Мы идем к красивейшему и очень любопытному месту — острову Ольхон, самому большому на Байкале. Семьдесят километров в длину и около двадцати в ширину. Там живёт полторы тысячи человек. Но до Ольхона ещё нужно дойти. Сейчас самое главное — пройти по льду так, чтобы трещина тебя не подловила. Оказывается, лёд трещит и трескается и от мороза, и от подводных течений, и от сейсмической активности дна. Отчего он только не трещит!
Движение началось довольно резво, активно, скорость на снегу хорошая. Я впервые веду снегоход, и пока у нас дружественные отношения не складываются. Через некоторое время начался чистый лёд. Представьте себе: идеальная поверхность, которая днём от солнца чуть-чуть подтаивает. Это как будто вы движетесь по стеклу, но стекло ещё сверху смочено подсолнечным маслом. Малейшая перегазовка или недостаток газа — начинает заносить и вращать, как волчок, и ты с бешеной скоростью ударяешься о другие снегоходы, переворачиваешься, падаешь и все равно несешься по льду, на спине или на боку, а снегоход тем временем летит в другую сторону. Поэтому на всех надета мощная защита, и конвой старается двигаться очень аккуратно.
Джипы вышли чуть раньше. Естественно, работали рации, и минут через сорок мы услышали в эфире: «Трещина! Большая трещина! Машина почти погружается! Что делать?». Я даже не понял, чей это голос, зато сразу узнал ответившего Сашу Давыдова: «Ну что, спасай свою жизнь!» — «Машину жалко и вещей много», — переживал кто-то. «Тогда проскакивай», — приказал Давыдов. Очевидно, тот, кто был за рулём, проскочил.
Трещина была не единственная, и еще мы штурмовали ледяные торосы. Торосы возникают, когда ветер из трещины выбрасывает воду, и она застывает слоями льда. Лед на Байкале похож на, на огромные хрустальные плиты, нагроможденные одна на другую, а когда ветер сдувает снег, то сквозь них видна чёрная толща воды, за которой угадываются очертания подводного мира — того, что я не оценил, когда погружался. Продольные и поперечные трещины создают причудливые, неправильные узоры.
Вся эта красота сильно замедлила наше продвижение к Ольхону. Тем не менее, мы туда стремились, понимая, что нужно всё-таки к ночи успеть на остров, где есть договорённость о ночлеге на очередной полуспортивной базе. Над нами закружился вертолёт, который всё время сообщал по рации, что ледовая обстановка неудовлетворительная, много трещин и выехать будет трудно. Мы метались вправо-влево в поисках безопасного льда, расстояние до Ольхона бесконечно растянулось, а преодоление препятствий снизило среднюю скорость до разрешенных в населенных пунктах шестидесяти километров в час.
День стал уходить, все кроме Давыдова, который, как всегда, был спокоен, и Абызова, как всегда потягивавшего сигару, несколько занервничали: мы реально оказывались посреди Байкала. По плану в этой ситуации надо оставлять технику на льду и перебираться на вертолете на Ольхон. Но оказалось, что вертолёт маленький, а лететь до Ольхона долго, ненамного быстрее, чем ехать. И поднять в воздух можно было только четырех человек. Ночь сгущалась, мы остались на льду и расставили палатки. Днём припекало солнышко, день был почти весенним, и гонки на снегоходах казались беззаботной прогулкой. А когда посреди Байкала наступает ночь, и ночь морозная, и когда понимаешь, что не то что туалета, а просто безветренного места не найти, это уже не приключение, а испытание. По лагерю мрачно бродил Карстен с зубной щёткой и с сильным акцентом спрашивал: «Где здесь умыть зубы?». Понятно, что зубы можно «умыть» в расколе, в трещине, и в эту же трещину можно провалиться.
Единственное, что оправдывало наше пребывание в морозную ночь на льду Байкала, это ярчайшее небо. Я вспомнил небо в пустыне Кызылкум, когда вот такое же ощущение, что находишься не в каком-то конкретном месте, будь то поле, пустыня или озеро, ты находишься на планете Земля. Невозможное количество звёзд! На небе, что называется, нет свободного места. Нереально, необъяснимо, непередаваемо…
Мы с Лёшей Чубайсом поставили большую палатку, считая, что будем в ней спать одни. Но пока мы её раскладывали, к нам как-то так мягко присоединился Карстен, потом Боря Вайнзихер, потом еще кто-то. После чая и ужина, приготовленного на примусах, заснули вповалку.
Перед тем, как заснуть, мы отчетливо слышали лай собак. Наш проводник Юра, который 30 лет водит по Байкалу всякие экспедиции и знает здесь каждый залив, косу, прибрежную гряду гор, говорил, что это места абсолютно безлюдные, и на берегу никого не может быть. Нам же казалось, что вдали брезжит какой-то огонёк, но в силу усталости приняли его за мираж. И про лай собак я тоже думал, что мне послышалось. А кто-то из наших сказал: «Лёд жутко трещит. Знаете, ребята, здесь очень опасно спать».
Когда мы выбрались поутру из палаток, обнаружили метрах в десяти от лагеря довольно большую полынью. Получалось, что мы находимся на почти оторвавшейся льдине, и с большим льдом ее связывает только узкий перешеек. А Юра, оказывается, успел сходить на берег и действительно встретил там людей — охотников в зимовке, и, конечно же, у них были собаки. Охотники рассказали, что ночью на Байкале произошло одно из многочисленных землетрясений, и именно по этой причине лед так разошелся. Задача на ближайший день — добраться до Ольхона, — еще больше осложнилась.
Движемся медленно и через некоторое время выезжаем на идеально чистый лёд. Вот тут наши снегоходы и джипы стали по большей части крутиться и вращаться вокруг своей оси, а не двигаться вперед. Ехать стало почти невозможно. Несколько раз я довольно серьёзно упал. Правда, стыда не испытывал, потому что падали все, даже бывалые, а не только те, кто, как я, сидел на снегоходе второй раз в жизни. Тем не менее, я пытался удерживать агрегат в устойчивом состоянии и рулить, но это получалось, мягко говоря, не всегда.
На одной из коротких остановок я ещё раз подошёл к своему «тренеру» Лёше Чубайсу и все же спросил, отчего я все время скольжу и падаю. Он говорит: «А что вы делаете?». Отвечаю: «Я делаю ничего. Вы мне сказали, что, как только начинается занос, не сопротивляться, а только молиться. Может быть, я падаю, потому что молиться не умею?» — «Нет, молиться надо только тогда, когда вы понимаете, что точно упадёте. До этого нужно всё-таки пытаться удержать руль и снегоход выпрямить». Кажется, я усвоил урок, потому что на следующем участке шёл пусть далеко не первым, но уже в середине конвоя.
А дальше началось сплошное ровное снежное поле — идеальное пространство для гонок на снегоходах. С ужасом поглядываю на спидометр: 120, 140 километров в час. Обошел всех, кроме Давыдова и Абызова. Они «главные», и должны идти первыми. Саша Давыдов идеально чувствует дорогу, идеально проскальзывает между торосами, идеально пролетает трещину в том месте, где другой бы притормозил и влетел в ледяную байкальскую воду.
Ледяной ветер, многократно усиленный скоростью, поднимает из-под колес снежные вихри, и по строгим законам аэродинамики вокруг тебя образуется реальная, осязаемая труба, которая двигается вместе с тобой или двигает тебя, оставляя для обзора пространство лишь впереди. Не оглядываться, не смотреть по сторонам, вперед!
Я снова вспомнил отца: думал ли когда-нибудь мой любимый папа, прошедший тысячи километров военных дорог на танке и на мотоцикле, что его сын выберет гонки по бездорожью как вид отдыха? Бездорожье для танка — это и есть дорога, и я слышал от папы, как неуверенно себя чувствовали наши танкисты, въезжая на гладко вымощенные улицы европейских столиц. А в побежденном Берлине командование союзных войск устроило мотогонки, и мой папа, которому был тогда всего двадцать один год, пришел к финишу первым. Он видел перед собой спины французов, англичан и американцев, как я сейчас вижу спину Саши Давыдова, и обходил соперников. О чем он в тот момент думал, о чем мечтал? Знал ли, что у него будет сын, хотел ли научить его гонять на мотоцикле? И был бы он сейчас доволен тем, что я установил свой личный рекорд и один из главных скоростных рекордов всей экспедиции?..
Снова натыкаемся на очень большую трещину — может быть, это результат землетрясения, может быть, результат подводных течений, о которых нам рассказывал проводник Юра. Здесь очень много рек впадает в Байкал, и лёд ведёт себя по-разному, иногда очень коварно. Бесконечно долго объезжаем опасные места, и второй день экспедиции растягивается надолго.
Даня Абызов, маленький, юркий, сильный, увлеченный всем, что движется на колесах, гусеницах и лыжах, очень хотел попробовать на льду специальный супермощный мотоцикл. В процессе испытаний он довольно сильно навернулся и ударился головой, к счастью, без последствий. Зато этот повод Даня решил использовать для того, чтобы еще раз полетать на вертолете. Ссылаясь на травму, он стал просить Мишу: «Папа, вызови вертолёт, пусть меня отвезут в лагерь, я не могу дальше двигаться». Папа Миша посчитал, что такое поведение недостойно и сообщил сыну, что он может остаться посреди Байкала и ждать помощи до рассвета, когда за ним прилетит тот самый вертолёт. Даня быстро смекнул, что хитрость не удалась. К тому же все стали давать советы, как лечить ушибленную голову. Я предложил приложить лёд. Но поскольку лёд нужно было выпиливать, то лучше приложить голову ко льду. В общем, все шутили, как могли. Даня остался на снегоходе.
Опустилась ночь, опять возникли звёзды. Неожиданно показалось, что звёзды легли на землю. Я поднял голову вверх, что в шлеме делать очень неудобно, но звёзд над собой не увидел, а увидел их впереди: они собрались плотным облаком. А вдруг это жильё, вдруг это люди? Я подумал: ну вот, слишком рано у меня начались галлюцинации, ведь до острова Ольхон ещё долго. Туда ведут Ольхонские ворота — дорога, соединяющая Большой Байкал и залив Малое море. Возле Ольхонских ворот должна быть скала, похожая на лошадиную голову. Она так и называется — Лошадиная Голова. Оказалось все же, что скалу мы уже миновали, и все яснее становилось, что впереди — огни острова.
Наконец прибыли на ту самую базу, где должны были ночевать. Усталость даже не валила с ног, а не давала этой ногой пошевелить, чтобы сойти со снегохода. Боря Вайнзихер, который впервые пошёл в такую экспедицию, страшно переживал и восклицал: «Мне очень стыдно! Вы, наверное, опытные спортсмены, а я не в силах даже подняться». На самом деле, ничего стыдного в этом не было, мы прошли очень долгий и сложный участок маршрута.