Аня, поправив бретельку, вальяжно направилась к электрическому чайнику — наверно, представила, как должна ходить какая-нибудь "Мисс Планета".
— Почему без сахара пьете? — заметив, что Полина хлебает пустой чай, комиссар придвинул блюдце с рафинадом. — Все-таки калории.
Полина взяла кусочек рафинада — не хотелось обижать Александра Витальевича. Вообще-то сахар она не употребляла.
Александр Витальевич придвинулся ближе.
— Почему скромничаете? Берите, берите, — уговаривал, протягивая блюдце. — Хоть и по талонам, но пока дают!
Полина вынуждена была взять еще кусок.
— Сколько вам положить? — спросила Аня у командира, подходя к нему с чашкой.
— Побольше, Анна Ивановна! Люблю сладкое, грешен! Послушайте, ну что мы тут голову ломаем, задания придумываем? Может, пусть они пройдутся туда-сюда в купальниках, что-нибудь там споют, станцуют и хватит? — устало предложил командир, принимая из рук улыбающейся ему сонной, проникновенной улыбкой Анечки.
— Ну нет, — запротестовал Александр Витальевич. — Эка невидаль — в купальниках! В этом разве вся красота?
— А разве нет? — возмутилась Аня. — Совсем уже забыли, что такое женщина!
— Красота — это политика, — тонко улыбнулся Игорь Павлович. — Поэтому…
В дверь постучали.
— Кто там еще? — недовольно поднялся командир, направляясь к двери. За нею оказалась Зоя Миронова.
— Можно? — с похвальной вежливостью спросила Зоя, входя в комнату и пристально глянув на стоящую за спиной командира Аню. Перевела взгляд на Полину и комиссара, сидящих слишком близко друг к другу, и дисциплинированно потупила свой лукавый взор. — Не помешала?
— Помешала, — не слишком вежливо ответил командир. Но, глянув в Зоины раскаивающиеся глаза, помягчел: — Что случилось?
— Игорь Павлович, там местные ломятся. В смысле, на дискотеку. Как бы чего…
Не дослушав, Игорь Павлович выскочил из комнаты, побежал к столовой. Остальные — за ним.
В столовой творилось что-то невообразимое: крики, девчачий визг вперемежку с грохотом динамика. На полу перекатывался огромный клубок человеческих тел.
Командир с комиссаром тут же бросились разнимать драку. Но им это плохо удавалось. Осатанело молотя кулаками, ничего не видя, не слыша и не понимая, ребята избивали друг друга в тупом, озверелом восторге почуявших свежую кровь животных. С жадностью, с придыханием и каким-то нечеловеческим рыком впивались зубами, ногтями в соседа, не разбирая — свой это или чужой. Вдруг раздался милицейский свисток — у командира он, к счастью, оказался с собой.
Клубок на миг замер — этого оказалось достаточно, чтобы вырвать из него нескольких человек. Потом — еще нескольких, пока наконец не растащили всех в разные стороны.
Последним в этом намертво связанном узле оказался Галкин. Командир с трудом отодрал его побелевшие руки от никому не знакомого рыжего парня.
Местные нехотя покидали зал. А рыжий, в крупных светлых веснушках, как конь в яблоках, уходить не торопился: набычившись, зло глядел на Галкина. У обоих были расквашены носы, оба тяжело дышали, готовые, если бы не стоящий между ними командир, снова вцепиться друг в друга.
— Сомбреро свое подбери, — посоветовал Галкину Игорь Павлович, кивнув на измятую шляпу на пыльном полу. — И зайдешь ко мне, поговорим… А тебя я чтобы больше здесь не видел, понятно! — повернулся к рыжему.
Нефертити успела намочить платок и уже прикладывала к распухшей галкинской переносице. Второй платок, тоже мокрый, протянула рыжему:
— Возьми, Вась, приложи к носу-то.
— Когда же они познакомиться успели? — шепнула Полине Аня, провожая глазами покидающего дискотеку рыжего. — На танцах, что ли?
На улице Игорь Павлович отряхнул испачканную гимнастерку, повернулся к комиссару:
— Этого нам еще не хватало! Да-а, а этот рыжий ершистый, как петух! Да и Галкин хорош!
— Не поделили! Ну, теперь в гости повадятся! — остановился, поджидая Полину с Аней, комиссар. — Узнали дорожку…
Позже Аня рассказала:
— Самое смешное, Полина Васильевна, что не поделили-то они знаете кого? Ни в жисть не догадаетесь! Вашу Нефертити, да, да! Из-за нее Галкин этому рыжему в кудри вцепился.
— Вожак! Не потерпит, чтобы кто-то зашел на его территорию.
Наконец из дома пришло письмо — ответ на ее третье. "Слава богу, все в порядке", — поделилась Полина с Аней, пробегая глазами размашистые Дашкины строчки.
"…в школу я еще ни разу не опоздала, не волнуйся, но пока хожу в куртке — тепло.
Вообще мы с папой живем в полном мире и согласии — согласней чем с тобой, вот! Сейчас он готовит меня к олимпиаде (первый тур — в конце сентября, может, приедешь?). Уроки отец тоже проверяет — ты не волнуйся.
Заканчиваю, потому что отец боится, что не оставлю места для его любовного послания. Целую!"
Подписаться Дашка, конечно, забыла.
В своем "любовном послании" мелким старательным почерком муж сообщал, что все у них нормально, все есть, кроме времени. "Правлю рукопись, занимаюсь с Дашкой, делаю всякие текущие дела — быт совсем заел, хоть вешайся…" Остальная часть его послания была посвящена перечислению дел, которые он сделал и которые еще осталось сделать: "Белье из стирки забрал, обувь из мастерской получил, электрошнур (у ночника, помнишь?) заменил, сантехника вызвал. Ухлопал на это целый день — без конца звонил в домоуправление, несколько раз сам туда бегал, потом ждал до бесконечности… Короче, приезжай скорее — с тобой эти бытовые проблемы переживаются легче. А то мы с Дашкой крутимся, как белки в колесе, и никак не можем выбраться к тебе…"
Полина улыбнулась, представив себе этих двух белок: большого папу-белку и маленького бельчонка. Впрочем, не такого уж маленького…
В письмо была вложена газетная вырезка — рецензия на Володин перевод "Восточного эпоса".
Прочитала письмо и рецензию еще раз, потом сунула их в журнал "Огонек" — изучит, пока будет дозваниваться в Москву, — и отправилась на почту.
На душе светло и спокойно: дома все в порядке, Дашка здорова; Володя весь в работе, помогает дочери готовиться к Олимпиаде. Может, она увлечется языками и прекратит этот свой дурацкий бунт: "Сказала — в ПТУ, значит, пойду в пэтэушку". Этот ваш инкубаторский способ выведения интеллигентов! В гробу я его видела!"
Как важно, что Володины переводы похвалили в печати: может, перестанет комплексовать. "Может, в чиновники пойти? Творчество не для меня!" Короче, все хорошо, все на месте.
А что до остального или до остальных… Господи, какое это имеет значение!..
Проходя мимо комнаты, где жили сестры Мироновы, услышала странный звук. Дверь в комнату была приоткрыта, и Полина, заглянув, увидела Нефертити, с яростью разрывающую какие-то бумаги. Постучав, Полина вошла. Нефертити — она была одна в комнате, — уже сложила бумажные обрывки в глубокую общепитовскую тарелку и, чиркнув спичкой, любовалась пламенем.
— Классно горит, верно? — сощурив глаза, бросила Полине, не отрываясь от пламени.
Сдула пепел в открытое окно, нехорошим взглядом обвела комнату и, заметив лежащее на стуле черное сомбреро, вышвырнула его в окно — вслед за пеплом.
— Подлец! Подонок! Все мужики сволочи!
Глянула на остолбеневшую Полину и вдруг, рухнув на кровать, разрыдалась.
— Таня! — испугалась Полина, подходя к кровати и осторожно трогая Нефертити за плечо. — Танюша, ну не убивайся! Все будет хорошо, вот увидите. Просто он еще не знает, что вы ему нужны. Именно вы и никакая другая.
— И не узнает! — зло крикнула Нефертити, не переставая рыдать.
— А вот это от вас зависит — узнает или нет, — Полина специально не заметила, что имеет в виду Миронова. — Помните, кто-то сказал: мужчина — это то, что сделает из него женщина. Так что…
Нефертити горько плакала.
— Ну будет, Таня, а то глаза распухнут. Кстати, я все хотела вас спросить… Помните, вы мне про свою бабушку рассказывали? Как она корову в атласных туфельках доила, помните?
— Ну, — отозвалась Нефертити, все еще всхлипывая.
— Мне очень интересно: как корова отнеслась к этим атласным туфелькам? Заметила?
— Еще бы! — Нефертити встала, вытирая мокрые щеки.
— Ну и как она среагировала на бабушкины туфли?
— Классно! Раньше давала ведро молока в день, а с этими туфлями стала давать ведро в месяц, — улыбнулась Таня и потянулась за косметичкой. — Ой, и правда глаза красные… Нет, вообще-то бабка у меня была будь здоров! Знаете, почему в трудные годы выжила? И детей — то есть мою мать и ее брата — от голода спасла? Ни за что не поверите! Корову забрали, жрать нечего… Так она собирала лошадиные лепешки, каким-то особым способом их сушила, просеивала и добывала из них непереваренный овес. Зерно в общем. А потом молола его, пекла его. Вот! А ведь совсем, казалось, к жизни была не приспособлена.
— Да, — вздохнула Полина, — сильная личность ваша бабушка. Очень сильная…
— Ну, — согласилась Нефертити, извлекая из сумки косметичку. И, глянув в зеркало, ужаснулась: — Господи, на кого я похожа! И в самом деле рожа распухла.
— Пройдет, — успокоила ее Полина, — это не страшно — приложите мокрое полотенце. Пройдет…
Выходя из подъезда, Полина заметила метнувшуюся от Таниного окна чью-то тень. В падающем из открытых створок жиденьком свете вспыхнули рыжие вихры. Лица Полина не успела разглядеть, но была почти уверена, что оно ей знакомо.
Полина, забеспокоившись, обошла корпус, но никого не встретила и направилась дальней аллеей к выходу.
Осторожные ночные звуки леса, далекий плеск реки под обрывом, Фроськин омут. Легенда о местной красавице, утопившейся из-за неразделенной любви, вполне соответствовала этим глухим местам.
— Не спится?
Вздрогнув, Полина повернула голову и увидела выходящего из неосвещенной аллеи Александра Витальевича — в неизменном черном бушлате, накинутом на плечи, в кирзовых сапогах.
— Вы тут никого не встретили?
— Нет, — помахивая тонким ольховым прутиком, Александр Витальевич зашагал рядом. В его глазах Полина прочла вопрос, на который она не хотела бы отвечать. И она его опередила: