Характер
Кадры из детства.
По телевизору показывают «Депутат Балтики» с Николаем Черкасовым. Смотрим всей семьей.
Папа, отсидевший десять лет в сталинских лагерях, вздыхает и говорит:
– Эх, какие были люди! Какая идея! Все испоганили, паскуды!
Аполитичная, интеллигентная мама морщится и одергивает папу:
– Петя, прекрати!
Я смотрю и слушаю.
Когда, почти через тридцать лет, я сказал родителям, что решил избираться в Городскую Думу, папа, вздохнув, сказал:
– Давай, сынок!
А мама, поморщившись, спросила:
– Сынок, зачем тебе эта грязь?!
В общем, получив их благословение, я вошел в выборную кампанию.
Для людей неискушенных скажу, что есть разница в том, как ты избираешься – по партийным спискам или по одномандатному округу.
В первом случае ты находишь веские аргументы для партийных начальников, борешься за место в списке, выступаешь от имени партии и фактически особой личной ответственности за свои слова не несешь.
Я избирался по одномандатному округу. А это значит, ходил по дворам и подъездам, школам, поликлиникам, торговым и промышленным предприятиям, которые расположены в данном избирательном округе, и разговаривал с людьми.
Поверьте, это непросто, но, главное, каждый раз убеждая и обещая, ты принимаешь на себя личную ответственность.
Примерно за неделю до окончания предвыборной кампании я добрался до улицы с поэтичным названием «Одиннадцатый тупиковый проезд».
Вообще, названия улиц российских городов – это тема отдельного рассказа.
В данном же случае улица была действительно тупиковой, хотя совершенно непонятно, почему одиннадцатой, если ни первой, ни второй, ни тем более десятой в районе не было.
Улица эта была ненужной, потому что гнилушки, хаотично разбросанные по ней, должны были вот-вот снести для строительства автомобильной развязки метромоста, которое, к сожалению, затянулось.
На людей, живших там, особого внимания не обращали, а один из районных начальников вообще не рекомендовал мне ходить туда с рассказами о светлом будущем, дабы, не дай Бог, не быть битым.
Я, конечно, не внял его советам, но подготовился к визиту, на всякий случай пересев с «Тойоты Камри» на демократичную «Волгу».
Проехав улицу, на которой можно было снимать римейк фильма «Мать» по одноименному роману М. Горького, я оказался около гаражей (кстати, добротных, кирпичных), на которых были наклеены яркие плакаты о встрече с кандидатом в депутаты Городской Думы.
Причем, как полагается, плакаты с моими портретами были наклеены поверх плакатов моих конкурентов.
Я вышел из машины, увидел человек пятнадцать аккуратных старушек и, вздохнув с облегчением, направился к ним, улыбаясь и здороваясь.
Вдруг из подъезда ближайшего барака (а жилым домом это сооружение точно нельзя было назвать) вывалилась яркая полупьяная компания, к которой присоединилась еще одна, появившаяся из-за угла соседнего дома (точно такого же). Во главе шумевшей группы человек так из двадцати двигалась чудо-женщина.
Она была молода и пьяна. Лохматая голова, покрашенная в фиолетово-зеленый цвет, домашний халат (кстати, надетый на ночную рубашку), полы которого развевались от быстрой ходьбы, дополняли картину отсутствия идеалов и падения нравов, как в фильме «Авария – дочь мента».
Группа товарищей настолько стремительно наступала на меня, что я отступил к стене гаражей, оклеенных, как я уже говорил, моими портретами. Вспомнив Евгения Урбанского в великом по своей циничной наивности фильме «Коммунист», набрал в легкие побольше воздуха, скорчил обаятельную улыбку и громко поздоровался с вновь прибывшими.
Молодая женщина была, безусловно, главной, поэтому она начала говорить…
Я вообще очень люблю русский язык, в том числе и его чудную ненормативную составляющую, которой после пяти лет работы на стройке могу пользоваться достаточно умело. Однако то, что я услышал…
Дама была мастерицей.
Когда она закончила свой спич под одобрительный гул присутствующих, я, вспомнив Шона Коннери в роли Джеймса Бонда, проникновенно, но очень строго посмотрел ей в глаза и спросил:
– Как тебя зовут, прекрасное создание?
«Прекрасное создание» ошарашенно посмотрело на меня полустеклянным взглядом и сказало:
– Света.
Тут я дал Баталова из «Москва слезам не верит»:
– Светуля! – сказал я. – Ты такая симпатичная, такая хорошая, у тебя такие выразительные глаза и сексуальная родинка над верхней губой! Зачем же ты, милая, так, а?
Полностью обалдевшая Светуля, а с ней и вся ее гвардия молчали.
– Я, птичка, пришел фактически к тебе в гости! – наступал я. – Чтобы ты помогла мне разобраться! А ты? Нет бы рюмочку предложить по-нашему, по-русски!
Птичка икнула, а мужик, выдвинувшийся из-за ее спины, сказал:
– Братан, ты на Светку зла не держи, она тут у нас центровая, к ней сам участковый ходит – выпить и потрахаться. Ты давай, пойдем ко мне, посмотри, как живем!
Я уверенно сделал шаг вперед и, как Штраух, который играл Ильича в фильме «Ленин в 1918 году», бронзово сказал:
– Пошли!
Вы смотрели спектакль «На дне» театра «Современник», в котором мой земляк Евгений Евстигнеев играл Сатина?
Вы видели декорации? Нет?
Жаль. Тогда скажем так, – дом одинокой старушки в заброшенной деревне российской глубинки показался бы отелем «Хилтон» по сравнению с местом, в которое мы пришли.
Пытаясь не вдыхать воздух, чтобы не стошнило, я вспомнил великие папины слова и выдохнул: «До чего довели, паскуды!», после чего быстро вышел на улицу. Там меня уже ждали.
Чуть протрезвевшая Светуля, кокетливо (по ее мнению) улыбаясь, держала в руках поднос, на котором стоял граненый стакан, до краев наполненный водкой, а рядом с ним, на блюдце с отколотым краем лежали два бутерброда. Один – с сыром, а другой – с колбасой.
Над бутербродами, время от времени присаживаясь на них, кружили сытые мухи, а за спиной моей королевы стояла толпа и выжидательно смотрела на меня.
– Выпей с людями! – сказала Птичка, похмельно икнув, и подошла ко мне.
Я посмотрел поверх голов людей, плотной стеной преграждающих мне дорогу, на деревья, которые уже оделись в желтолистье, на чистую синеву неба, на мелкие далекие облака, свободно плывущие в неведомые края.
Наступил момент истины.
Как Бондарчук в фильме «Судьба человека», я уверенно взял стакан и, шумно выдохнув, выпил до дна.
Толпа выдохнула вместе со мной.
Когда я вздохнул, толпа выдохнула еще раз.
– После первой не закусываю! – гордо произнес я известный с детства текст.
Мне захлопали. Светуля сделала попытку обнять меня.
Я стал свободным, как облака…
– Всем в выходные за него голосовать! – билась в конвульсиях моя поклонница. – Сама проверю!
– Качать его! – закричал мужик, к которому я заходил.
– Стоять! – крикнул я, как опер из «Ментов». – Мне еще на другие улицы надо!
Как Спартак в исполнении Керка Дугласа, я шел вперед шагом победителя через расступившуюся толпу.
Мне долго жали руку, обещали голосовать только за меня, а Светуля делала попытки забраться в машину, чтобы уехать со мной навсегда в Страну Радости.
Я приехал домой. Принял душ. Выпил рюмку водки.
Когда я, с удовольствием, откусил от ломтика свежего батона, накрытого нежной докторской колбаской, то вспомнил мамины слова.
И улыбнулся.
Шутка
Знаете, есть такая шутка: «Вы не любите кошек?! Вы просто не умеете их готовить!» Так вот, я кошек не люблю ни в каком виде!
Когда летним субботним утром на пороге моей квартиры возник Палыч, нежно прижимающий к себе своего любимого Кузю, я сразу заподозрил неладное.
Мы дружим с первого класса (школьные учителя до сих пор вздрагивают, вспоминая нас), да еще ко всему прочему я крестный его дочери Лизы.
Кузя – жирный, наглый, избалованный кот, абсолютно белый, с голубыми глазами. Любимец семьи. Самый большой таракан в башке Палыча.
Смотрят, значит, они оба на меня сонного, и Палыч ласково так говорит:
– Мишаня, пусть Кузя у тебя побудет до вторника, а? Нам к теще надо поехать. Я вот и корм принес, и туалет его, чтобы ты не ругался, а?
Только я набрал в легкие побольше воздуха, чтобы послать его куда подальше, как он со словами: «Лизонька только тебе и доверяет, а!» – выпустил Кузю, быстро сунул мне в руки коробку с туалетом и кормом, а сам бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.
Мне ничего не оставалось, как сбросить с себя тяжеленного Кузю, поставить в прихожей туалет, положить на кухне кошачью еду и ругать Палыча последними словами!
Так вот, этот котяра прогулялся по квартире, все обнюхал, удобно расположился в моем кресле и начал хитро на меня поглядывать.
Я, признаюсь, всегда раньше думал, что кошки спят (ну, или лежат), свернувшись калачиком, становясь при этом трогательными и беззащитными.
Кузя же расселся (в буквальном смысле слова) таким холеным самцом, раскинув лапы и выставив живот. Только я хотел вышвырнуть его в коридор, на половичок (по моему понятию ему там самое место), как он уснул. То есть реально закрыл глаза и начал похрапывать.
Я пошел на кухню, поставил чайник, достал хлеб, нарезал колбасы… тишина.
Когда я начал жевать первый бутерброд, раздался звонок сотового.
Палыч радостно рассказал мне, что Кузя спокойный и обычно любит поспать на кресле, так что, если я не буду его тревожить и буду кормить в восемь утра и в восемь вечера, все будет чудненько. Выпалив этот текст, мой друг благоразумно отключился.
Суббота выдалась суетной. После завтрака я мотался по торговым точкам, потом на склад, потом завез кое-что маме. Домой приехал уже около семи вечера. Все было действительно чудесно: Кузя спал, предварительно сходив в свой туалет. Спал, уже свернувшись калачиком. «Умница!» – подумал я, разогревая картошку с котлетами. Пока я возился с овощным салатом, котик проснулся, потянулся и требовательно посмотрел на меня. Я поставил на пол блюдце, насыпал туда «Китикет» (признаться, не удержался и попробовал сам – совсем неплохо), посмотрел, как Кузя хряпает свою пайку, и всерьез задумался над тем, не изменить ли свое отношение к кошкам.