ии. Нынешняя называется «Айс-Байкал». И в этой экипировке все одинаковы и равны, как посетители бани или пациенты в больнице.
У меня полная сумка разных приспособлений: и какая-то мини-печка, которой можно отогреваться на морозе, и стельки, которые работают на батареях и «сохраняют теплоизоляционные свойства при температуре воздуха до –75 °C». Я, правда, не знаю, есть ли на земном шаре такая температура, но стельки такие есть. И самые разные гели, жидкости, которыми нужно смазывать отмерзающие части тела. И ты понимаешь, что ближайшую неделю или две придётся жить другой, натуральной, реальной и редкой жизнью, где потребуется выживание и преодоление.
После ужина за общим столом занимаем свои места: диванчики в комнатках-купе, на которых можно растянуться и заснуть. Я оказываюсь в одной комнате с Абызовым. Приходит бортпроводница, расстилает постели. Миша за что-то ее отчитывает, и она понимает, что, очевидно, это очень большой начальник. Утром девушка нежно теребит меня за ногу и говорит, показывая на Абызова: «Извините, я не решалась вас будить. Самолет буквально через 15 минут должен сесть в Иркутске. И, как вы думаете, стоит ли будить товарища?» Я сквозь сон еще отвечаю, что не стоит. Она тихо уходит. А самолет действительно через некоторое время плавно и мягко опускает шасси на взлетно-посадочную полосу. Абызов, привыкший, очевидно, не только спать, но и жить в самолётах, точно в этот момент, как по сигналу будильника, открывает глаза, одевается, мы выходим в соседний салон. Там, оказывается, уже все в сборе, уже состоялся завтрак. И мы в Иркутске.
Практически сразу же пересаживаемся на Ми-8 и летим на базу, на берег Байкала. База — это несколько деревянных «спальных» домиков и отдельно стоящая, тоже деревянная, столовая. Вокруг сопки, снег, Байкал покрыт льдом. Говорят, что лед этот разной толщины: от метра до десяти сантиметров. Мы расположились, еще раз позавтракали, переоделись, и приступили к выполнению программы — на сегодня была назначена тренировка погружения под лед.
Прямо в метрах двадцати от берега, может быть чуть побольше — в пятидесяти, прорублено четырехугольное отверстие, и видно, что толщина льда — сантиметров 70–80. Абсолютно черная, жутковатая, вода. Рядом с прорубью стоит палаточка. Мне сказали, что она обогревается внутри, и там надлежит переодеваться. Должен сказать, что мне всё это очень не понравилось. Во-первых, температура: на улице днем градусов 20 мороза, а ночью, говорят, бывает до сорока, иногда до пятидесяти. Во-вторых, гидрокостюм, в который меня запаковывали три инструктора, объясняя по дороге, зачем нужна каждая резиночка, застежечка, клапан. Владеть телом, по крайней мере, на суше, в нем совсем не просто.
Уже перед тем, как подключить аппарат для дыхания, мне дали листок бумаги с обязательством, в котором очень много пунктов: обязуюсь выполнять все инструкции тренеров; обязуюсь не импровизировать в воде; обязуюсь двигаться точно по намеченному маршруту; обязуюсь при нехватке воздуха немедленно поднять палец правой руки вверх, что означает просьбу помочь выбраться на поверхность. И самое главное: в случае потери здоровья обязуюсь не иметь никаких претензий к устроителям моего погружения под воду, а в случае смерти гарантирую, что мои родственники не будут иметь никаких претензий к тренерам, к водолазам, в общем, ко всем, кто меня погружал. Я обреченно подписал все обязательства, и испугался, что подставлю родственников. Они же не знают о том, что не смогут предъявить никаких претензий!
Дальше мне объяснили, как дышать, попросили зажать зубами трубку, навесили на спину тяжелейший, по-моему, двадцатикилограммовый баллон с кислородом. И, чтобы я погружался быстрее, надели пояс из кусков свинца, похожих на болванки на металлургических заводах. Со всем этим обмундированием двигаться я мог только в сопровождении двух инструкторов, которые доставили меня к полынье и еще раз повторили сигналы: если кончится воздух, ребром ладони дотронуться до шеи; если надо выплыть наверх, поднять большой палец, а если всё хорошо, показать о’кей — кругляшечку двумя пальцами. После этого меня безжалостно спихнули в воду.
Большего кошмара, казалось, я еще не испытывал. Тренеры предупредили, что вода сегодня не холодная, нормальная, практически ноль градусов. А мне казалось, что я совершенно голый, и всех этих чудовищных килограммов, пряжек и застежек на мне нет… Голову просто насквозь промывала ледяная вода. Если учесть, что все это случилось сразу после шестичасового перелета, то можно очень приблизительно представить тяготы моего положения. На берегу мне успели сказать, что я увижу красоты байкальского дна. В темной воде действительно болтались какие-то водоросли и зелёные кусты. Я знал, что здесь неглубоко, каких-то там метров 20, а вот если отплыть чуть дальше, там уже 140, а еще дальше — будет полторы тысячи метров, но туда точно плыть не надо. Захотелось вынырнуть как можно быстрей. И тут я с ужасом увидел перед собой страшное чудовище, какие бывают в научно-фантастических фильмах. Я уже стал неуклюже разворачиваться в своем скафандре с целью немедленно ретироваться, но вдруг осознал, что чудовище приветливо машет рукой. Оказалось, что это Вася, наш доктор-оператор, который все время, пока меня инструктировали и готовили к погружению, сидел в «кустах» и ждал, когда кто-нибудь туда опустится, и можно будет снимать. Я был первым, если не единственным, потому что все остальные в это время пошли пробовать снегоходы. После встречи с Васей я окончательно понял, что воздуха не хватает и нужно выбираться. Поднял вверх большой палец — этот жест я запомнил лучше других. И практически в тот же момент ткнулся головой в ледяную толщу. Состояние испуга, охватившее меня, было сродни ощущениям во сне, когда начинаешь задыхаться от ночного кошмара и кажется, что проснуться нельзя. На какие-то доли секунды показалось, что я замурован, и тут почти случайно чуть правее от себя увидел просвет — это был выход из ледяного плена, свет в конце тоннеля. Возможность всплыть, выйти, вырваться из круга, отклониться от заданного маршрута всегда была для меня одной из самых важных и необходимых свобод. Можно двигаться вместе с толпой, но это должно быть осознанное движение. Невыносимо, когда ты зажат и зафиксирован со всех сторон, а желание изменить направление упирается в непробиваемую стену, будь то реальная ледяная толща или политические, религиозные, идеологические и прочие догмы. Наверно поэтому мне не нравятся подземные переходы, пробки в тоннелях и замкнутое пространство. Наверно, поэтому, когда я впервые оказался в метро, меня так поразила надпись «выхода нет». Выход должен быть…
Меня вытащили, сняли тяжелейший свинцовый пояс и завели в палатку. Нервное напряжение и послеполетное недомогание давали о себе знать так сильно, что я переоделся, выбрел на базу, добрался до койки и, взяв в руки не то диктофон, не то телефон, отключился и заснул. До сих пор не могу понять, что же я собирался с этим устройством сделать…
После обеда все снова пробовали снегоходы. Борис Вайнзихер успел перевернуться, и не он один. Я решил в один день много не экспериментировать и ограничился подбором необходимого снаряжения.
Сегодня восемнадцатое марта, день рождения моего папы, моего замечательного папы — гонщика и спортсмена. Я сижу в углу деревянного домика на Байкале, здесь уже глубокая ночь, и время на пять часов опережает московское. Зашел Саша Давыдов. Договорились, что завтра я встану как можно раньше и самостоятельно до завтрака опробую снегоход: поднимусь на сопку, пройду по чистому льду, по торосам, по пересечённой местности. Надо потренироваться, потому что сразу после завтрака начинается очень длинный переход.
Будем идти по центру Байкала. Сейчас мы находимся в районе Листвянки, рядом с тем местом, откуда вытекает Ангара. Вначале пойдём точно на север, и завтра придется одолеть на снегоходах 200 километров. Наши опытные мастера говорят, что снегоход — это нечто среднее между гидроциклом и квадроциклом. И на том, и на другом я вроде бы много уже накрутил, намотал, наездил. Что ж, попробуем и этот гибрид!
Лёша Чубайс преподал мне краткий теоретический курс управления снегоходом: «Смотрите, ноги втыкаете сюда — там есть 2 отверстия, — и ни в коем случае не вынимаете, потому что, видите, какой острый край снегохода! Даже если будете падать, ни в коем случае ногу не вынимайте — в лучшем случае вам её отрежет». Я говорю: «А в худшем?» Лёша задумался и сказал: «Ну, в худшем, сломает». Дальше он мне объяснял, как нужно всем телом наклоняться при повороте, естественно, во внутреннюю сторону поворота, и какие углы удерживать. Мы выехали на небольшую тренировку, прямо на Байкал… Сразу начало запотевать стекло шлема. Как мог, я его протирал. По снегу ехать было легко, а вот некоторые ледовые участки оказались труднопроходимыми.
После часовой тренировки вернулся в лагерь, поставил снегоход. Заканчивались общие сборы, я тоже отнес свои вещи в вездеход. С собой возьму только маленький рюкзачок с самым необходимым. Переход длинный, и мы можем не дойти до пункта назначения. Вначале говорили, что до него 200 км, сегодня уже 220. Понимаю, что все эти километры будут наворачиваться в зависимости от возникающих на пути трещин: их надо обходить, и, естественно, километраж увеличивается. Если мы до темноты не доберемся до лагеря, нас заберет вертолёт. Технику оставим прямо на льду, с вертолётом уйдём на базу, а наутро вернёмся, чтобы продолжить движение. Во всяком случае, такой план объявил Давыдов. Сейчас опять надо надеть на себя все морозоустойчивое обмундирование и — по снегоходам!
Колонна состоит из 8 джипов, 16 снегоходов, 3 вездеходов, нескольких мотоциклов. Мотоциклы и снегоходы меняются в зависимости от возможности прохождения трассы, вездеходы не проходят там, где проходят снегоходы, и джипы тоже иногда от нас, снегоходов, отстают.
Я подумал: на чем, куда и как передвигались мои предки? Знаю про дедушку моего дедушки — он был погонщиком скота, — и естественно, его жизнь проходила в постоянных кочевках верхом на лошади или каком-нибудь буйволе. А вот предки в сороковом поколении? Это же 16 век! Какими маршрутами их носило по Земле? А если взять сорок поколений вперед? 25 век? На чем тогда будут перемещаться мои будущие родственники? И как будет выглядеть бездорожье?