– Я тебя умоляю! Есть кому дописать. Напишут так, что ни одна экспертиза не подкопается. Ты ищи, Вадим, а я все устрою.
Вадим бросился искать, как только положил трубку. Через пару часов переворачивания вверх дном отцовского кабинета, с которого он логически решил начать, Вадим был без сил. Какие-то разрозненные черновики, которые отец не уничтожил, а зачем-то оставил, никак не тянули на недописанный роман. Но Вадим все равно бегло просмотрел их. Это были в основном зарисовки из молодости отца, начала их совместной с матерью жизни, воспоминаний о друзьях. Много было про Вахтанга, который лазил в их холодильник, а потом уехал в Америку, еще о каких-то людях, которых Вадим не помнил. Писал отец о том, какой прохиндей Лев Юрьевич, но писал это любя и не без юмора. Были и целые листы о нем, как Вадим рос, как не хотел есть кашу, как однажды лазил под столом и связал шнурки на туфлях гостей, как болел скарлатиной. Вадим уже и сам забыл многое из того, что оказывается отец помнил. Да, это мило, но это не роман! Вадим рассержено отшвырнул листки и продолжил искать. Романа нигде не было! А ведь это должна быть толстая пачка листов, такую не заметить просто было невозможно.
В голове у Вадима уже гудело. «Надо бы что-то поесть», решил он и пошел на кухню. Открыл холодильник, заглянул туда как когда-то дядя Вахтанг, но ни салями, ни сыра внутри не было. Вадим как раз сегодня думал заполнить холодильник, но теперь уже даже не известно, когда такое получится сделать. Эх, какой он дурак! Надо было попросить у Льва Юрьевича аванс в счет будущего романа! Но поздно. Перезвони Вадим сейчас, тот первым делом спросит, нашелся ли роман, а порадовать его пока было нечем.
И через два дня Вадим так ничего и не нашел. От злости собрал в кучу все найденные по дому разрозненные черновики с воспоминаниями отца, то же мне – мемуарист, и спалил их в камине к чертовой бабушке, чтобы не натыкаться на них постоянно. Их оказалось так много, что он уже не читал, а просто бросал, вначале по одному листку, а потом и это ему надоело, и он бросил толстую как полено пачку никому не нужной писанины в огонь. Решил, что надо бы и гараж проверить. Вдруг отец там спрятал свой роман.
Неожиданно позвонил Лев Юрьевич:
– Вадим! Слушай меня! Я все выяснил! – он был радостно возбужден, – да, Максим отдавал свою рукопись в одно издательство, они, конечно ухватились и собрались напечатать в обход меня. Но, я надавил, и они сознались. Это, конечно, не в стиле твоего отца, но да бог ему судья, я на него не в обиде. Значит так, ищи хорошо. Там автобиографический роман и многие предстанут в неприглядном свете. Так что слоган «Месть из могилы» – отлично подойдет.
Чужие письма
Шкатулка была деревяная резная, но не дорогая, из тех, которые ручной работы, а обыкновенная, «штамповка», такими раньше были завалены все магазины. У Аниной мамы тоже такая была, и тоже лак уже сверху облупился, а внутри красный материал, который должен был изображать собой бархат, поистрепался и отклеился по углам. Мама держала в ней пуговицы, которые оторвались и никогда больше не будут пришиты, поломанную брошь, два старых карандаша для глаз, оставлявших теперь на псевдо-бархате черные штрихи и что-то еще, что можно было бы назвать одним словом- мусор. В шкатулке ее покойной сестры и Аниной тети Нади лежала лишь стопка писем, перевязанная лентой пожелтевшего от времени кружева.
Аня покрутила письма, пытаясь разобрать написанный на них адрес и увидела, что это адрес тети Нади: эта самая улица, этот же дом и квартира, в которой Аня сейчас стояла посередине комнаты и пыталась разобраться с тетиными вещами. Она умерла полгода назад. Нельзя сказать, что болела, хотя может и болела, но в семье считалась, что больна и очень, младшая сестра, Анина мама. А вот тетя Надя нет. У нее не было своей семьи и детей, потому она всю жизнь прожила с родителями, схоронив их, вначале отца, а через десять лет и мать. Анина мама тогда помогать сестре не могла – росли Аня с братом, отец делал карьеру и маме было не до этого. Надя все сделала сама. На похоронах бабушки, которые Аня уже хорошо помнила, все почему-то жалели младшую из сестер, но мама и правда сильно страдала: кричала, ложилась на гроб, рыдала так, что даже пришлось вызывать ей скорую. Тетя Надя стояла одна, прямая и спокойная, с сухими глазами. Аня слышала, как шептались соседки осуждающе: «Вот ведь сухарь, ни слезинки, а это же мать! Смотрите как младшая убивается, а этой хоть бы что!». Тогда Аня тетю не понимала и тоже посматривала на нее осуждающе. Бабушка последние три года лежала парализованная, но тетя Надя работу не бросила, благо работала школьной учительницей, потому успевала бегать и на уроки и домой: кормить и мыть ее.
Пачка писем была не толстая, конверты все аккуратно вскрыты. Аня развязала ленту и письма неожиданно выпали из ее рук, выпорхнули как белые птицы, но не взлетели, а упали неровным веером. Она присела на корточки и принялась собирать их. Письма оказались почему-то не тете Наде, а от нее. В той части, где писался получатель, была указана воинская часть и фамилия имя отчество, ничего не говорившее Ане: «старший лейтенант Плахотников Сергей Иванович». Она никогда не слышала, чтобы хоть кто-то: мама или бабушка, да и сама тетя Надя когда-то вспоминали о таком человеке. Может это их родственник? Как же письма ему оказались опять у тети? Аня достала одно из них и начала читать:
«Здравствуй, дорогой и любимый мой Сереженька!» начиналось оно, и Аня стразу поняла, что никакой это не родственник. «Чужие письма читать нехорошо!», это Аня твердо знала. Тетя умерла, но от этого ее личные письма не перестали быть личными! «А с другой стороны, читаем же мы письма Пушкина, Толстого и других писателей, значит можно и тети Надины, раз она умерла», начала уговаривать себя Аня. Сама то она никогда не читала никаких писем писателей, что ей до них, а вот письма тети Нади, у которой, оказывается, был когда-то и дорогой, и любимый, а не была она как судачили все, только синим чулком и старой девой, прочитать очень захотелось.
Тетя, как оказалось, в молодости была не лишена литературного таланта, письмо было написано так, что Аня читала и не могла оторваться, хотя в нем тетя, тогда еще студентка, описывала совершенно банальные вещи: как ходила с подругами гулять, как забавно шутит один старенький профессор у них в институте, всякие бытовые мелочи. И в конце уже после слов «Люблю и целую» была приписка: «Не могу дождаться, когда приеду к тебе этим летом и мы с тобой будем вместе и никогда больше не расстанемся!». Аня никогда не слышала, чтобы тетя уезжала куда-то, хотя, судя по дате, тетя ездила к своему Сереженьке задолго до Аниного рождения, только, наверное, они все-таки почему-то расстались.
– Мама, а кто такой Плахотников? – Аня не стала откладывать выяснение в долгий ящик и позвонила маме сидя на полу среди писем.
– Кто? – не расслышала или не поняла мама.
– Плахотников Сергей Иванович, – уточнила Аня и добавила еще, – старший лейтенант.
Мама молчала на том конце соединяющего их телефоны сигнала. Аня даже вначале решила, что их разъединили и крикнула в трубку:
– Алло! Алло! Ты меня слышишь?
– Слышу, не кричи, – ответила ей мама сухо, – откуда ты узнала это имя?
– Я разбираю вещи тети Нади, – начала объяснять Аня, но мама перебила ее:
– А тебе никто разве не говорил, что чужие письма читать некрасиво?
– Да, мама, я понимаю, просто так случайно получилось, – попыталась оправдаться Аня, но мама вдруг бросила трубку.
Ане стало ужасно неловко, она быстро собрала конверты, сложила их в неуклюжую и неровную пачку и попробовала снова перевязать лентой как было раньше, но тут ей бросилось в глаза письмо, оказавшееся в этот раз на самом верху. Конверт был подписан совершенно другим почерком, более размашистым, с сильным наклоном. Адреса были те же, и получатель все тот же Плахотников, но почерк явно не тётин, хотя и смутно Ане знакомый. На конверте, там, где всегда печатали картинки была красная роза и подпись под рисунком «С Праздником!».
Конверты с тётиными письмами неизвестному Сереже всегда были пухлые, она писала много, и частно внутри лежал даже не один, а два двойных листа, вырванный из тетради, исписанных ее аккуратным почерком. Этот же конверт был тонок и худ, разорван он был неровно, а потом, должно быть кто-то аккуратный, как смог, подравнял зачем- то ножницами его край. Внутри лежал листок, на котором было от силы десять строк, написанных тем же размашистым почерком. С трудом разбирая слова, Аня прочитала:
«Здравствуйте, Сергей Иванович. Пишет вам доброжелатель, который считает, что вы должны знать правду. Пока вы защищаете южные границы нашей Родины, та, которую вы считаете невестой, обманывает вас. То, что она пишет вам в письмах, неправда! У нее скоро будет свадьба с соседом, Кириловым Димкой и она во всю к ней готовится. Ваш друг»
– Что за чушь?! – спросила сама себя вслух Аня и перечитала письмо еще раз. Кириловы были всю жизнь соседями дедушки и бабушки. Старые Кириловы умерли, а их сын, дядя Дима рано женился и теперь у него уже были внуки – школьники. Мама часто любила вспоминать, что дядя Дима в молодости был в нее влюблен и даже сватался как-то по-глупому, отчего всем было неловко. Рассказ этот повторялся множество раз и обрастал новыми, никому не нужными подробностями. Тетя Надя тоже, как и все, слушала его, но никогда сестру не поправляла и не говорила ей: «Что же ты такое говоришь? Это же мой жених был! Это у меня с ним должна была быть свадьба и ради него я бросила какого-то старшего лейтенанта, служившего где-то в Средней Азии!». Ничего этого тетя Надя на семейных застольях не говорила, сидела молча с краю, и вставала первой убирать со стола грязную посуду. И бабушка маму не поправляла, а она то точно должна была знать, чей дядя Дима был жених. От письма во рту остался неприятный привкус, вроде бы Аня съела что-то несвежее.
Конверты она вначале хотела положить обратно в шкатулку, но подумала, что по-хорошему, наверное, их лучше сжечь. Нет больше тети Нади, наверное, нет и того старшего лейтенанта, зачем оставлять то, что кто-то посторонний может прочитать. Квартиру тетя завещала ей. Это была неожиданность для всех. Мама уже строила планы как она будет ее сдавать, даже не стеснялась рассказывать об этом на поминках: