Леонид ЖуховицкийВалентина ДорошенкоЛюбовь ЯмскаяСтранности любви (сборник)
К читателям
У этой книги три равноправных автора: публицист Леонид Жуховицкий, прозаик Валентина Дорошенко и художник Любовь Ямская. У каждого из них свой взгляд на любовь со всеми ее странностями.
В. Дорошенко описывает отношения современных молодых людей, прежде всего студентов, в их сегодняшней конкретности.
Л. Жуховицкий анализирует болевые точки этих отношений, он пишет о неформалах, о кризисе сегодняшней семьи, о проблемах проституции и одиночества.
Л. Ямская, один из самых талантливых современных графиков, создает свой образ любви: ее тема — высокая эротика, заставляющая вспомнить знаменитые работы С. Красаускаса.
Понятия не имею, какое место в иерархии наших книжных графиков занимает Любовь Ямская. Возможно, очень скромное: ее имя пока что известно немногим. Но одно знаю достоверно, — что сам я буду рад, если все мои книжки станут выходить с рисунками Любы Ямской.
Лет десять назад приятель из «Комсомолки» принес мне десяток рисунков, точней, фотокопий с них. Работы просто ошеломили, ничего подобного я прежде не встречал. И дело было не только в мастерстве, в точности и тонкости штриха, в уровне владения ремеслом — сильных профессионалов в этой области у нас всегда хватало. Поражал взгляд автора на мир: мудрость, высокая духовность, открытая, смелая чувственность и бесконечная любовь к братьям по человечеству — то, что так редко сочетается в одном художнике.
Об авторе мне рассказали очень мало: девушка из Чебоксар, работает в издательстве, хорошо бы ей как-то помочь.
Помочь я пробовал. Увы… Сусловская камарилья, давившая и сжиравшая наше искусство, помимо всех своих иезуитских запретов, ввела еще и запрет на любовь. Почему-то нормальные отношения мужчины и женщины вызывали у идеологических держиморд такую ярость, словно все они были извращенцами. А на рисунках молодой художницы происходило именно то, что казалось безгрешному начальству совершенным непотребством: он и она, вопреки всем предписаниям, любили не родную партию, а друг друга. Изящный штрих передавал все, что связывает и разделяет близких людей: нежность, тоску, поиски родной души, легкомысленную и трагическую чехарду встреч, верность, предательство, чистую страсть и жестокую похоть. Это была графика, которую очень трудно забыть, но, увы, еще трудней оказалось опубликовать.
Я показал рисунки Ямской в двух издательствах. Работы с удовольствием повертели в руках, щедро похвалили, но, когда я предложил их напечатать, лишь добродушно посмеялись моей наивности.
К счастью, искусство переживает своих тюремщиков.
С художницей я познакомился значительно позже, случайно. Автор уверенных и безоглядно смелых работ оказался человеком стеснительным и даже робким. Что же, и так бывает. Хуже, когда автор решителен, а работы робки…
Мне очень повезло: две мои книжки вышли с рисунками Любы Ямской, а теперь вы держите в руках третью. Оценивать ее графику — ваше дело и ваше право. Я же могу лишь сказать, что завидую гармоничности молодой художницы. Она видит мир удивительно красивым и добрым. Впрочем, может, он такой и есть?
Любовь ЯмскаяКогда не нужны слова
Странности любви…
В лабиринтах и тупиках любви ломались лучшие перья всех времен и народов. Она с равной силой окрыляла великих и безвестных…
Написано о ней столько, что за жизнь не прочесть. И тем не менее один очень неглупый чеховский герой утверждал не без оснований: «До сих пор о любви была сказана только одна неоспоримая правда, а именно, что „тайна сия велика есть“, все же остальное, что писали и говорили о любви, было не решением, а только постановкой вопросов, которые так и оставались неразрешенными».
Итак, «тайна сия велика есть». Но миллионы людей стремятся проникнуть в нее отнюдь не из чистой любознательности…
Леонид ЖуховицкийСтранности любви
У меня никакого выхода…
Сначала письма
«…Родом я из Таганрога. До призыва работал фрезеровщиком на комбайновом заводе, откуда призвали служить в пограничные войска, о чем и мечтал! Теперь — младший сержант. Зовут меня Владимир.
Обращаюсь с огромнейшей просьбой — помочь мне в одном личном вопросе. В письме ведь всего не расскажешь. Ну, как могу. За месяц до своего призыва я совсем неожиданно, очень просто и случайно познакомился с кареглазой девчонкой. Много нужно писать, чтобы вы смогли понять, как я ее любил; как мы с первого вечера начали понимать друг друга с полуслова, видно, мы действительно должны были встретиться с нею! До моей отправки в армию оставалось все меньше дней, а мы все сильнее привыкали друг к другу, и становилось тяжеловато на душе, что придется расстаться. Однажды вечером мы говорили о жизни, а потом разговор продолжили клятвой друг другу, что мы всегда, всю жизнь будем вместе, что, как бы ни было трудно ей, она будет меня ждать и обязательно дождется. Я смотрел ей в глаза и верил, потому что не мог не поверить. На память я подарил ей пластинку с песней, где есть такие слова: „Другой бы улицей прошел, тебя б не встретил, не нашел“. Она обещала приехать ко мне на проводы, но не приехала. Конечно, я был очень расстроен, но у меня оставалась надежда, что она по-прежнему моя и только моя. Недели через полторы я написал ей письмо. И вдруг очень скоро получаю долгожданный, дорогой ответ. Письмо было очень добродушное, родное, приятное. В нем она писала, чтоб я не обижался, что между нами по-прежнему все хорошо. Я написал ей очень большое письмо, а затем начал писать почти каждый день и с нетерпением ждал ответа. Но писем от нее до сих пор нет. И что уж я ей только не писал, о чем не просил, какие только вопросы не задавал. Но в ответ — молчание. Как мне быть? Я думаю, в любом случае (может, и парень другой у нее, только я этому почему-то не верю), но все же хотя бы какое-то письмо можно ведь написать? Невольно возникают дурные мысли: иногда я думаю, что с ней случилось что-то серьезное. Мне становится все безразличным, иногда кажется, просто с ума схожу. Прошло столько времени, а я все прежний и не могу ее забыть. Напишите ей, объясните все. Что мне остается делать, о ком мечтать, кого любить, кому верить или просто зачем тогда жить?»
«…Мне недавно исполнилось 18. Эти годы, кажется, должны были бы быть самыми радостными, счастливыми — все-таки это лучшие годы юности, а они выдались такими тяжелыми! Прежде всего — страшная болезнь, расстройство мозгового кровообращения. До сих пор я с ужасом вспоминаю бессонные ночи, когда заснуть не в состоянии и не помогают никакие лекарства; ночи, наполненные жутким страхом и тоской, когда больную голову сжимает невидимый обруч, и я с ужасом слышу какой-то гул моторов, вой и треск, как в испорченном радиоприемнике. Наверно, я бы не выдержала, если бы не друг, который тогда был веселым, добрым и сильным. Здесь и вымытые за меня полы, и решенные задачи по алгебре, которую я совершенно не могла понять, здесь и ласковое слово, и букеты цветов, которые он мог добыть в нашем степном городишке в Казахстане, и его смешные и трогательные песенки. Он чудесно играл на гитаре, пел и писал музыку. И боль отступала, исчезали страх и тоска. Часто он сочинял для меня забавные песенки, которые трогали меня до глубины души, а сейчас я не могу повторять без слез такие строчки:
Наберу тебе в лесу
Спелой землянички.
Наберу и принесу
Милой Вероничке
Но самой большой помощью и поддержкой был его взгляд. В минуты, когда мне весь свет был не мил, когда я ненавидела людей, себя, свою болезнь, когда приходила в расстроенную голову страшная мысль: „А когда же смерть?“ — я встречала его взгляд, ласковый и твердый. И этот взгляд, полный любви, внушал мне веру и надежду.
Да, это был истинный друг. Друг, которому веришь, как себе. И даже больше, чем себе. Именно он поставил меня на ноги, не давая ни на минуту потерять веру в счастье.
Гибель его была нелепа и бессмысленна. Дорожная катастрофа. Он оставался жив, но ненадолго. Когда меня в первый раз пустили к нему, он был весь в бинтах, подпорках и каких-то проволоках. Это было жутко. Я бы упала тут же, если бы не встретила снова его взгляд — по-прежнему твердый и ласковый. Он был прежний — добрый и сильный. Больше всего он переживал то горе, которое досталось из-за него на долю его матери и мне. Он старался утешить нас, шутил и смеялся так, что иногда я даже забывала, в каком он ужасном состоянии. Над его койкой висела старая гитара, которую он любил за сильный, глубокий звук. Он настоял, чтобы ее разрешили принести в больницу и повесить над кроватью. Играть он не мог. Он просил меня сыграть что-нибудь, и я играла как могла. А он слушал и мечтал вслух о том, как он сам будет играть на ней новые песенки. Не довелось. Когда я пришла к ему в последний раз (я, конечно, не знала, что это последний), он был задумчив и грустен. А под конец сказал: „Знаешь, гитару возьми с собой. Пусть у тебя будет“. Тогда я не поняла потрясающего смысла этих слов, не поняла, что это прощальный дар. На другой день я узнала, что он умер. Умер под утро, когда занимался майский солнечный день. Это был страшный удар, а я сама еще недавно оправилась от болезни…
Приближались выпускные экзамены. Все было как в тумане: не помню даже, что я говорила, что писала на экзаменах. Потом мы переехали в Крым. Но больше я не выдержала: сказалось все — и огромное горе, и напряжение экзаменов, и трудности долгой и нелегкой дороги, и я жила только от „скорой“ до „скорой“. Потом я пыталась устроиться на работу, но не вышло: где с 18 лет берут, где по здоровью не подхожу. И со своей мечтой — а я мечтала поступить в университет на филологический факультет — мне придется расстаться. Но я готовлюсь, буду пробовать силы в художественное училище. Год прошел со дня его смерти, а кажется, что вечность. Вот гитара висит с красным бантом. А его нет. Совсем не укладывается в голове. Кажется, он сейчас постучит в дверь и войдет — прежний, веселый и сильный. Снимет гитару и запоет песенки, которые он не успел спеть…
Не знаю даже, почему вам, совсем незнакомым людям, я высказала все, что не высказывала никому.
«Пишу вам о своей неудавшейся супружеской жизни. У меня уже нет больше сил жить так, и я не знаю, как мне быть дальше, помогите, посоветуйте!
Я никогда не распространяюсь о своих личных делах, близкие считают, что брак наш удачный, наверное, потому не могу пойти на разрыв, не могу причинить боль своим родителям. Мне 28 лет; скоро 7 лет моей семейной жизни, нашей дочке 5 лет. Муж вполне приличный человек и положительный, по всеобщему мнению. У него высшее образование, жену он не бьет, не скандалит, спиртным особенно не злоупотребляет.
Но знал бы кто, насколько это равнодушный, инертный человек! Не знаю, с его начинать, и вряд ли у меня получится что-нибудь вразумительное. Столько хочется написать…
Когда я стала замечать в нем равнодушие, непонимание? Хотя бы вот: на четвертый день после свадьбы он до четырех утра играл со своим братом в карты, в „дурака“. Но попробуйте ему скажите, что он меня не любит! Случилось так, что через пять месяцев после свадьбы я заболела и пролежала в больнице восемь месяцев с плевритом. Он приходил ко мне почти каждый день, и я не могу не быть благодарной ему за это.
А потом я выписалась из больницы. Очень хотела ребенка, а он относился к этому равнодушно. Здоровье у меня не отменное, но у него даже ни разу не возникло желание в чем-то помочь мне. Уже перед появлением дочери я на четвереньках ползаю, мою пол, а он спокойно сидит, газету читает. Он говорит, что я злопамятная. Но можно ли забыть, что за десять дней до родов, когда мы были на свадьбе у его друга, я почувствовала себя неважно. Он проводил меня домой, а сам вернулся обратно, „догуливать“.
Или примерно в те же дни — ушел на банкет, сказав мне: „Если тебе нельзя, так и я должен около тебя сидеть?!“
Можно ли забыть, что из роддома привез нас с дочкой в прокуренную, наспех убранную квартиру. Оказывается, всю ночь он „праздновал“ наше возвращение, а мне сразу пришлось приниматься за стирку и уборку. Казалось бы, он предупредителен, заботлив по отношению к другим. Он бегает, предупреждает чужих жен, что их муж задержится, даже если его никто не просит об этом, и в то же время спокойно может пройти мимо дома с работы, просидеть с товарищем за душевной беседой до двух часов ночи, не сообразив, что меня нужно предупредить об этом. Или выйдет проводить товарища, сказав, что минуть через пятнадцать вернется, но придет за полночь.
Может быть, вы думаете, что слишком строго с него спрашиваю? Нет, я редко регламентирую его время и то заранее знаю, что он придет тогда, когда ему захочется.
По дому у него обязанностей никаких. Он говорит, что, мол, все понимает, только не догадывается помочь, и нужно, чтобы я напоминала ему сама, просила, когда необходимо: „Коля, сделай, пожалуйста“. „Завтра“, „В выходной“, — отвечает, и на этом кончается его помощь.
Ну, вот еще случай. Сломались в серванте такие маленькие пластмассовые штучки, на которых держится полка. „Коля, — прошу, — сделай, пожалуйста“. „Сделал“: поставил под полкой карманный фонарь. Понадобился ему фонарь, забыл он, куда его определил. „Дочка, принеси мне фонарь“. Дочка вытаскивает фонарь, посуда летит на пол, но бог с ней, с посудой. Слава богу, дочку не ушибло при этом. А случилось это через месяц после того, как сломалась полка.
Вам, возможно, все мелочью кажется. Но сколько таких мелочей! Стыдно писать о том, что кажется само собой разумеющимся. Например, купание, смена белья, стрижка. Ему обязательно несколько раз нужно напомнить, чтобы он сходил постригся, помылся, надел чистую рубашку. Кажется, что он просто мертвый человек. По родительскому дому никогда не скучает; ответить родителям на письмо, поздравить их с праздником — не догадается, опять я.
Может, я сама виновата во всем, но уже не могу ничего сделать. Все мои объяснения бесполезны. Он говорит, что все понимает, что он сопьется, если меня не будет, и в то же время все остается по-прежнему.
Не знаю, смогла ли вам объяснить, что хотела. Я не могу написать своего имени: просто стыдно расписываться в своем бессилии, в неумении наладить собственную жизнь.
Я очень хочу, чтобы вы ответили мне. Возможно, все дело во мне? Но нет у меня никакого выхода. Может, хоть напечатанное слово как-то встряхнет его, заставит иначе взглянуть на нашу жизнь. Я не хочу иметь в своем доме равнодушного квартиранта, мне нужен муж, на которого можно опереться. Как мне быть?!
«…Я работаю на кирпичном заводе. Работа чисто физическая, и удовлетворение получаешь только от чрезмерной усталости во всем теле, когда не хочется двигаться, а лишь лежишь, ощущая свое тело, такое большое и тяжелое в этот момент.
Я люблю жизнь во всех ее проявлениях и часто думаю о ней. Любовь — одно из живых и ярких проявлений жизни. Любить неистово, до самозабвения могут только люди с богатым воображением, так как они способны вырвать из простой, обыденной жизни яркие, неповторимые краски. За любовь надо бороться, надо ее создавать, иногда даже лепить из малых кусочков. Это тоже творчество, это мужество: не отступать перед возникшими препятствиями. Как нет одинаковых произведений искусства, так нет и какого-то эталона хорошей и чистой любви.
Чтобы хоть что-то понять в жизни, я бросился в крайности: убегал в лес на целый месяц, шел пешком в мороз и слякоть, спал где придется, жил в палящих зноем песках, переменил много мест работы и профессий. И что же я вынес из всего этого? А то, что после дождя обязательно выглянет солнце, и если ты сегодня мерзнешь — завтра будешь греться до одури, повторяя про себя: „Бери тепло, пока есть возможность, и радуйся ему, ибо ничего нет в мире постоянного, и то, что к тебе так нечаянно нагрянуло, обязательно уйдет, чтобы вернуться в другой, новой форме“. И вот именно понимание этой неразрывности хорошего, существование добра и справедливости в различных их проявлениях и давало мне силы жить и устраиваться на новом, незнакомом месте.
Вспоминаю свою первую дружбу в школе с одной девчонкой. Эти недомолвки, взгляды украдкой, прогулки по городу и первый поцелуй, сухой и быстрый. Ведь я мог жить, как многие: жениться, осесть и быть примерным семьянином. Но неудовлетворенность собой, какая-то жажда узнать и испытать все на себе, — конечно, тут сказались и безотцовщина, и впечатления от множества прочитанных книг — толкнули меня из дома, и я поплыл от пристани к пристани, отбрасывая в пути шелуху наивных представлений.
Говоря о любви, я не хочу повторяться, так как о ней многие века толкуют на разных языках. Вечная тема, пока жив человек, пока он дышит и двигается, умирает и страдает, наделенный и обделенный этой большой тяжестью… От присутствия ее бывает ему тяжко, но, сбросив ее, он страдает от наступившей легкости.
Любой человек — это совершенство природы. Эдуардас Межелайтис в своих стихах воспевает именно это качество многогранности и великолепия созданного чуда. „…Продолжение птиц — самолеты; и развитие молний — ракеты. Это все придумано из круглой, словно шар земной, головы“. И как человек может быть неинтересным? Если ты в нем не видишь ничего хорошего — значит, сам обделен и скуден собой, пассивен к себе и безразличен. „Познай самого себя и тогда узнаешь других“, — говорили древние. Это изречение актуально и в наше время. В самовоспитании, самообразовании и заложена та пружина, которая дает толчок к действию, к борьбе за счастье.
Вот перед глазами стоит Галя, славная девчонка. Неказистая на вид, но душевная. Чувствует песню, способна на переживания. Как сейчас вижу снежинки на ее ресницах, раскрасневшееся лицо… Я жил тогда в отдаленном полярном поселке на берегу Карского моря. Помню долгий зимний вечер, когда мы пели и плясали под вой взбесившейся пурги; были стихи, было предложение соединить наши души и неопределенность ее ответа. Было мое отчаяние, побег на целые сутки в тундру и ночь на берегу реки. На всю жизнь запомнил ту ночь: перелет тысяч и тысяч гусей и уток. Тогда я пришел к выводу: без плохого не бывает хорошего. Чтобы поймать такую ночь, когда, казалось, не будет конца этому шуму крыльев, этой тяжелой, захватывающей работы живой массы с подбадривающим криком вожаков стаи, — можно пережить и еще большие несчастья, так как рядом с природой свое, личное кажется мелочным и ничтожным. Эта же песня, захватывающая своей искренностью, эта жизнь, настоящая жизнь, — лететь и лететь к своей цели, ощущая рядом с собой товарища.
Потом была Валя — „голубая кровь“, неожиданно возникшая в таежной глухой тайге. В цивилизованном городе она бы выглядела на своем месте, но в сильные морозы сибирской тайги, в тяжелых бытовых условиях только что начавшейся грандиозной стройки ей было нелегко. Мы нашли друг друга, и часть ее ноши перешла на мои плечи. Появилась теплая комната, обстановка… Ходили в гости, в кино, обнимались прямо на улице. Потом я уехал по вызову в Узбекистан, получил квартиру, ждал ее, но она не приехала.
Появилась Юля, уроженка Томской области, спокойная, деловая и хозяйственная. Муж ее бросил с ребенком и уехал. Воспитывалась в детдоме, играла на гармонии частушки. Этакая разбитная на вид женщина, но была преданной и честной. Никогда не ссорилась. Казалось бы, жизнь наладилась, но объявился муж, и я уступил ему дорогу.
Последняя — Анна. Хотя она была старше меня на три года, в моем представлении она осталась девчонкой по своей натуре. Въелась она в мою душу так крепко, что только спустя год, наполненный сплошными переживаниями и скитаниями, я немного успокоился. Постарел я на десять лет, но благодарю судьбу, что встретил Анну. До сих пор не знаю, правильно ли я поступил, что оставил ее. Боялся, что все кончится трагедией, потому что чувствовал, что не могу противостоять ее пристрастию к „зеленому змию“, к бесшабашному и безрассудному поведению. Но какая сильная натура, которая даже в своей начавшейся агонии притягивает к себе!
Сейчас я весь в работе, хожу в кино, читальный зал, ищу хорошие стихи и перекладываю их на музыку для гитары. Часто натыкаешься на хорошие книги, и это вроде откровения, беседы с понимающим тебя товарищем. Совсем недавно я открыл для себя литовскую поэтессу Саломею Нерис и нахожу ее стихи самыми лучшими по внутреннему подтексту, заложенному в них. Мне кажется, надо всегда быть заполненным чем-нибудь — любимой работой, музыкой, хорошей книгой… Хлебом единым сыт не будешь. Но если придет любовь — зеленая улица ей, пускай я растворюсь в ней, так как нет ничего прекрасней этого священного чувства, этого одновременного удара двух сердец, бьющихся в налаженном и устроенном ритме.
До свидания.