Сейчас, когда она потрясет его за плечо…
— Шон, просыпайтесь!
Бесцеремонно трясти Шона (что наверняка сделали бы Анн-Софи или Кристиан на правах старого друга) Дарлинг так и не решилась — она всего лишь прикоснулась к его плечу. И тут же одернула руку: эффект был такой, как если бы она дотронулась до дерева или камня.
— Шон?..
В ответ не последовало ни вздоха, ни сонного бормотания, дерево и камень остались равнодушны к призыву, наверняка их звали как-то по-другому. Но их имен Дарлинг не знала, оттого и повторила еще несколько раз:
— Шон? Шон!
— Ну что там?! — в нетерпении воскликнула Анн-Софи.
— Н-не знаю…
— Трясите его сильнее!
— Трясите сами, — огрызнулась Дарлинг.
Одна из кошек наконец-то отреагировала на происходящее и, протиснувшись между телом англичанина и стеной, жалобно мяукнула. Вторая, так и оставшаяся сидеть у ног хозяина, мяукнула ей в унисон, и Дарлинг, понукаемая настойчивым мяуканьем, решилась. Резко дернув Шона, она перевернула его на спину. Вернее, Шон опрокинулся сам, как будто ждал этого толчка. Ничего пугающего в спокойном лице не было, все его черты смягчены, как у человека, благополучно преодолевшего жизненные невзгоды и решившего быть счастливым — несмотря ни на что. А на губах застыло легкое подобие улыбки. О чем же он думал, прежде чем умереть?..
Этот вопрос Дарлинг задала самой себе совершенно отстраненно, как если бы речь шла не о человеке, которому она искренне сочувствовала еще минуту назад, — об экранном или книжном персонаже второго плана, чье имя так же трудно запомнить, как имя прошлогоднего, внезапно активизировавшегося исландского вулкана. Пусть оно и не такое длинное и согласные в нем всегда уравновешены гласными, дела это не меняет. И только спустя мгновение до Дарлинг дошла чудовищная суть вопроса. А затем и чудовищная правда, вызвавшая к жизни этот вопрос.
Шон был мертв.
И по мере того как проявлялось истинное положение вещей, менялось и лицо Шона: оно больше не выглядело расслабленным. Оно каменело прямо на глазах, покрывалось серым налетом, — если и дальше все будет продолжаться такими ускоренными темпами, Дарлинг станет свидетельницей тотального разложения плоти. Но, слава богу, мертвому Шону хватило ума вовремя остановиться — на обострившемся носе и запавших щеках.
И лишь улыбка сохранилась в неприкосновенности.
Должно быть, Дарлинг вскрикнула, и это заставило действовать Анн-Софи. И секунды не прошло, как она оказалась рядом и склонилась над телом англичанина.
— Вот черт. — В ее голосе не было ничего, кроме легкой досады.
— Что это?
— Разве вы не видите, дорогая? Он мертв. Только этого не хватало!..
— Может быть, еще что-то можно сделать?
— Боюсь, что нет.
Несмотря на сказанное, Анн-Софи все же приложила руку к шее Шона — прощупать пульс. А затем расстегнула рубашку и приникла ухом к сердцу.
— Ну что?
— То же, что и раньше. Помощь ему уже не требуется. Нужно сходить за этим дураком Йеном.
— Вы… думаете, что Шона убили?
— Ничего такого я не думаю. И видимых повреждений на теле нет. Просто… раз уж здесь присутствует колченогий представитель закона… он должен знать еще об одной смерти. Это логично, не так ли, детка?
И как только Анн-Софи удается сохранять хладнокровие? Рассуждать о том, что логично, а что нет, если сама смерть еще недавно цветущего и совершенно здорового парня — уже надругательство над логикой?..
— Я позову Йена, — спокойным тоном продолжила Анн-Софи.
— А я?
— А вы побудьте здесь, рядом с телом.
— Но…
— Утешьте кошек. Больше, я думаю, никто особенно не расстроится.
— Как вы можете так говорить!
— Бросьте, милая. Не станете же вы утверждать, что потрясены фактом смерти чужого вам человека?
— Потрясена, — помолчав, сказала Дарлинг. — Два трупа — это уже слишком.
— И один был совсем не ко двору. Но после случившегося утром уже ничто не выглядит преувеличением, не так ли? И кстати, вы спрашивали о том африканском божестве. Кажется, я кое-что вспомнила… Его зовут Маву.
Упоминание о Маву было совсем некстати, и с чего бы это Анн-Софи вдруг решила разоткровенничаться? И почему сделала это именно сейчас, находясь в одной комнате с покойником, а не сидя на вполне благополучной, далекой от потрясений кухне? Дарлинг ни секунды не сомневалась в том, что Анн-Софи знала это имя всегда, а фраза о каких-то там воспоминаниях — всего лишь уловка. Анн-Софи не из тех, кто хоть что-то может забыть, у нее цепкая память и ясный ум, а присутствию духа можно только позавидовать. Но механизмы, которые приводят в движение эту память и ум, скрыты от глаз, засыпаны песком, и Дарлинг никогда не разгадать их, никогда.
Может быть, кошки помогут ей?..
Но кошки не проявляли к Дарлинг никакого интереса, они были всецело поглощены Шоном. Одна из них уселась англичанину прямо на грудь, а другая осторожно касалась лапой его подбородка. Зрелище оказалось настолько удручающим, что Дарлинг едва не расплакалась — и тут же поймала себя на крамольной мысли, что животных ей жаль даже больше, чем покойного мужа Даша. Что будет с кошками, в одночасье лишившимися своих хозяев? А что будет с детьми?.. Впрочем, о детях кто-нибудь да позаботится — та же Анн-Софи, неоднократно провозглашавшая свою к ним любовь. Но вряд ли Анн-Софи захочет присматривать еще и за ориенталами, особенно после инцидента в ванной.
Они ведут себя непочтительно — не по отношению к Шону, а по отношению к его смерти, и Дарлинг должна немедленно вмешаться и пресечь кошачьи контакты с трупом!.. Но подумать об этом было проще, чем сделать, — что, если кошки отреагируют на Дарлинг так же, как на Анн-Софи?..
— Кис-кис-кис. — Присев на корточки, Дарлинг поскребла пальцами пол — в тщетной надежде привлечь внимание кошек.
Ничего из ее заклинаний не вышло, животные так и остались на своих местах. И тогда, набравшись храбрости, она снова приблизилась к мертвому Шону и, перехватив за туловище все еще сидящего на груди ориентала, осторожно опустила его на пол. Опасения оказались напрасными: кошка и не думала ни нападать на Дарлинг, ни возвращаться обратно к Шону. Она так и осталась сидеть у ног. А вопрос со вторым ориенталом решился сам собой: спустя мгновение он присоединился к братцу, и теперь об икры Дарлинг терлись сразу обе кошки.
Анн-Софи права: никаких видимых повреждений на теле, смерть отнеслась к Шону намного милосерднее, чем к его жене. Обошлась без проломленных висков, пулевых отверстий и ножевых ран. Вот только… Небольшой синяк на груди, в той области, где расположено сердце. Дарлинг никогда бы не узнала о его существовании, если бы Анн-Софи не распахнула на Шоне рубашку в поисках отсутствующего сердцебиения. Ничего особенного в этом небольшом синяке не было, и он — о счастье! — не складывался в знаки, которые необходимо прочесть. Над которыми придется ломать голову каждую минуту своего существования. Но стоило только Дарлинг, превозмогая страх, коснуться синяка, как кошки, до этого отделывавшиеся традиционным кошачьим мяуканьем, вдруг утробно заголосили:
— Маву! Маву! Маву!..
И Дарлинг вспомнила: именно это сочетание звуков она услышала в берлинской лавчонке «Мали Ба», когда впервые взяла в руки бенинского леопарда. Тогда звуки (мавумавумавумаву) оглушили ее; они оглушают и сейчас, и дело совсем не в том, что кошки орут благим матом, а в том… что они на разные лады повторяют имя таинственного африканского божества.
Все было предопределено заранее, и маховик закрутился, едва лишь бронзовая статуэтка оказалась в ее руках. Ничто уже не могло спасти Даша и — как оказалось — Шона: теперь Дарлинг окончательно уверилась в этом, есть от чего прийти в отчаяние!..
— …Заткните им пасть! — Голос Йена, раздавшийся за спиной, заставил Дарлинг вздрогнуть.
— Как вы себе это представляете? — не оборачиваясь, сказала Дарлинг.
— Никак не представляю. Выпроводите их из комнаты.
— Сами и выпроваживайте.
— Терпеть не могу кошек, — заметил Йен, и Дарлинг тут же почувствовала себя кошкой. — Что они здесь делают?
— Кошки?
— Да.
— Я не знаю… Они сидели здесь, когда мы с Анн-Софи вошли. Мы просто хотели разбудить Шона…
— А будить оказалось некого, я уже в курсе. Если вы не заткнете этих тварей, я их пристрелю.
Но оба ориентала уже успокоились сами, хотя и продолжили тереться о ноги Дарлинг.
— Отойдите от тела, — скомандовал Йен. — И вообще… лучше вам покинуть помещение.
— Да-да, конечно. — Дарлинг машинально закивала, но сдвинулась с места всего лишь на несколько шагов, только для того, чтобы пропустить покемона к кушетке с телом. — А где… Анн-Софи?
— Она проводила меня до кухни. Думаю, вы сможете найти ее там.
Возвращение на кухню совершенно не вписывалось в планы Дарлинг: нет никаких гарантий, что декорации не изменятся снова. И хорошо, если это будет просто комната с кровоподтеками дождя на стенах, а не какой-нибудь лабиринт, выпутываться из которого придется сотню лет, — от этого странного дома можно ожидать чего угодно. А на кошек как на проводников надежда не слишком велика.
Йен между тем опустился на корточки перед телом и поначалу совершил те же действия, что и Анн-Софи: приложил пальцы к шее Шона, а потом переместил ухо к его груди. После чего внимательно осмотрел кушетку и ее окрестности и, достав уже знакомый Дарлинг потрепанный блокнот, принялся что-то в нем записывать. В тишине, вдруг ставшей оглушительной, Дарлинг услышала, как ручка царапает бумагу, — и этот звук снова сложился в «мавумавумавумаву».
— Вы еще здесь? — спросил Йен, не отрываясь от блокнота.
— Его… убили?
— Смерть не выглядит насильственной. Впрочем, вскрытие покажет.
— У него синяк на груди. Вы видели синяк?
— Я смотрю, вы у нас самая наблюдательная. — Йен захлопнул блокнот и поднялся. — А вы сами… видели эту отметину раньше? Вчера вечером, к примеру?
— При всем желании… я бы не смогла ее увидеть. Здесь никто особенно не демонстрировал голые торсы. За исключением вашего друга Яна. Но вы можете спросить… у кого-нибудь еще.