А на снимке прекрасная и печальная девушка на фоне роскошной драпировки, прикрыв глаза, сидела за столом, задумчиво перебирая изящными руками разбросанные по нему белые розы.
Как жаль, что из всех моих шедевров последних лет лишь этот доступен широкой публике. Я не совсем лишён тщеславия и часто перебираю свои тайные снимки, представляя, как восхищалась бы ими толпа на выставках. О этот весело хохочущий мальчуган, рисунок смеющегося рта которого идеально повторяет кровавый разрез на горле! О величественная дама, стоящая прямо, как сосна, и держащая в руках собственную голову с кокетливо надвинутой на лоб шляпкой и строгим выражением на лице! О сидящий господин в цилиндре с большим распоротым животом, алчно поедающий собственную отрубленную ногу! После моей – надеюсь, очень не скорой смерти – эти снимки будут извлечены из хитрого тайника в моём особняке, и я обрету мировую известность. Только надо будет оставить указание, где искать, иначе ведь никогда не найдут.
Но то, над чем я трудился сейчас, должно получиться лучше, много лучше. Я задумал эту композицию давно, но всё никак не мог найти подходящей модели. Уже почти отчаялся, когда сегодня на исходе дня на уединённой просёлочной дороге не увидел оборванную попрошайку с узелком, одиноко бредущую, надо полагать, до лежащий в нескольких километрах деревни. Хорошо зная местность, я тут же вспомнил, что, если отъехать в сторону по полям, доберёшься до излучины большой реки, окаймлённой кустарником. В такую пору мне там никто не помешает. Решение было принято. Я притормозил машину.
– Девочка, – окликнул я как можно ласковее.
Она остановилась, медленно обернулась и тупо уставилась на меня, приоткрыв рот. «Дурочка», – понял я. Что же, тем легче.
– Ты куда идёшь одна? – спросил я её.
– В деревню, – речь её был медленна и монотонна.
– Хочешь, я тебя довезу туда на авто?
Вместо ответа она широко раззявила в улыбке слюнявый рот и несколько раз кивнула, как болванчик.
– Как тебя зовут? – спросил я, когда она неловко садилась в машину.
Её имя меня не интересовало, и я забыл, что она мне ответила. Захватив её глупую голову, я резким рывком сломал шею – армейские навыки меня никогда не подводили. Оставив труп остывать на сидении, я повернул авто в поля.
Такие дорожные акции давались мне всё легче и доставляли всё больше удовольствия.
Что это? Похоже на резкий скрип. Нет, показалось. Кажется, я устал. Ну ничего, осталось совсем немного. Я вытащил склянку, намочил тампон и осторожно намазал нужные мне участки лица – примерно всю правую половину вместе с глазом, носом и губами. Снадобье страшно смердело, но фото ещё не умеет передавать запахи. А видно оно не будет. Оставшуюся часть лица я тщательно натёр кусочком свежего сала.
Теперь последние штрихи. Подсунул под спину узелок, чтобы она полусидела, тщательно накрасил губы, подвёл глаза – некогда я специально прошёл курсы театрального гримёра.
Бледная красавица в живописных лохмотьях полусидела на одеяле из снега, загадочно блистая неподвижными глазами, зловеще улыбаясь кроваво-красным ртом. Меня вдруг охватило возбуждение. Нет. Сначала работа. Признаюсь, ещё со студенческих лет я часто тешился с трупами. Но когда у меня в руках камера, я беспол. Потом, может быть… Подавив позыв похоти, я вытащил из авто камеру, установил её на треногу и стал выбирать ракурс. Вот так отлично – на фоне искорёженных чёрных кустов и далёкого отсвета полыньей на замёрзшей реке, под суровыми, чреватыми бурей тучами, сквозь которые едва пробивается недобрый красноватый закат! Теперь надо ждать.
Я не раз снимал птиц и знаю, что тут надобно немалое терпение. Речи не было о каких-то движениях. Я сделал ещё один долгий глоток из фляжки, плотнее закутался в свой длинный чёрный плащ и припал к объективу. Похоть отступила, не чувствовался уже и пробиравший до нутра холод. Я казался себе снайпером, терпеливо ожидающим шанса на единственный выстрел.
Чёрные птицы кричали всё беспокойнее, с каждым кругом опускаясь ниже. Надо, чтобы они привыкли к моей неподвижной фигуре. Ничего, зимний голод притупляет осторожность.
Я был так напряжён, что не воспринимал вновь возникший на границе слуха противный скрип. Между тем он звучал непрерывно, сплетаясь в странную симфонию с граем воронов. Плевать – первый, очевидно, самый голодный ворон, был уже над лицом девушки.
Сначала я думал, что со своим искусством выступаю против смерти, но вскоре понял, что дела обстоят ровно наоборот – я служу Смерти, заставляя мертвецов проникать в мир живых. Я расширяю границы её владений, несу её в мир. И я счастлив и горд, что мне выпала такая миссия. Потому что я люблю её, люблю Смерть, свою прекрасную Даму.
Ворон сел чуть поодаль тела и сделал два коротких шажка. Остальные с криками кружили, ожидая результатов эксперимента. Птица резко клюнула девушку в руку и отскочила. Я едва не поднял крышку объектива. Нет, рано, рано.
Ворон подпрыгнул и сел на плечо трупа. Твёрдый клюв вновь, как топор, ударил по щеке. На застывшей коже появилась чёткая отметина. Птица вспорхнула и полетела с другой стороны, но лишь приблизившись к лицу Принцессы, с коротким карканьем отлетела в сторону. Правильно – едкий состав, которым фермеры опрыскивают свою кукурузу, оберегая её от таких вот летучих пиратов, действовал отменно. Можно было ожидать, что ни один ворон не покусится на эту часть лица, по крайней мере, пока состав не выдохнется и запах разложения не станет слишком сильным.
Теперь на весёлую Принцессу с криком пикировала вся стая, но первенство имел вожак – огромный вран с громовым голосом. Он растолкал суетящихся птиц, сел девушке на голову и принялся работать своим устрашающим клювом, как шахтёр киркой. С первых ударов половина лица повисла лохмотьями. Остальные вороны осмеливались лишь изредка клюнуть в перерывах между мощными ударами вожака, и тут же трусливо отскакивали, опасаясь сами угодить под молотящий инструмент.
Но насыщаясь, ворон тщательно избегал намазанных составом участков, потому Принцесса продолжала широко улыбаться и левый глаз её блестел по-прежнему. Блеск привлекал ворона, но запах отпугивал. А вот до правого глаза вожак добрался. Клевок – разорвано веко. Ещё и ещё – глазное яблоко выпало и повисло на связках. Сейчас! Быстро и мягко, чтобы не потревожить пирующих птиц, я снял крышку с затвора и вперился в секундомер, отсчитывая выдержку. Время! Включил магниевую лампу. Вспышка полыхнула, как привет из ада, на мгновение залив жёстким светом всю мизансцену. С паническими воплями стая устремилась в небеса.
Должно было получиться: чистая правая половина лица, яркая улыбка, искорёженная половина левая – на фото лохмотья кожи будут чётко выделяться на фоне чёрных провалов ран. А на голове, как инфернальная тиара, – ликующий вран-победитель.
Только тут я обратил внимание на продолжающийся монотонный скрип.
Страшное напряжение последнего часа отпустило. В душе моей воцарился мир: я сделал то, к чему шёл так долго – идеальный портрет торжествующей Смерти. Я расслаблено повернулся на надоедливый звук и увидел в нескольких метрах маленького мальчика, раскачивающегося на деревянной лошадке.
Зрелище было настолько диким, что я пару секунд тупо глядел, не в состоянии осознать, что вижу. Мальчик раскачивался молча, пристально глядя на меня тусклыми глазами. Рот его был полуоткрыт. Узнавание пришло, как вспышка ужаса.
Этого не могло быть! Мёртвый младенец с моей давней фотографии не мог раскачиваться на деревянной лошадке на берегу застывшей реки, под грозовыми небесами, у истерзанного трупа Принцессы воронов! Но он был здесь.
Я вскрикнул, как каркнул, и резко подался назад. Тренога с камерой рухнула, но я не заметил этого. Позади раздался мелодичный смех.
Медленно и осторожно отвернулся я от продолжающего дырявить меня мёртвым взглядом младенца и увидел широкую улыбку Принцессы.
Она больше не опиралась спиной на свой узелок, а сидела на снегу, подпершись рукой. Голова держалась прямо – благодаря моим конструкциям. Правый глаз мертвенно светился, как болотная гнилушка, а левый, висящий на ниточках, подрагивал от смеха.
Да, она смеялась! Смех был не злобным, но и не весёлым – отстранённым и далёким, словно кто-то перебирал льдинки на ледяном полу. Я был заворожён этими звуками, как волшебной свирелью. Но тут раздались слова:
– Мне нравится, как ты назвал меня. Я ведь и правда Принцесса воронов.
Слова тоже были, как льдинки. При жизни у этой девки никогда не было такого чистого, звонкого голоса. Да это была и не она – когда я понял это, меня охватил непередаваемый ужас.
– Почему ты молчишь? – спросила она.
Кровавая улыбка была неподвижна, разорванная вороном половина лица причудливо шевелилась не в такт звукам.
– Кто ты? – я не могу передать, каких усилий стоило мне вытолкнуть из себя эти слова.
Она опять рассмеялась – холодно и жутко.
– Ты не узнал меня? Ведь ты считаешь себя моим слугой, да так оно и есть.
Я не мог говорить, моё тело сковала стылая неподвижность.
– Я – Смерть. И пришла, чтобы отблагодарить тебя.
Всей своей трепещущей душой, сколько от неё там осталась, я осознал правдивость её слов.
– Ты сделал сейчас мой лучший портрет из всех, что когда-либо были сделаны. И в награду я заберу тебя. Личный фотограф Смерти – тебе это должно понравиться…
Я не заметил, когда она успела встать передо мной во весь рост – высокая, прямая. Единственный глаз надменно глядел с нетронутой, чистой половины лица, другая была страшно изуродована, но всё же вместе они производили впечатление какой-то чудовищной, извращённой гармонии.
Тут меня охватило такое дикое желание жить, что я, не в силах противиться, развернулся и воплем бросился к авто. Смех вновь зазвенел за моей спиной.
На капоте моей машины сидела… нет, была установлена… нет, непонятно на чём держалась половина девушки, изящными обнажёнными руками перебирающей белые розы. От новой волны паники я прянул в сторону. Девушка бросила в меня цветок, с лёгким звоном рассыпавшийся в морозном воздухе яркими блёстками. От движения тело неловко сползло с капота и рухнуло на землю. Оно продолжало шевелить руками, напоминая раздавленного паука.