Лида обижалась, говорила, что она совершенно заброшена, стала вдовой при живом муже. Я отмалчивался и уходил в бывшую свою комнату, где поселился шкаф. О машине я уже не вспоминал и даже на улице перестал провожать взглядом проезжающие иномарки. Денег у меня оставалось куда как меньше пяти тысяч долларов, а заработки последнее время резко снизились, но я понимал, что Георгия это не остановит: всякую золотую жилу следует вырабатывать до конца.
Так и случилось. Перфоратор явился в гости.
– Здесь пробиваем дверь, тут ставим перегородку, – привычно вещал он, черкая карандашиком по плану лестничной площадки.
– Нам не нужна вторая кухня! – произнес я, стараясь наполнить голос твердостью, которой не имел.
– Чудак-человек! – снисходительно усмехнулся Георгий. – Кто ж говорит о кухне? Плиту надо будет снести к чертовой матери, а воду можно оставить: сделать махонький краник и крохотную изящную раковинку. Поставить трюмо, мягкий диванчик, бра в изголовье. И получится элегантнейший будуар. Ты сам рассуди: у тебя есть собственная отдельная комната. А у Лиды? Ты о жене-то подумал? Куда ей деваться, если вдруг захочется побыть одной? Кстати, по поводу кухни… В двухкомнатной квартире она семь метров, а в вашей трешке – пять с половиной. Там не то что готовить – повернуться негде. Можно, конечно, перенести кухню в двушку. Учитывая, что после прирезки ванной комнаты, если снести перегородку, новая кухня будет площадью десять метров, а это уже весьма солидно. Но я думаю, что так будет не по уму. Жаль спальню делать смежной с кухней, жаль тратить под кухню солнечное помещение. Мое мнение, что здесь должен быть будуар; дверку сюда сделаем поменьше, и можно ее потом задрапировать занавесью. А с кухней удобней обойтись так: эту стену не сносить полностью, а сделать тут вроде арки, метра три в пролете. Кстати, сразу исчезнет этот дурацкий аппендикс. И получится у нас кухня и одновременно столовая общей площадью шестнадцать метров, с двумя окнами на проспект. Сейчас, если вздумаете гостей приглашать, стол приходится накрывать в гостиной, а так гостиная останется гостиной, столовая – столовой. Проект дома чехи делали, так у них здесь перегородки и не предполагалось, это уже наши рукосуи усовершенствовали…
Я не сразу понял, что в столовую собираются превращать единственную «мою» комнату. В иное время я, быть может, и возмутился, но сейчас лишь спросил, не Лиду, а себя самого: «Для меня в этой квартире место предусмотрено?» – но, разумеется, услышан не был. Георгий лихо перекраивал нежильцово, а заодно и мое место обитания, а Лида с восторгом ему внимала.
– Дверь в будуар, чтобы не портить интерьера, следует пробить вот здесь. Но тут мешает вход в ванную комнату. Выход один: перегородку относим вот сюда, эти стенки сносим и будуар расширяем за счет бывшей ванной. По-моему, получается идеально!
– Скажи, пожалуйста, – произнес я, стараясь, чтобы голос не сорвался на взвизги, – как нежилец будет все это оформлять? В его части квартиры не осталось ни одного окна. По закону помещения без окон считаются нежилыми. Как ты предполагаешь прописать туда Никонова Анатолия Петровича?
– Это его проблемы, – отрезал Георгий. – Он – нежилец, вот и пусть прописывается в нежилых помещениях. У него кладовка осталась, отличнейшая кладовка, между прочим, полтора квадратных метра. Думаю, ты от такой не отказался бы. А еще – туалет и кусок прихожей, тоже полтора метра. Живи – не хочу!
– Ты, помнится, говорил, что нежилец из квартиры выходит через вентиляционные отверстия. А они, между прочим, расположены в кухне и ванной комнате. В туалете наши умники вентиляции не запланировали. Как нежилец наружу выходить будет?
Ответ последовал немедленно – и от Лиды, и от Георгия.
– Ты об этой твари думаешь больше, чем о семье, – это Лида.
– Он еще через канализацию может. Что ему стоит через канализацию просочиться? – это начитанный Георгий.
Лида повернулась к Георгию и, расширив глаза, спросила:
– Он что, там по трубам плавает? А вдруг он, когда я в туалет пойду, подплывет и схватит?
– Попа позови, – мстительно сказал я. – Пусть он тебе унитаз святой водой вымоет.
Лида глянула на меня так, словно я только что на ее глазах потоптал весь цимбидиум и убил зайчонка. Сказать она ничего не сказала, сказано будет потом, долго, с надрывом и с глазу на глаз.
Ссоры, свары – это все само по себе, а перфораторное воскресенье пришло своим чередом, независимо от погоды в доме.
Давно стояла мокрая питерская зима, так что ехать на дачу не представлялось возможным, и мы с утра поехали в гости к Андрею. Андрей – это наш сын. Хороший парень, образованный, умница. Работает и очень неплохо зарабатывает. Внуками, правда, нас с Лидой до сих пор не порадовал, хотя тридцатник разменял еще в прошлом году. Вот только все его жены, которых он успел сменить штук пять, были не женами, а скорей временными подругами, и ни одна из них на роль матери не сгодилась. Да и сам Андрей вроде бы с этим делом не торопится. Я иногда думаю, что случись иначе, может быть, Лиде не пришлось бы свою энергию тратить черт знает на что. Но ведь не проверишь такое никак; нет внуков и в ближайшее время не предвидится.
У Андрея всего один недостаток: мог бы почаще звонить матери. Хотя тут я его понимаю: один раз позвонишь – и получишь выволочку, словно пацан, задержавшийся вечером на улице. Плюс к выволочке – допрос с пристрастием: что у тебя, да как, да почему. Подобные разговоры быстро отучают самых почтительных сыновей от слишком частых звонков. Но про мамин день рождения он ни разу не забыл. Приезжает, дарит подарки. В прошлый раз электрическую соковыжималку подарил: морковный сок делать. Вообще-то я без этого сока тысячу лет проживу, но тут уж, делать нечего, раз подарена электроштуковина – надо пользоваться.
Являться к Андрею рано утром как-то неловко, он обычно предлагает приехать к нему часиков в семь вечера, но я еще в субботу позвонил и соврал, что у нас лестницу красят, в квартире не продохнуть, у мамы голова раскалывается… короче, выручай, сынок, престарелых родителей.
Разумеется, Андрей высказал все, что он думает о шабашниках, нанятых красить лестницу в воскресенье, и о тех, кто их нанял, но нам приехать позволил и даже прикупил что-то к чаю.
Замечательно, что ни у меня, ни у Лиды мысли не мелькнуло рассказать Андрею о наших жилищных приключениях. Почему оно так – сказать трудно. Наверное, оттого, что Андрей считает себя слишком взрослым и немедленно начнет нас чему-нибудь учить – вернее, читать нравоучения. А Лида у меня не тот кадр, чтобы выслушивать нравоучения от близкого человека. Римма, Георгий или кто совсем посторонний – это иное дело, но не от Андрюхи же выслушивать мнения и получать выволочки. Что выволочка последует, никто не сомневается, это у нас семейное. Что касается меня, то этого добра я и от Лиды имею больше чем достаточно. Так что в подобном вопросе можно было бы обойтись и без слов, но Лида все равно, подходя к Андрюшкиному дому, предупредила меня, чтобы помалкивал. Эх, как будто первый год женаты!..
Женская рука в доме у Андрея чувствовалась, но встречал он нас один, значит, новую подругу предкам показывать не считает нужным. Примерно так же, как мы не спешим демонстрировать новые комнаты. Тоже мне тайны мадридского двора! И в кого это он такой?
У Андрея мы просидели до пяти вечера, даже до полшестого. Потом якобы пошли домой, а на самом деле – в кино на дорогущий вечерний сеанс. Георгий не звонил, хотя Лида, сидя в темном зале, каждые пять минут проверяла мобильник – не было ли звонка, не пришло ли сообщение. Телефон молчал, как под подушку засунутый.
После окончания сеанса хочешь не хочешь повлеклись к дому. Прежде чем достать ключ, я долго звонил в дверь, ожидая, что Георгий откроет нам и пусть даже отругает, что помешали работать, но в конечном счете скажет, что все в порядке. На звонок в дверь Георгий не откликнулся, как до этого не откликался на телефонные звонки.
Вышли во двор, поглядели на свои окна. Света не было ни в бывшей спальне, ни в двух нежильцовых комнатах, которые резко выделялись белым цветом недавно поставленных европакетов. Лида немедленно впала в тихую истерику, не зная, звонить ли Римме (та была посвящена в тайну пятикомнатной квартиры), звать ли на помощь Андрея или обращаться в милицию. Я поступил проще: поднялся наверх и, не обращая внимания на свистящий Лидин шепот: «Не смей!» – открыл дверь.
В прихожую было трудно войти из-за мебели. Вся обстановка, что была куплена за последние месяцы для благоприобретенных нежильцовых комнат, теперь стояла перетасканная в прихожую и гостиную. В бывшей спальне было не повернуться из-за бесчисленных фаленопсисов и прочих дружных семеек. Оба прохода, пробитые в соседнюю квартиру, оказались аккуратно заделаны, так что прямоугольники бывших дверей можно было узнать лишь потому, что вместо Лидиной шелкографии они были оклеены новенькими желтыми обоями, теми самыми, по тридцать шесть копеек рулон, что уже двадцать лет не выпускаются отечественной промышленностью.
На вешалке висела Жоркина зимняя куртка, но самого мастера нигде не было.
– Он что, без куртки ушел? – с наивностью, достойной блондинки, спросила Лида.
– Вот именно, – подтвердил я.
– Так ведь холодно на улице…
– Хотел бы я знать, где он сейчас. Но думаю, что не на улице. – С этими словами я показал Лиде то, что она по неопытности не сумела заметить: электрический шнур, воткнутый в розетку и бесследно уходящий прямиком в желтенькие обойные цветочки. – Не вздумай выключать. Для него это сейчас единственная связь с внешним миром.
И Лида впервые, кажется, за все десятилетия совместной жизни покорно кивнула, даже не попытавшись оспорить мои слова. Больше того, мне удалось заставить Лиду остаться дома, а то ведь поначалу она собиралась ехать на ночь глядя на дачу и мерзнуть там до самого утра, сидя у буржуйки, неспособной обогреть выстуженный дом. После этого бегства наша квартира стала бы проклятым местом, г