— Я тут новую кассету обнаружил. Сегодня послушаем, — объявил Игорь Павлович, вынимая из кармана ключи.
— Сегодня я не с вами, — сказала Полина, останавливаясь у корпуса. — Хочу подышать свежим воздухом.
— Кто не с нами, тот против нас, — вспомнила Аня. Но тут же разрешила: — Подышите, Полина Васильевна. Свежий воздух скоро тоже станет дефицитом.
Влажной аллеей, с добросовестно подстриженными пионерами кустами жимолости, Полина медленно пересекала лагерь. Тугие гроздья маслянисто блестели в тускло-желтом свете редких фонарей. Пахло сырыми листьями, пожухлой травой, грибами. Ночная прохлада стала проникать под куртку, неприятно щекотать позвоночник. Надо было бы поддеть что-то теплое, но возвращаться не хотелось. Полина ускорила шаг.
Дашка небось до сих пор в своей легкой куртке бегает. Нужно срочно написать Володе, чтобы достал ее осеннее пальто, сам ведь не догадается. И чтобы уроки у нее проверял: чем больше муж будет занят дочерью, тем меньше останется у него времени на всякие глупости. И еще…
— Ух, еле догнал! Куда вы так припустили?
Полина вздрогнула от неожиданности: Александр Витальевич, накидывая на ходу черный бушлат, зашагал рядом.
— Прохладные стали вечера, верно?
— Замерзли? — сухо поинтересовалась Полина, не собираясь прощать комиссару прерванные мысли о своем доме. — Тоже мне, сибиряк!
— Сибиряк, Полина Васильевна, не тот, кто не мерзнет, а тот, кто хорошо одевается. — Александр Витальевич демонстративно поправил бушлат на плечах.
Полина сдержанно улыбнулась шутке и продолжала молча шагать по аллее.
— Кстати, Полина Васильевна, тут такой деликатный вопрос. Нефер… то есть сестра Зои Мироновой, зачастила в наш корпус. По ночам. К кому ходит, не знаю, но… непорядок, Полина Васильевна.
— По-моему, она Галкину симпатизирует. А он — ее сестре, Зое. И нам, наверное, в их дела лучше не влезать. Сами разберутся.
— Пожалуй, вы правы. Таня, видимо, неплохой человек. Но какая-то резкая, грубая.
— Просто она еще девочка. Бунтующая против несправедливости природы-матушки.
Через боковую калитку вышли к реке. Внизу, под обрывом, дремал Фроськин омут, получивший свое название в незапамятные времена, когда здесь, если верить молве, утопилась из-за неразделенной любви местная красавица.
— Ну и крутизна! Чуть оступишься — и…
Полина отошла от обрыва, повернула к лагерю.
— Грибами пахнет, чувствуете?
— Угу, — отозвался комиссар. — Вам не холодно?
Сбросил с плеч бушлат, протянул ей. Полина отвела его руки: что вы, какой там холод!
Они подошли к калитке. Александр Витальевич поднес руку к разбухшей от дождей древесине, преградил дорогу:
— Торопитесь?
— Хочу почитать перед сном.
— А может, еще погуляем?
— Нет. — Полина покачала головой.
Он посмотрел на нее долгим печальным взглядом и толкнул калитку.
"И вы тоже, Александр Витальевич, — подумала Полина, подходя к своему корпусу. — По той же банальной схеме. Господи, до чего все примитивно!"
…Тихий курортный городок близ Азова. Прибранные улочки, аккуратные игрушечно-маленькие участки перед домами. Полина так радовалась, что удалось достать три путевки — в кои-то веки выбрались отдохнуть всей семьей. Современный многоэтажный корпус со всеми удобствами, вполне приличная еда, обслуга — отдыхай, не хочу! Правда, Дашка все время ныла: "Пусти в пионерлагерь! Ненавижу курорты". Ей, конечно, скучно — сверстников тут почти нет. А Володя выглядел вполне довольным: играл с Дашкой в настольный теннис, ходил с Полиной и дочерью по грибы-ягоды, рыбачил. Только купался мало. "Это море для меня слишком мелкое, — смеясь, объяснял причину собственной лени. — Пока дойдешь до места, где можно плавать, вся охота пропадает".
К конце первой недели он вдруг загрустил. Перестал играть в теннис, к рыбалке тоже охладел. Сидел часами на берегу и глядел в морскую даль, делая вид, что читает. Полина старалась его развлечь как могла, но в ответ муж лишь вымучил на лице подобие улыбки.
Потом им овладело неясное беспокойство. Полина всей кожей это чувствовала. Взгляд стал напряженным, движения резкими, весь словно в узел стянут. Ему, видно, стоило больших усилий усидеть на одном месте. И не спешить к междугородному телефону-автомату, у которого Полина его несколько раз видела. "Редактору звонил", — объяснял муж, отводя взгляд.
А тут еще Дашка совсем скисла. "Не пустила в лагерь, отпусти к бабушке. Там девчонки в поход собираются. Я им написала, что тоже пойду". Полина возила ее на экскурсии, на концерты. Но она продолжала канючить: "Отпусти. Ну отпусти!"
Пришлось отпустить.
— Может, и я с ней поеду? — предложила Володе.
— Хочешь вконец испортить мне отпуск?
Без Дашки стало совсем тоскливо. Зато Володя ожил. Повеселел, с Полиной стал шутить, заигрывать, сделался необыкновенно разговорчивым. Вначале она обрадовалась, пока не поняла причину перемен в муже.
Эту женщину они часто встречали в поселке. Полина, наверно, не обратила бы на нее внимания — мало ли красивых, элегантно одетых курортниц. Но женщина чересчур уж пристально ее рассматривала. Может, знакомая? Сколько их в институте-то!.. Небольшой шрам над правой бровью женщину не портил, пожалуй, наоборот — даже придавал ее лицу некую пикантность.
Заметила и другое: Володя старательно не глядел в сторону незнакомки. Полине льстило, что муж не обращает внимания на красивых женщин. Но однажды они оказались четверо в одном лифте — Полина с мужем и эта женщина в паре с отдыхающим. Полина почувствовала, как напрягся Володя, не зная, куда деть руки, глаза.
Полина словно оказалась в магнитном поле между двумя полюсами. Лишь кавалер соперницы ничего не замечал — весело болтал, обсуждая только что просмотренный фильм.
Когда они вышли, Полина и Володя одновременно откинулись к стенке лифта, будто их внезапно выключили из сети высокого напряжения.
Володя снова замкнулся, и Полина с тревогой поняла, что муж ее — такой же, как все, и только помани его…
— Полина Васильевна, какую любовь вы исповедуете? — шумно встретила ее Аня.
— Не вероломную, — пыталась отшутиться Полина.
— Нет, серьезно? — Аня стояла перед зеркалом в трусиках и бюстгальтере, опоясанном сантиметровой лентой. — Не проходит! Обидно: бедра и талия — в пределах нормы, а грудь — нет, — сокрушалась, разглядывая деления.
— Ты что, решила участвовать в конкурсе красоты? — догадалась Полина, задергивая занавеску. — Всерьез, что ли?
— Нет, конечно. Но если бы и решила, все равно бы не прошла — не тот стандарт, — вздохнула, скатывая в рулончик сантиметр. — Просто…маленькая победа мне бы сейчас совсем не помешала.
Полина стянула куртку, сказала нарочито назидательным тоном:
— Победитель, Анна Ивановна, не тот, кто побеждает, а тот, кто считает себя непобедимым.
И, довольная тем, как удалось перекроить афоризм комиссара, отправилась спать.
С самого утра, едва Полина с Аней проснулись, к ним начали приходить за освобождением: у кого больные почки, у кого желудок. Другие просили освободить от полевых работ по обычным женским недомоганиям. "Слушайте, я же не гинеколог!" — взмолилась Анечка.
Каждый день Полина теребила командира: нужен врач. Командир по нескольку раз звонил в партком, чтобы надавил на райком, а райком, в свою очередь, — на Минздрав. Там уверяли: "Врач выделен. Ждите, должен подъехать".
Врача ждали все: и преподаватели и студенты. Отвели под медицинский кабинет отдельную комнату, на двери повесили плакат с крупной надписью: "Спасибо, доктор!" — под чашей, обвитой змеей.
Постепенно чаша стала наполняться пририсованными студенческой рукой камнями — по количеству прожитых ими без медицинской помощи дней. Змею раскрасили в угрожающе зеленый цвет, намекая на нежелательные последствия, если в медицинской помощи им и дальше будут отказывать. В лагере, само собой, царил сухой закон.
Согнать студентов с теплых, пусть жестких, постелей в промозглую предрассветную серость не было никакой возможности. Подъемом стройотрядовцев занимались все — и Полина с Аней, и командир с комиссаром. Игорю Павловичу, отвечающему за своевременный выход ребят на работу, доставалось больше всех. "Подъем! Под-дъем!" — срывая голос, стучал в закрытые двери.
Галкина однажды внесли в столовую на койке — он так и не проснулся. Только перевернулся на другой бок, когда ребята протискивали койку в узкие двери. "Устал, бедняга!" — "Еще бы — всю ночь трудился", — поглядывая в сторону Мироновых, притворно сочувствовали спящему Галкину.
Поднять девушек — тоже не легче. Аня предлагала привезти для этого мегафон. Наконец, сомнамбулами двигаясь по коридору, начинали стекаться к местам общего пользования. Потом нехотя натягивали резиновые сапоги, прихватывали полиэтиленовые пленки — на случай дождя и, сонно передвигая ногами, и глаз-то почти не раскрывая, часто без завтрака, направлялись прямо к автобусам. Невыспавшиеся, несчастные, но — накрашенные-намакияженные по всем канонам современной косметики. "Когда они только успевают?" — каждый раз удивлялась про себя Полина.
Намаявшись с подъемом, Игорь Павлович запирался в своей штаб-квартире и ложился досыпать, вывесив на двери табличку: "Командир — в поле. Просьба не беспокоить".
В этот раз, прежде чем отправиться на отдых, распределил обязанности: Аня с комиссаром — в правление, выбивать из Дормира обещанный дополнительный аванс, а Полина Васильевна со студентами — в поле.
Полина сама подсела к Нефертити — надо же поговорить с ней о Галкине. Но как?
— Как чувствуете себя, Таня?
— Нормально.
— Не выспались?
— Выспалась. Все нормально.
Нефертити упорно не смотрела в сторону Галкина с Зоей.
— А как вы… Расскажите мне… о своей бабушке. Вы ее помните?
— Слабо. Отдельные картины, как вспышки. Помню, например, как корову доила, когда в деревне жили — всегда в атласных туфельках. Почему-то эти атласные туфли и запомнились, — Нефертити поймала и выпустила в окно случайно залетевшую бабочку-капустницу. — Сейчас бы я ее, конечно, расспросила: интересно же, какие гены во мне бродят! Полностью бы это самое генеалогическое древо восстановила — до последнего листочка. Но…