?
— Нет. Ключи впоследствии нашлись, но об этом вам лучше спросить у того, кто их обнаружил. У Кристиана.
Йен снова углубился в блокнот, а потом поднял глаза на Дарлинг:
— Что это за история с писательской женой?
— Я нашла ее в кустах, рядом с мертвым псом. Вы ведь должны были его видеть…
— Да.
— Отчего… он умер?
— Внешних повреждений нет, так что смерть выглядит вполне естественной. Вскрытие покажет.
— Даша говорила мне, что он очень старый…
Даша говорила и другое: «он убивает бесшумно», но лишний раз произносить слово «убийство» Дарлинг почему-то не хочется.
— Вернемся к относительно молодой Магде, если вы не возражаете.
— Да-да. Я не сразу ее обнаружила — так она была грязна и так сливалась с кустарником. Грязная одежда, грязные волосы, испачканное лицо… И она показалась мне абсолютно невменяемой.
— Показалась или так и было на самом деле?
— Так и было. Я бы назвала это очередным помрачением сознания. Еще более сильным, чем накануне. И она снова завела речь о коте. Кот преследовал ее и загнал в кусты, где она и просидела до утра.
— И вам не показалось, что она просто косит под сумасшедшую?
— Нет. Мне кажется, она не врала.
— Или врала чересчур изощренно. Знаю я таких красных, мать их, шапочек, вечно прикидывающихся овечками. А потом оказывается, что своими копытами эти овцы затоптали не один десяток человек… Тем более что у нее были личные счеты с покойной…
— Полагаете, это она… стукнула копытом по виску?
— Пытаюсь понять, что скрывается за ее помутнениями — подлинными или мнимыми.
Все было бы просто, если бы Дарлинг не слышала шагов большой кошки в сумрачном коридоре. Но она слышала, и память об этих шагах мешает обвинить Магду во вранье. К тому же последние несколько минут что-то мучает Дарлинг. Странное чувство, которое возникает, стоит только оторвать взгляд от лица канадской вонючки, липкое от пота. Это какой-то особенный пот, очень специфический, больше похожий на паучий секрет, который выделяется из пор на щеках, лбу и подбородке. В жарком и влажном воздухе кабинета секрет застывает, и невидимые нити тянутся к Дарлинг, стягивают и окукливают сознание. Ловчая сеть, которую раскинул Йен (о-о, этот негодяй только прикидывается простодушным!), намного опаснее, чем осьминожьи щупальца материнской любви.
И вот сквозь прихотливый узор сети и проступает это чувство: что-то здесь не так. В самом кабинете, в его обстановке. Что-то неуловимо изменилось со вчерашнего вечера; с того момента, как Дашаподвела ее к сияющим ирреальным светом полкам с артефактами. Теперь полки тусклы, в них нет ничего загадочного; ничего, что заставляло трепетать естество Дарлинг еще вчера. Очевидно, друг маленькой Лали, таинственный Мик…
Но как раз Мик-то и исчез!..
Дарлинг хорошо запомнила то место, где он стоял: иначе и быть не могло, ведь в скопище фигур и предметов, окружающих Мика, царил своеобразный, раз и навсегда заведенный порядок. Была выстроена целая иерархия, понятная лишь посвященным. Теперь же иерархия нарушена, ни головы ухув-элао, ни венценосные змеи, ни толстобрюхие африканские праматери не смогли уследить за своенравным Миком. Он покинул полку, быть может, для того, чтобы составить компанию принцессе Афрекете или по какой-то другой причине, — как же Дарлинг не заметила его исчезновения раньше? Почему не обратила внимания на зияющую полочную пустоту?
Потому что пустоты нет.
Место Мика занято.
Как если бы он сбежал из детской смятой постели, оставив вместо себя завернутого в одеяло медвежонка, обманку для строгих родителей.
Но тот, кто стоит сейчас на полке, — вовсе не медвежонок. Это старый знакомец Дарлинг, бенинский леопард, купленный ею в лавке «Мали Ба»!.. Вот оно и проявляется, счастливое свойство помнить детали! Несмотря на то что до совсем небольшого по размеру леопарда метра два, а то и целых три, Дарлинг отчетливо видит (вернее, вспоминает постфактум) маленький скол на груди, неровный и отличный от других завиток спирали на правом боку. И то, что одно скругленное ухо хоть ненамного, но больше второго.
Последний раз они виделись с леопардом в берлинской лавчонке — но как он попал сюда?
Наверное, это и есть подарок Костаса, который Даша так и не захотела распаковать. Хотя присутствие леопарда на полке говорит об обратном: любопытство перевесило, и она все же раскрыла коробку с подарком. И, видимо, он пришелся ей по душе, если уж занял место за стеклом.
Но куда в таком случае подевался Мик?
— …вы не слушаете меня, леди!.. — В голосе покемона слышится обида.
— Простите.
— На что это вы там уставились?
— Ни на что.
— Я вижу! Вы уже целых три минуты не сводите глаз с этого африканского дерьма.
— Нет, ничего… Просто…
— Ну-ка рассказывайте.
Так просто он не отвяжется. Дарлинг снова чувствует, как липкая паучья сеть пеленает мозг, не дает высвободиться, заставляет делать то, что в данную минуту хочет покемон. А хочет он лишь одного: чтобы у Дарлинг не осталось никаких, даже самых мелких тайн, которыми она завладела, пусть и случайно. Но и самой Дарлинг до смерти хочется подойти к бронзовому четвероногому бенинцу, рассмотреть его поближе.
— Леопард, — торопливо поясняет Дарлинг и срывается с места.
— Что еще за леопард? — несутся ей в спину слова покемона.
— Вот эта маленькая скульптура. Мы купили ее вместе с Костасом в Берлине. Наверное, он подарил его Даша…
— Ну и что? Или этот леопард представляет особую ценность?
— Если он стоит здесь — конечно.
— А вам откуда известно?
— Вчера мы как раз говорили с Даша о ее коллекции… Здесь собраны произведения искусства, которые стоят немалых денег. Так она сказала.
— Сказать можно все что угодно…
Теперь Дарлинг находится в непосредственной близости от полки, на которой угнездился леопард, их разделяет не больше пятнадцати сантиметров. Да еще стекло, в котором отражается физиономия Йена, он пристроился рядом и тоже пялится на скульптуру.
У Дарлинг не осталось никаких сомнений — это и есть их с Костасом берлинский трофей: не прошло и нескольких дней, как они увиделись снова. Остается только порадоваться за бронзового зверя: здесь он в привычном кругу соплеменников, а не в неуютном обществе чуждых ему католических святых Франциска, Януария и Блаженной Августины. Но что-то мешает Дарлинг радоваться. Как и тогда, в «Мали Ба», ее накрывает чувство неясной тревоги, которое перерастает едва ли не в панику. Ей кажется, что стекло звенит, тонко вибрирует и вот-вот разлетится на куски. Неясный гул, просочившийся сквозь щели, достигает ушей и снова складывается в «Мавумавумавумаву»,уже слышанное Дарлинг когда-то. Это «маву» еще хуже, чем паучьи сети, раскинутые Йеном, еще опаснее.
…Кажется, Дарлинг на долю секунды потеряла сознание, а потом отшатнулась от полки и упала бы, если бы Йен не поддержал ее.
— С вами все в порядке? — спросил он.
— Да-да, простите…
— Не думал, что вы такая впечатлительная.