Столкнулась я с Виталием лет через десять после Любиной смерти. Я перешла на другую работу и первый же человек, которого я там встретила, был он. Я холодно поздоровалась и постаралась его избегать, насколько это было возможно. В коллективе его все если не любили, то уважали. Мне очень хотелось рассказать им, насколько они не правы. Виталий, вроде как почувствовав это, сам подошел ко мне первым.
– Я знаю, что меня не сильно любили Любины подруги, – начал он.
Я в ответ только пожала плечами. Виталий не смутился:
– Догадываюсь, что для этого у вас были причины.
Мне было неинтересно это слушать, и я попыталась уйти.
– Что вам рассказывала Люба? – неожиданно спросил он.
– А то ты не знаешь! – ответила я грубо.
– Не знаю. Но могу догадываться. Наверное, она говорила вам, что это я хочу детей? И что я заставляю ее делать все эти страшные операции, пить таблетки, от которых ее мутило, а ее родителей пахать как проклятых ради ее мечты?
– Так все-таки ее мечты или твоей? – уточнила я.
– В том то и дело, что ее, – грустно ответил он, – Люба вбила себе в голову, что нам нужен ребенок и только родной. Я предлагал взять сироту из детдома, но Люба была категорически против.
Я ему не поверила.
– А конфликт с ее родителями? – спросила я
– Какой конфликт? А, это ты о том, что ее родители решили, что я больше не могу жениться, потому что раз их дочь умерла, то и мне жить не зачем? Они старые, больные люди, мне их жаль.
– Ты забрал все Любины вещи! – напомнила я.
–Да, тут каюсь, отдал все в церковь, не посоветовавшись с ними. Но они так всегда истово верили, думал, что одобрят такой поступок, а оказалось, что им ее вещи были нужнее.
Я продолжала ему не верить. Тогда он сказал:
– Я специально женился на женщине с детьми. Не хотел второй раз пережить этот ад.
Оля сошла с ума.
Мама позвонила мне в среду вечером. Мы не созванивались с ней часто, да и обычно я ей звонила, а не наоборот, потому я испугалась:
– Алло, алло! Что случилось? – спросила я испуганно.
– Ко мне Оля Ковалева заходила, – ответила мама.
Я не сразу вспомнила, кто такая Оля Ковалева, решила, что мама рассказывает о ком-то из своих знакомых или бывших коллег по работе, но мама, догадавшись как-то, что мне нужны дополнительные данные, добавила:
– Оля Ковалева, которая училась с тобой в институте.
Только тогда я вспомнила. И страшно удивилась. Мы не были особо близкими подругами, да и вообще подругами нас назвать было тяжело. Мы познакомились на вступительных экзаменах, случайно выяснив, что приехали поступать в столицу из одного и того же богом забытого городка. Поступив, вместе поехали домой, порадовать родных. У Оли они были немного странные. Но не подумайте, что это какие-то сплетни, она сама мне так сказала. Дело было в том, что у Олиного отца был официальный диагноз – шизофрения. Он лежал по полгода в психиатрической больнице, попросту «дурдоме», находившемуся на окраине нашего города, окруженный соснами, вроде бы это противотуберкулезный санаторий, а не место, где ловят демонов. Демонов Олиного отца поймать не могли, и потому его выпускали через полгода обратно, в обыкновенную жизнь. Он пил таблетки и сидел безвольным кулем в кресле, но потом то ли организм начинал привыкать к лекарствам, то ли еще что-то, но у отца опять начинались приступы, и история повторялась. Оля рассказывала об этом настолько буднично, что рассказ ее напугал меня оттого еще сильнее. Отец не работал, а потому жили они с матерью с толпой престарелых родственников с обеих сторон, бесчисленными бабушками и тетушками, которые должны были помогать матери и Оле тоже справляться с отцом, когда его демоны начинали особенно буйствовать.
Оля проучилась со мной все пять лет, мы ездили с ней вместе на каникулы домой, но я жила в общежитии, а Олю устроили к какой-то очередной тетушке, которой повезло жить в столице, а потому она вносила свой вклад в усмирение бесов тем, что пустила провинциальную родственницу пожить к себе. Все эти обстоятельства, а особенно то, что Олины рассказы пугали меня похлеще какого-то хоррора, я старалась не общаться с ней лишний раз. Вот так и вышло, что подругами мы так и не стали. Правда Оля побывала у меня когда-то дома. Это было лет семнадцать назад и один раз. Мы приехали вместе и взяли с вокзала такси, но Оля вспомнила, что сунула свою куртку на вокзале в мою сумку, и нам пришлось зайти вместе ко мне домой, чтобы найти ее. Мне даже тогда показалось, что сделала она это нарочно, но да пускай. Куртку мы нашли, а моя хлебосольная мама напоила Олю с дороги чаем. И вот пожалуйста, спустя семнадцать лет, она нашла нашу квартиру.
Рассказывая мне о визите Оли, мама вздыхала особенно тяжело. Она всегда вздыхает, когда разговаривает со мной по телефону:
– Цены выросли, – вздох, – умер Егор Данилыч, сосед из третьего подъезда, – вздох, – рассада помидор плохо взошла, – опять вздох.
Сразу после института я поехала с подругой, другой, не Олей, конечно, на море, и там мы познакомились с двумя итальянцами. У нас были самые настоящие курортные романы, из тех, что всегда заканчиваются никак или плохо, но где-то что-то щелкнуло, колесико провернулось не в ту сторону, и теперь я живу в Италии. Мама была рада и счастлива пока не поняла, что я теперь всегда буду там жить, потому уже семнадцать лет я слышу эти вздохи.
– Оля ужасно выглядит, – сказала мама и вздохнула, – и она просила твой номер телефона.
«Ой, а вот это не надо!», прокричала я про себя на всякий случай и спросила у мамы:
– Надеюсь, ты ей не дала.
– Нет, конечно! – перепугано ответила мама.
Я уже раз сто просила ее не раздавать мой телефон направо и налево, и потому не сильно ей поверила, но мама добавила:
– Если бы ты ее видела, то поняла бы, что ей нельзя давать твой номер.
– Что с ней? – спросила я скорее только для того, чтобы поддержать разговор, и мама, понизив голос, сказала:
– Она сошла с ума.
Я вначале хмыкнула, а потом, вспомнив, что первое, о чем я подула, когда вспомнила кто такая Оля Ковалева, было раздвоение личности ее отца, решила не удивляться.
Мама продолжала со свойственным ей драматизмом:
– Она не в себе. Во-первых, пришла просто так, без предупреждения, а потом еще и начала рассказывать мне как ей тяжело живется. Ее отец наконец-то умер, как и большинство родни, и ее мама сказала ей, что она достаточно устала за свою жизнь, а потому теперь Олина очередь работать, а ей тоже хочется отдохнуть.
– Ну а во-вторых?
– Что «во-вторых»? – не поняла меня мама.
– Ты сказала: «во-первых», значит были и «во-вторых», – подсказала ей я.
– А, ну а во-вторых, она была вся в крови: руки, одежда и немного лицо. Согласись, это не совсем нормально.
Я онемела и еле нашла в себе силы спросить срывающимся голосом:
– А …теперь она где?
– Не знаю, – ответила спокойно мама, – она чаю попила и ушла.
– Как она чай пила? С окровавленными руками?! – в ужасе спросила я единственное, что смогло прийти мне в голову после услышанного.
– Ну почему же окровавленными?! – удивилась мама, – я велела ей помыть руки, она и помыла. А потом уже чай пила.
Клетка
Сварщик Алексей Петюнин уже который месяц сидел без заказов. Как так получилось, он и сам не понял: то был завален работой по самую маковку – не продохнуть, то вдруг раз, и в один день все закончилось. Сдал последний объект, варил ворота в одном не сильно элитном дачном поселке, и все, смолк телефон.
Жена Петюнина, Алина, как раз собралась в отпуск.
– Леша, деньги когда будут? – спросила она, – я уже маме сказала, что мы второго к ней
Жена ездила каждое лето к своей матери, Лешиной теще, в Данию. Да, вы все правильно прочитали. Хоть и был Петюнин теперь простым сварщиком, теща его, Мария Федоровна жила в Дании. Лет двадцать назад, еще до знакомства ее дочери с мужем-неудачником, будущая теща сама была невестой на выданье и познакомилась через брачное агентство с хроменьким и толстеньким Гансом, к имени которого Петюнин любил добавить «Христиан Андерсен». Познакомилась, вышла замуж и укатила, оставив Алину без присмотра, так она и спуталась с Петюниным. Хотя Алина вначале считала, что все отлично, и зря мама так думает про ее любимого, но тещу не проведешь – она сразу рассмотрела во что превратится рано или поздно ее жалкий зять.
Петюнин тогда был не простым сварщиком, да и не сварщиком вовсе, а держал на рынке две палатки с товаром по профилю и постоянную бригаду, ездил на объекты в костюме и при галстуке и сварочный аппарат в руки даже не брал, потому что не за чем было. Алина попыталась убедить маму, что та ошибается, но ошибалась как раз она, а не мама. От былого великолепия Алексея Петюнина не осталось и следа.
Вначале его подкосил кризис две тысячи восьмого. Пришлось быстро распродать весь товар чтобы рассчитаться с банком. Через шесть лет бригада стала меньше в два раза, заказы подешевели, а Леша вынужден был снова, впервые за столько лет, надеть спецовку. Жена, увидав Петюнина в рабочей одежде, рыдала, тогда как за покойником. И в тот же год впервые поехала в Данию без него.
– Так будет проще, Леша, – повторила она на прощание еще раз в аэропорту, – и ты от нас детьми отдохнешь.
С тех пор так и повелось: на лето Алина брала детей и летела к маме, а Леша Петюнин должен был накопить перед отпуском денег, а потом разрешал себе отдохнуть недельку-другую и опять принимался за заказы – готовился к возвращению семьи.
Еще через пару лет Леша уволил последнего из своих работников и стал выполнять заказы сам. Оттого пришлось брать только те, где не нужен был помощник. Заказы мельчали, деньги зарабатывались все сложнее.
Последний крупный заказ был у него еще прошлым летом. Деньги с него уже давно закончились. Петюнин всю осень и зиму перебивался копеечными заработками, так, чтобы раз в «Пятерочку» сходить. Пришлось продать рабочий грузовичок и теперь он ездил на старом, еще отцовском «Москвиче», потому звонок с утра вселил надежду. Звонила женщина: