Пакеты валялись у его ног, правая рука была вытянута вперед, кулак сжат, средний палец поднят вверх (видимо, указывая направление движения), а сам Гоша безмятежно улыбался…
Презерватив
Помните рассказ О. Генри о больной девушке, которая смотрела в осеннее окно на дерево, растущее напротив?
Она видела опадающие листья и думала о том, что, когда упадет последний листочек плюща, она умрет. Девушка сказала об этом подруге, подруга – старику соседу. Старик глубоким вечером, когда было совсем темно, а дождь и ветер просто сходили с ума, забрался на дерево и нарисовал листочек, чтобы утром девушка его увидела.
Девушка выздоровела, а сосед простудился, заболел воспалением легких и… умер.
Так вот, лежу я в больнице с двусторонним воспалением легких и вспоминаю этот рассказ. Сначала легкое недомогание, мы на это обычно плюем, потом – небольшая температура, а через неделю так прихватило на работе, что сразу увезли в больницу. Сделали рентген и пожалуйте – двустороннее воспаление легких, двадцать один день на больничной коечке!
Ну, конечно, в хозрасчетном (благо есть возможность) отделении, в котором наша медицина на уровне мировой. В смысле цен. Ну, и удобно, конечно: один в палате, телевизор, холодильник, сестрички ласковые.
Мне, конечно, было не до сестричек. Я смотрел в окно. А из окна я видел дерево, причем нижнюю его часть, так как замечательное хозрасчетное отделение размещалось в цокольном помещении больницы.
Смотрю я на дерево, а вижу бомжей, которые собирают бутылки и остатки еды. Если кто не знает, то обычно в больницах уставшие от жизни больные люди, отличающиеся, как правило, завидным аппетитом, выбрасывают объедки, окурки и, безусловно, винные бутылки (не с пустыми же руками больного навещать!)… в окно. Это нормально: не тащиться же через весь коридор в туалет!
Итак, смотрю я на дерево. Вспоминаю рассказ О. Генри, его нелегкую судьбу: болезнь, тюрьма, потом популярность. Только дошел до самых захватывающих мыслей о том, сколько у него было женщин, как вижу, что-то непонятное летит сверху и цепляется за ветку моего дерева. Я сначала подумал, что кусок перчатки хирургической из операционной, а потом присмотрелся – презерватив!
«Ничего себе! – думаю. – Вот кто-то развлекается! То ли врачи, то ли больные!»
Такая тут тоска накатила! Что я болею, а на дворе лето, что никому я не нужен, что сам я, как этот использованный презерватив, лечу по жизни, а где, как и за что зацеплюсь, найду свой последний приют, не ведаю.
Я вспомнил, как стеснялся покупать презервативы в аптеках, как старался дождаться, чтобы в очереди к провизору никого не было (или хотя бы девушек), как, смущаясь, называл их «изделиями» или просто негромко говорил: «Дайте вот это», и показывал пальцем на витрину.
Я думал о том, насколько полон жизни этот кусочек латекса и в то же время, сколько жизней он загубил на корню.
Кто этот неведомый палач, который легко, одним движением руки ответил бедняге Гамлету: «Быть или не быть?»
Стресс был настолько сильным и так мобилизовал все силы моего организма, что к удивлению и сожалению врачей (платил-то я за коечку исправно) меня вскоре выписали.
На следующий день я договорился с главным врачом больницы и прислал мастера, который поставил сетки на все окна!
Млечный Путь
Андрюха «откинулся» в самом начале весны. Воздух свободы был влажным и приторным. Около машины, которая ждала его у ворот «зоны», стояли сильно постаревшая за эти три года мать, подельник Жека и Зойка.
Андрюха молча обнял встречающих и сел на заднее сиденье, следом проскользнула Зойка, села рядом, сверкнула карими глазами и положила свою горячую ладонь на его колено. Жека расположился за рулем, мамаша, суетясь и кудахча, устроилась на переднем сиденье. Смысл того, что она говорила, до Андрюхи не доходил, зато знакомый с детства запах пирогов, которые мамаша стала доставать из сумки, включил в его очищенных и отдохнувших за три года мозгах ретро-слайд-шоу.
Вот он, учительский сынок, начитавшись книг о романтиках и авантюристах, идет матросом на учебный парусник, который за два месяца морской жизни делает из мальчика мускулистого юношу с крепкими плечами и мозолистыми руками.
Вот его новый дружок Жека показывает карточные фокусы и врет, будто где-то в Латинской Америке есть специальная школа для карточных шулеров и карманников.
Вот через месяц после возвращения домой он получает год условно за драку и расстается с мечтой о мореходке.
Вот Митяй, авторитетный вор, обучает его и Жеку азам «карманной тяги» в родном городе, а не в какой-то там Латинской Америке.
Вот, когда нервное напряжение искусной работы с людьми (вернее с их кошельками) не снимается даже приличной дозой ежевечернего алкоголя, игла входит в его удобную вену чуть ниже мощного бицепса.
Вот, после «Трактира на Пятницкой» и Пашки Америки, он таким же манером знакомится с Зойкой, вернув ей «отработанный» Жекой кошелек.
А вот и крепкий опер без лица, который берет Андрюху не «на кармане» (он успевает сбросить портмоне очкастого «лоха», который, стоя в битком набитом автобусе, умудрился задремать), а на дозе, оказавшейся при нем.
Зойка… Она любила Андрюху и поначалу пыталась помочь ему «спрыгнуть с иглы» и «завязать».
Андрюха привозил ей из «командировок» дорогие подарки, одевал «как куколку» и шептал в их долгие и жаркие ночи, что как только он накопит на машину и квартиру, то тут же «завяжет». Только так, увы, бывает в сказках, а не в жизни.
Зойка… Зойка сама «села на иглу» и они вместе бродили по Млечному Пути, гуляли по облакам, путая дни и ночи, которые из жарких стали огненными.
Андрюхе «сиделось» очень тяжело. Поначалу «кумарило», ломка была, словно его расчленяли, а «вертухаи», глядя на его мучения, только смеялись и били резиновыми палками. Он был в «отказе» и поэтому не вылезал из карцера.
Андрюхе здорово повезло, что его «учитель» Митяй был на «зоне» «смотрящим». Благодаря ему Андрюха выжил.
Когда «ломка» прошла, а от Андрюхи остались кожа да кости, навалилась тоска. Хоть в петлю, хоть «вскрывайся».
Однажды он увидел на небе красную точку. Эта далекая пылинка Вселенной (может быть, Марс?), вернула его к жизни. Он начал много думать.
О Вселенной и Мироздании. О воле и «зоне». О людях. О Митяе, Жеке и мамаше. О Зойке.
Зойка… Если он «соскочил» (а он «соскочил»!), то и она сможет.
Они будут счастливы! У них будет много детей! Они будут бродить по лунным дорожкам, как когда-то по Млечному Пути!
Машина подъехала к панельной «хрущевке». «Пацаны» ждали у подъезда.
Обнялись, пошли «на квартиру». Мамаша попросила соседей помочь, и стол ломился от «бухла» и «жрачки».
Андрюха взял Зойку за руку, зашел в свою комнату, закрыл дверь, прислонившись к ней спиной, и…
Нет, конечно, он изголодался по ее телу за три года воздержания, но…
Андрюха начал говорить. Все, что накопилось в нем за это время, превратилось в слова любви, нежности, убеждения и мольбы.
Андрюха говорил долго и горячо, а Зойка слушала его, кивала и плакала, пока в дверь не начали настойчиво стучать, приглашая к остывающему столу.
Алкоголь, домашняя еда, «базары»… Туман Млечного Пути обволакивал Андрюху все плотнее.
Вот мамаша принимает украдкой таблетки, вот Жека по-хозяйски обнимает Зойку за плечи, что-то шепчет ей на ухо, и они уходят, вот Зойкино радостное лицо и странно суженные зрачки глаз…
Ах, как он спал в эту ночь! Без снов. Сладкий воздух весны и свободы, втягивался в открытое окно и забирался под одеяло, наполняя тело упругостью и здоровьем.
Когда он проснулся, Зойки рядом не было. Он, усмехнувшись, набросил пижаму, которую мамаша подарила ему «с возвращением», и пошел на кухню, из которой лился мягкий голос Анны Герман, сожалеющей, что она «купила платье белое, когда цвели сады, поверила, поверила…».
Он, улыбаясь во весь рот, зашел туда и…
Жека варил «дурь» на газовой плите. Увидел Андрюху, расплылся в ответной улыбке и спросил:
– Ляпнешься?
За столом сидела Зойка.
Его Зойка. Долгожданная и любимая.
Она была в майке, руки усеяны точками и синяками, среди которых выделялся свежий след от очередного укола, который почему-то напомнил Андрюхе красную точку в звездном небе его неволи.
Зойка, ласково улыбаясь, смотрела сквозь вошедшего, вдаль, на Млечный Путь, на расширяющуюся и бесконечную Вселенную.
Андрюха закричал. Громко, протяжно и безнадежно, захлебываясь этим криком.
Как кричат дети, потерявшие маму.
Золотая рыбка
Перед самым Новым годом у мамы «поехала крыша».
То есть еще двадцатого декабря моя восьмидесятидвухлетняя мама была благородной старой женщиной, которая жила одна, полностью себя обслуживала (у нас доходило до скандалов, когда я в очередной раз предлагал ей «помощницу») и рассуждала довольно здраво. Настолько здраво, насколько может рассуждать о жизни женщина, прожившая сорок два года за мужем.
Да, именно ЗА мужем, как за каменной стеной.
Папу проводили десять лет тому назад. Достойно. В полированном гробу, с колонной машин, во главе которой ехал «Форд» ДПС с мигалкой.
Конечно, папе бы это не понравилось…
Незадолго до ухода в «мир теней», он сказал мне:
– Сынок, никаких этих поминок! Придут, сука, слезы крокодильи лить: «Ушедший был нам примером…» Не хочу праздника дешевых лицедеев!
Потом он взял сигарету, оторвал зубами фильтр, заботливо положил его обратно в пачку, закурил, смачно затянулся и, выдыхая дым через нос, добавил:
– И вот что еще… Никаких памятников, типа: «Помним… скорбим…» Вкопайте по пояс и покрасьте (папа до последнего дня обладал уникальным чувством юмора)!
Понятно (не хуже других… надо выполнить сыновний долг…), что я сделал все, чтобы похороны и поминки прошли достойно.
На могиле поставили небольшой гранитный камень с рваными краями, портретом, датой прихода и ухода.