Долгохвост, который до сей поры, как и все, исступлённо нёсся и грыз, увидел, что из разреза выступала та же непроглядная тьма, что и из Щели в его сне. Оттуда исходил тот же леденящий холод, то же дыхание ужаса и вечного дремня. В этом человеке не было ничего, одна оболочка, скрывающая жуткую пустоту. Но, кажется, из всей единотолпы ощущал это один лишь Долгохвост. Остальные всё ещё пребывали в восторженном мороке Великого грызня.
Человек широко развёл руки в стороны. Края разреза раздвинулись, чёрная дыра расширилась. Над единотолпой повисло почти осязаемое напряжение.
– Впе`ёд, това`ищи!..
И пасюки со всех сторон хлынули к Пустому человеку. В них совсем не осталось ни разума, ни чувства опасности – лишь желание как можно скорее добраться туда, где их ожидало блаженство.
Первыми, опередив конкурентов, подбежали самцы-господа, среди которых Долгохвост заметил внушительную стать Укуся. С писком прыгнули они во тьму и сразу исчезли бесследно. За ними повалили остальные, сталкиваясь в воздухе, огрызаясь, карабкаясь по остаткам брюк человека. А тот, пока его внутренняя пустота переваривала тысячи маленьких тел, стоял непоколебимо и спокойно.
Как долго длился этот страшный исход, Долгохвост не мог даже представить. Прижавшись к земле и зажмурив глаза, он слышал топот множества лапок и писк сородичей, следующих во тьму. И осмелился открыть глаза, лишь когда над ним раздался знакомый хохот.
Вокруг Поганой пади больше не было пасюков. Кроме него, Долгохвоста. А человек, теперь совершенно голый – стало ясно видно, что это и не человек, просто тощее и твёрдое старое мясо – грохотал хохотом Крысобога. Края разреза на его туловище сходились и расходились в такт звукам.
– Теперь осталось немного, мой маленький Долгохвост, – раздался знакомый Голос.
Зверёк резко дёрнул головой на звук приближающихся шагов, но остался на месте. Неверной походкой, шатаясь, к пади приближался хорошо знакомый ему человек из каменной норы. В Долгохвосте всплыли свежие воспоминания дикого гона и грызня, когда его Семья и ещё сотни Семей пронеслась сквозь человечьи норы: кричащий человек, размахивающий топором, его самка, исчезающая под единотолпой, обгрызенное мясо упромысленного детёныша…
Но сейчас в руках окровавленного человека, одетого в рваную рясу, был не топор – что-то другое, две крест-накрест соединённые палочки. Человек, раскачиваясь, шёл прямо на не-человека, из которого исходил голос Крысобога.
– Вот и агнец, – произнёс Голос непонятные Долгохвосту слова. – Иди ко мне, поп.
Подняв свои палочки, человек заговорил, хрипло и задыхаясь:
– Изыди!.. Изыди, нечистый, во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа!..
Не-человека словно толкнуло, он пошатнулся, но устоял на ногах.
– Сегодня моя ночь, поп, – теперь Голос был переполнен злобой.
Не-человек вскинул руки. Человек, ещё выговаривавший какие-то слова, замолк, как упромысленный.
– Иди. Ко. Мне, – приказал Голос.
Человек пытался бороться. От напряжения дрожала его держащая палочки рука, лицо исказилось, по лбу стекали струйки пота.
– Иди! – звал Голос, и не было сил противостоять ему.
Человек повернул искажённое мукой лицо, и его глаза встретились с потускневшими от ужаса глазками Долгохвоста. А тот вдруг вспомнил, что точно такие же суровые глаза глядели на него с доски в каменной норе. Но продолжалось это доли секунды. Лицо человека расслабилось, черты оплыли, взгляд погас. Он выронил свои палочки и сделал шаг. Потом другой. Больше не шатаясь, пошёл размерено и чётко. Подойдя вплотную к не-человеку, встал, как вкопанный. Не-человек издал громкий визг, словно самый большой господин самой большой Семьи узрел, что кто-то покусился на его самку. Во рту его, между аккуратных усов и бородки, мелькнули острые резцы, которые в следующее мгновение вонзились в горло человека. Хлынула неправдоподобно сильная струя крови, заливая и рухнувший труп, и труп стоящий, и всё вокруг. И на поверхности помойки возникли пылающие синим круги – это сквозь слои веков всплыл подземный лабиринт.
Не-человек продолжал визжать, а в центре лабиринта, там, где лежал труп человека, открывалась чёрная Щель, откуда дохнуло в мир ледяным ветром.
– Ну вот, Долгохвост, теперь твоя очередь.
Голос вдруг сменился истошным визгом.
Пасюка была дрожь. Он знал, что сейчас отправится на вечный дремень, и хотел, по обычаю своего племени, заползти в какую-нибудь дырку, свернуться в клубок, как голый слепой детёныш, и перестать быть. Но его звали:
– Вдоль огня иди ко мне! Вдоль огня, не насквозь! Только вдоль. Иди!
И Долгохвост не смог противостоять этому, как не мог человек. А что вы хотели от маленького, хоть и длиннохвостого зверька?.. Он пошёл.
Войдя в лабиринт, он сразу потерял связь с миром, осталась только узкая дорога между жгущими стенами, которые словно сжимались и толкали его вперёд. К Щели, в которую ему предстоит опустить свой хвост и поднять из-под земли Крысобога, чтобы тот отдал все грызневища Семьям. А что будет дальше, Долгохвост не знал и знать не хотел. Но когда до Щели – он почувствовал это – оставалось совсем немного, перед ним возникло лицо загрызенного человека, за которым вставало другое, которое он видел на доске в каменной норе. Лицо Господина всех людей. Сейчас Долгохвост отчётливо понял, что не только людей, но и всех тварей, и всех Семей, и его самого.
Пасюк резко затормозил и в Голосе, непрерывно звучавшем, пока он двигался, прорезалась фальшивая нотка.
– Иди-и-и! Вдоль! Огня!
Но Долгохвост теперь знал, что, если он выполнит приказ, разрывающие его ужас и ледяной холод останутся с ним навсегда, и никогда он больше не встретит своих маленьких радостей. Он понятия не имел, откуда пришло это знание, но не сомневался в нём. И тут же понял, что покой и радость рядом – стоит лишь не послушаться. Немного не послушаться приказа Крысобога, чуть сократить путь. И, не думая уже ни о чём, рванулся сквозь смертельную стену огня, так и не услышав истошный вопль:
– Вдо-оль!
На Долгохвоста обрушилась безумная боль, но тут же настал вечный дремень.
А не-человек остановившимися глазами глядел на то место лабиринта, где только что в мгновенной вспышке погибла длиннохвостая крыса. Вновь возник громкий визг, но теперь в нём звучало отчаяние, и он распался на миллионы жалобных визгов. Щель расширилась, стала принимать воронкообразную форму, и не-человек провалился в отверстую бездну, За ним туда стало затягивать хлам, грязь и мусор, словно Поганая падь выворачивалась сама в себя. За мусором полетели тысячи полуразрушенных крысиных костей, и, наконец, не осталось ничего, лишь впадина в земле, на заболоченном дне которой, в центре лабиринта из белёсых камней, лежало тело израненного голого человека. Лицо его было торжественно и спокойно.
На подкашивающихся, подрагивающих лапках Долгохвост вылез из своей неуютной норки. Грызень господина Укуся был в разгаре. Ничем не показав своего намерения, стремительно и бесшумно, Долгохвост налетел на него и сразу же пустил в ход резцы. Прежде чем до главного самца дошёл ужас происходящего, вся его лоснящаяся шкура была исполосована на клочки. Отвыкший от реальных драк, Укусь жалобно запищал, задрожал и впал в чёрный морок. А Долгохвост, исполнив над ним мрачный ритуал, покрыл одну за другой трёх лучших самок, и, везде пометив мочой, бросился к каменной норе. Он хотел жить там, и жить один.
После страшной ночи, когда всем жителям Динлинска приснился один и тот же безумный сон, мэр городка объявил войну крысам. Уже из краевого центра была приглашена команда дератизаторов, уже мальчишки записывались в добровольные отряды истребителей, уже было объявлено, что за каждый крысиный хвост мэрия будет выплачивать по три рубля, как к городскому голове пришёл настоятель местного храма. О чём они говорили, не знает никто, но на следующий день мэр отменил все антикрысиные мероприятия, зато подписал распоряжение о ликвидации Поганой пади и возведении там часовни (чем очень сильно огорчил некую строительную фирму, давно точившую зубы на это пятно, имея в виду воздвигнуть там торговый центр). Отец Геннадий освятил место, как всегда, степенно и благочинно. Никто и не понял, что для этого ему пришлось собрать все душевные силы.
Учёные не стали изучать аномальный феномен. Они очень не любят феноменов, которые не способны объяснить. Тем более что происшествие сразу же засекретили. Да и было ли оно?.. Конечно, многие видели разбитый и опустевший саркофаг. Но к вечеру он вновь стал целым, а постоялец спокойно возлежал в нём. Возможно, имела место массовая галлюцинация. Тем более, в последнее время подобные казусы с сотрудниками и посетителями стали происходить с удручающей регулярностью.
– Знаете что, дорогие мои, – строго сказал как-то на заседании правительства премьер-министр, исподлобья обведя подчиненных взором усталым и укоризненным, – если уж я сам на днях видел там, в саркофаге, умывающуюся крысу, представляю, что видят остальные… Нет, пора, пора его закапывать, а то опять полстраны с ума сведём.
Билли Бонс и Дэйви Джонс
Чёрт! Как же больно просыпаться! Языческое солнце обрушилось на меня и мгновенно выело мозги – если они ещё оставались. Боль, которую я сперва принял за уже привычные мучения от рома, пронизала всё тело. Уши заложил шум океана – проклятого Сундука Дейви Джонса. Он был точь-в-точь как шум в такой розовой ракушке, удивительно похожей на женскую штучку, ну, вы знаете – если плотно приложить её к уху – раковину, конечно, а не штучку.
Жмурясь, чтобы защититься от адова сияния неба и моря, я нащупал горлышко бутылки, и сразу же присосался. Нутро окатило пламенным ядом, но безобразная жажда отступила – ровно настолько, чтобы боль сконцентрировалась в ноге. По сравнению с прочими здешними удовольствиями мой раздробленный смердящий костыль был сущей шуткой, но на сей раз чего-то уж слишком дёргал. Вдобавок мои уши сквозь дырки, ромом пробитые в тошнотворном шуме, уловили какое-то хлюпающее ворчание.