лагалось люксы разыграть, остальные — на добровольных началах. Другие возражали: люксы — на добровольных началах, самым пожилым парам: остальные разыграть или разобрать "полюбовно", в четырехместные — по две пары, в трех — по одной плюс кого-нибудь из холостых. "Традиционный треугольник? — зло подкалывали третьи. — Кто ж добровольно согласится идти в общежитие? И пожилых у нас полгруппы, а люксов всего два. Нет, надо по-другому…"
— Верно, — согласился Вонави, — люксы — наиболее заслуженным писателям. Например, Калинину, как лауреату и…
— …вам, как его другу, верно?
Предложение Вонави, словно подземный толчок, привело в движение всю группу.
— Что значит "заслуженным"? Это по какой шкале?
— По золотой, надо думать, — предположил кто-то, обласкав ироническим взглядом лацкан калининского пиджака, украшенного желтой кругляшкой.
— Пусть уж при жизни на груди, чем на подушке впереди, — процитировал Вонави, защищая приятеля.
Но на него дружно набросились: что это вас так задело?
— Близкая тема.
— Хватит с нас дутых авторитетов!
— Почему это дутых? — возмутился Калинин, двинувшись в сторону говорящего. — Вы сами-то кто? Что вы такого создали? Кто вас читает?
— И после этого будет писать о гибели русской традиции…
— Вы бы хотели монополизировать это право?
— Товарищи, товарищи, давайте не отвлекаться!..
Таня стояла красная, время от времени поглядывая на Мухаммеда, говорившего с кем-то из администрации у регистрационного прилавка. Специально отвлекает их от разбушевавшейся русской стихии?
Разыгрывать решили все — и люксы, и простые номера. Таня вырвала из своего блокнота двойной листок в клеточку — чистой бумаги ни у кого не оказалось, аккуратно разорвала его по количеству комнат, стараясь, чтобы все листки были одинаковых размеров и формы.
Жеребьевка проходила нервно, Таня несколько раз лазила в сумку за валидолом — успокоить расстроенных, тех, у кого не люкс. Когда все закончилось, то оказалось, что двум парам жребиев не хватило. Они еще и не тянули, а шапка, в которую ссыпали скрученные бумажки с отметками, пуста. "Как же так? — растерялась Таня. — Я же ровно по числу ключей". Она нервно теребила подковку на шее — институтская привычка трогать в минуты душевного напряжения талисман крепко въелась в кровь.
Предположить, что кто-то, желая увеличить шанс на люкс, вытащил два номера, она, конечно, не могла. Значит, ошиблась, нарезая бумажки. Но ведь точно по числу ключей…
Пришлось бегать по номерам, искать свободные места — каждый, получив ключ, торопился уйти к себе.
Было неловко и стыдно стучать в каждый номер, ждать, пока откроют (многие уже легли), объяснять происшедшую накладку и канючить случайное лишнее место. А те четверо, внизу, конечно, нервничают, жены шипят на мужей, мужья бросают недобрые взгляды на Таню. С одной дамой случилась истерика — пришлось вызвать врача ("фирма оплатит").
Наконец всех разместила, вестибюль опустел. Таня тихо пробралась в свою комнату — четырехместный женский номер, разделась в темноте и, уткнувшись в подушку, тихо заплакала. Одна из женщин стонала во сне, другая громко всхлипывала. Потом всхлипы перешли в храп…
Уснула Таня только под утро. Когда она открыла глаза, в комнате никого, все кровати убраны. В окно вовсю ломилось солнце, в косых лучах весело мельтешили пылинки. Вскочила, стала одеваться. Жизнь прекрасна, плохое только сон.
Но нет, вчерашний вечер ей не приснился: из зеркала глядело бледное, осунувшееся лицо с припухшими веками и синяками под глазами. Лихорадка жеребьевки, накал страстей, ее беготня по этажам, от номера к номеру, в поисках места для двух пар — все было на самом деле.
Солнечный луч скользнул по зеркалу, стерев ее бледный отпечаток. Таня зажмурилась. "Ну и что? Ничего такого! Писатели народ эмоциональный, все естественно. Сегодня — интересная программа, дворцы, храм Луксора — все перетрется, забудется".
Мраморные блоки, величественные развалины, уходящие в небо колонны — лотосы… Неужели все это смог забитый раб?
Таня чувствовала себя придавленной громадами храмов и пирамид, голос ее звучал глухо, когда она переводила: "Мы с вами находимся на территории древних Фив… Это — аллея сфинксов, ведущая к храму… Второй пилон и двор были построены в правление Рамзеса II… За гипостилем следует святилище со статуями богов…"
Загипнотизированная зрелищем могучих сфинксов, статуями древних богов и фараонов, Таня не заметила, как растаяла ее группа. Из двадцати человек осталось три старушки, соседки по комнате и один пожилой журналист, прилежно следовавший за гидом с раскрытым блокнотом.
— А где остальные? — удивилась она.
— Кто где, — пожал плечами журналист. — Разошлись…
— Как "разошлись"? Куда? — Таня нащупала подковку на шее, машинально накрутила на палец цепочку. — У нас же еще Карнак… А Калинин, он — тоже?
И вдруг увидела его чуть в стороне, у высохшего бассейна — древние фараоны омывали здесь свои священные тела тысячи лет назад. Калинин стоял, прислонившись к могучей колонне, и молча изучал сухое дно древнего бассейна. Очки в золотой оправе пылали, отражая жгучее африканское солнце.
— Михаил Ильич! — бросилась к нему Таня. — Вы не ушли? Ой, как хорошо!..
— Цепочку порвете, — усмехнулся Калинин, переводя взгляд с бассейна на Танин палец.
— Ничего, она прочная. Это же не золото, подделка. Подковка — золотая, а цепочка — нет, — Таня почему-то покраснела.
Взгляд Михаила Ильича, сосредоточенный на ее шее, стал более пристальным. Таня покраснела еще больше.
— Надо торопиться: автобус уже ждет. У нас ведь еще Карнак…
— Карнаку придется обойтись без меня. Устал. Пройдусь по набережной — и на покой…
После экскурсии Таня пошла пешком через торговую часть города: купить сувениры. Времени-то — день-другой, и все, а она, кроме пары папирусов и гипсовой головки Нефертити, ничего не приобрела. А завтра — воскресенье, магазины в Каире будут закрыты. К тому же Форин прав: в провинции — дешевле. Что же купить матери, чтобы не дорого и солидно?
Чем больше темнело, тем ярче, сочнее проступали краски витрин. Чего тут только нет! И тряпье, и украшения — от дешевой бижутерии до серебра и злата. Рядом — восточные сладости, горы фруктов — финики, бананы, инжир. Тележки с горячими лепешками. Одна перевернулась, лепешки — веером по тротуару. Хозяин шустро их подобрал и, даже не сдув пыль, — снова на тележку (ничего, купят). Грязь и блеск витрин, роскошь и нищета — все вперемежку. Арабы и турки с кальяном, надменные туристы, тут же бывшие колонизаторы в шортах — брезгливо обходят сидящих на пыльном асфальте нищих. Старинные кабриолеты за вполне сносную цену или просто за сувенир везут туристов по достопримечательностям: между ними снуют иностранцы на велосипедах — за валюту можно себе позволить взять их напрокат. А вон и наши — Таня обрадованно устремилась навстречу, но они ее не заметили, прошли мимо. Дурацкий инстинкт стадности: не избавишься, как от неверного произношения.
Вонави, судя по всему, считает так же: сам стоит в стороне, возвышаясь над низкорослыми арабами, а жена в это время что-то горячо доказывает продавцу джинсовых "варенок". Явно хочется привезти сыну-студенту джинсовый костюм, а наличных денег — либо на куртку, либо на штаны…
Что же купить матери? Черт бы побрал это их изобилие! Когда нет выбора, и мучиться не надо, а тут… Глаза надолго прилипают к прилавкам. "Ледер, сеньора, ледер". Да, кожа здесь дешевая. Может, купить кожаную сумку — ею можно по очереди с матерью пользоваться. "Ледер, сеньора, ледер!"
Кажется, пересмотрела все изделия из кожи. Самые разные — и по форме, и по качеству, по цвету. Тут и гладкие, блестящие, и матовые, и тисненые, разноцветные: бежевые, голубые, синие, розовые — всех цветов радуги. А вот… Взгляд споткнулся и замер, упершись во что-то до боли знакомое. Объемная черная сумка-кофр, с какими ходят все фотокорреспонденты мира. Подняла глаза — так и есть: он, Форин. Что-то втолковывает владельцу лавки, перемежая английские слова с русскими: смущается, краснеет, запинаясь. Может, помочь?
Но Форин, преодолев смущение, уже построил довольно сносную фразу на английском: "Видите ли… дело в том, что денег нам дают мало, а вот русский сувенир…" — похлопал по корреспондентской суме. "О-о! Чейндж, чейндж, — сразу понял хозяин лавки. — Водка? Шампань, кавьяр?"
Боком Таня вышла из лавки — Форин, слава богу, ее не заметил. Вспомнила его грустное, в красных пятнах лицо, опущенный взгляд. Бедный Форин! Унизительно чувствовать себя нищим в богатой стране.
На соседней улочке краски еще ярче, запахи острее. Ну что все-таки купить для матери?
"Коралль, сеньора, коралль…" А что, прекрасный подарок — нитка кораллов. "Камешки" тут тоже дешевые. Прицениваясь, Таня обходила одну лавку за другой. Торговцы восторженно показывали розовые нити: сеньоре подлиннее? покороче? Щелкали зажигалкой — показать, что это не пластик — настоящий коралл. В третьей лавке Таня решилась. Прежде чем войти, долго рассматривала витрину, сопоставляя длину нити и цену. Пересчитала наличные и, зажав египетские фунты в кулак, смело шагнула внутрь.
Не успела переступить порог, как услышала знакомое слово "чейндж". Продавец мотал головой и тянул из рук мужчины облюбованную им золотую цепочку: "Ноу чейндж, ноу! Мани — йес, чейндж — ноу!" Покупатель цепочку из рук не выпускал и настаивал на своем: дескать, "чейндж йес", а "мани" — ноу. Ну нет денег, нет! И взять негде.
Таня вспыхнула и как ошпаренная выскочила из лавки, чуть не сбив проезжающего мимо велосипедиста. Мужчиной, пытавшимся купить, вернее, выменять золотую цепочку, был Михаил Ильич Калинин…
Петляя по узким улочкам, думала об одном: только бы ни с кем не встретиться! Прежде чем войти в магазин, всматривалась в открытую дверь: нет ли там своих. Но, несмотря на меры предосторожности, столкнулась — нос к носу. И именно с Калининым!
— Какая приятная встреча! — обрадовался Михаил Ильич. — Как успехи? Отоварились? А я только наполовину. Надо для наследницы еще что-нибудь поискать. Показать вам мою наследницу? Вот, смотрите.