де из каждого угла грозил бы ужасный нежилец. А так мы вполне уместились на диванчике, где двоим можно лежать лишь обнявшись. И, честно говоря, это оказалось гораздо уютней, чем на сексодроме, что дыбом стоял, вынесенный из нежильцовой комнаты, которая совсем недавно была превращена нами в фирменную спальню.
На Лиду было жалко смотреть. Я кожей чувствовал, как она ждет, что я скажу ей про старуху и разбитое корыто. И неясно, что обиднее: сравнение разбитых планов с корытом или слово «старуха», разом обретающее безжалостный смысл.
Нравоучения пришлось проглотить, не произнеся вслух. Не знаю, была ли Лида благодарна мне за это.
Неожиданно оказалось, что я не знаю, где живет Георгий. Со старой своей квартиры на Васильевском он давным-давно съехал, да и весь дом после капремонта стал элитным, так что не только соседей, но и памяти никакой о былом не осталось.
Я купил в метро диск с ворованной базой данных по жителям Петербурга, но и это не помогло. Людей с таким именем и фамилией, как у Георгия, оказалось шесть штук, все они жили на разных улицах, однако номер дома у всех шестерых был четырнадцать, а квартира – четыреста пятьдесят один. Я не поленился обойти все предложенные адреса. Ни в одном из домов такого количества квартир не оказалось. У троих Георгиев, согласно базе данных, имелись городские телефоны – вернее, один телефон на троих, поскольку номера совпадали. Разумеется, телефон этот не отвечал, в отличие от мобильника, где нежный женский голос на двух языках сообщал, что абонент временно находится вне зоны действия сети.
Трудно сказать, сам ли Георгий скрывал подобным образом свое местопребывание, или нежилец заметал следы, или, что всего вероятней, результат моих поисков соответствовал качеству базы данных, которую делали спустя рукава, а уж воровали и продавали, не думая ни о чем, кроме денег, которые хотелось урвать побыстрей и побольше.
Георгий пропал, как не было, зато нежилец Анатолий Петрович напомнил о себе очень скоро и решительно. Не прошло и недели, как однажды утром мы были разбужены грохотом переносимых вещей. В соседнюю квартиру въезжали новые жильцы. Вполне себе настоящие живые люди: молодая пара и девчоночка лет трех. Приехали с Севера, в Питере у них никого нет. Квартиру купили через агентство недвижимости и о прежнем владельце не знают ничего, кроме имени: Никонов Анатолий Петрович.
– Странный человек этот ваш бывший сосед, – поделился своими соображениями Коля – так звали главу семьи. – Комнаты и часть прихожей у него отделаны с иголочки, под евроремонт, а кухня и места общего пользования – в совершенно первобытном состоянии. Но самое дикое, что в большой комнате и прихожей остались кусочки стены, оклеенные дурными антикварными обоями. Зачем это ему понадобилось – ума не приложу.
Я-то понимал, в чем дело, но делиться откровениями не спешил.
– У него там шкафы поставлены были, которые эти куски прикрывают, вот он и экономил как мог.
– Один рулон обоев, какая там будет экономия?
– Что вы хотите… пожилой человек, у них свои взгляды на жизнь.
Новая соседка оказалась Леной, что меня ничуть не удивило, поскольку испокон веку всех моих соседок звали Ленами. Соседская дочка в свидетельстве о рождении была записана Анной, но в реальности звалась Нюшей, Нюсей, Нюлькой и вообще как угодно. Лена, человек, полностью лишенный комплексов, уже через несколько дней попросила Лиду приглядеть за Нюшкой полчасика, пока сама Лена слетает в магазин, а заодно и нам купит что нужно из продуктов. Оставаться одной в нежильцовой квартире Лида побоялась, так что пришлось вести Нюшу в наше жилище, с некоторых пор напоминающее мебельный склад. По счастью, дома был я и успел выручить Лиду, соврав что-то об умершем родственнике с неприватизированной квартирой. Осталась, мол, мебель – новая, девать ее некуда, выбросить жалко. В результате изрядная часть движимости за какую-то чисто номинальную цену переехала в те комнаты, для которых была куплена. Заодно туда же уехала и часть цветочков.
Жизнь начала налаживаться. Традесканция, как и положено существу длинному и ядовитому, переселилась от нас в ближайшую аптеку. «Дружная семейка» – сейчас посмотрю по бумажке: симбидиум! – приучает к прекрасному воспитанников детского сада, в который ходит Нюшка. Прочие наши подарки произрастают в сберкассе, поликлинике, на почте. А уж сенполиями осчастливлены, кажется, не только все знакомые, но и знакомые знакомых.
Когда на Восьмое марта Андрей приехал поздравить маму с праздником, ничто в квартире не напоминало о недавней авантюре. Зато наш отпрыск оказался свидетелем того, как его мама кормит кашей совершенно незнакомую ему девочку Нюшу и с готовностью отзывается на прозвище баба Лида. Не знаю, понял ли он что-нибудь, но сын наш парень умный, так что надеюсь, что понял.
История, таким образом, закончилась едва ли не хеппи-эндом, если, конечно, не считать пропажу всех наших сбережений и забыть о черном проводе, навеки оккупировавшем единственную розетку в спальне. Иногда, непременно ранним воскресным утром, дом наполняется ужасающим грохотом. Рев перфоратора доносится разом со всех сторон, проникает всюду, рвет и терзает. Жители подъезда, прежде почти незнакомые друг с другом, теперь объединились в истовом желании отыскать и наказать ненавистного долбильщика. Федор Банеев прилюдно поклялся отсверлить мерзавцу все, что может быть отсверлено. Но приходит новое воскресенье, и неутомимый перфоратор включается вновь. Вместе со всеми жильцами я хожу в эти минуты по нашей и соседним лестницам, возмущаюсь и строю догадки. Хотя догадываться мне не о чем, ведь я вижу, что электрический счетчик в нашей квартире в эти минуты вертится, словно обезумевший шаман, и я знаю, что это Георгий на пару с верным перфоратором пробиваются в наш мир сквозь непознанные глубины.
Аша
Занавесочки бесили больше всего. Белые полупрозрачные, но плотные, кажется, такие называются бязевыми. Несмотря на полупрозрачность, разглядеть сквозь них не удавалось ничего, ни оттуда, ни, можно надеяться, – туда. Угодно выглянуть наружу – отодвигай занавеску и выглядывай. Но ежели что – пеняй на себя: никто тебя за занавеску не тянул.
На столе – книжка. Толстенький томик, какие называют покетбуками. Но, кроме размеров, ничто больше книжку с покетбуком не роднит. Синяя обложка обойной бумаги, безо всяких картинок, только имя автора и название: Кирей Антонов, «Аша».
Тоже издевательство. Самое скверное, что непонятно, кто, как и чего ради. И не придерешься, и в суд не подашь. Кирей Антонов – надо же так извратиться… Антоном его зовут, ясно? Антон Киреев, а вовсе не этот дурацкий Кирей. И еще – Аша… Что за слово непонятное? Нет на свете такого слова. Может, имя? Тогда была бы Маша, Даша, Глаша… Саша на крайний случай. Но Аша… – чего от нее ждать?
Кирей… то есть Антон уже пытался открывать книгу в прошлый раз, и ничего хорошего не получилось. Бока помяли крепко. Хотя стоит подумать: может быть, книжка и вовсе ни при чем? Что, ему прежде дреколья не доставалось? Да за милую душу и сколько угодно!
Опыт – критерий истины. Киреев этой максимы не знал, но следовал ей неуклонно.
Взял книжку, примостился неподалеку от окна.
Первая страница почти не отличалась от обложки, только внизу красовалась приписка: «Отпечатано за счет средств автора», а еще чуть ниже: ООО «Эол».
Киреев покачал головой. Вряд ли такая книженция стоит очень дорого, но средств все равно жалко. Грабители они там, в ООО «Эол», – это точняк.
Перелистнул страницу, погрузился в чтение.
«Писано не против и не за. Здесь нет ненависти и спешки. Это книга для чтения…»
Взбредил, брат Кирей! Как будто бывают книжки не для чтения… разве что телефонный справочник. Так это и не книга вовсе, у нее даже страницы желтые.
«Читать лучше подряд, но можно выборочно или задом наперед. При любом способе не исключены ложные толкования…»
Стало клонить в сон, хотя Киреев еще не ужинал. Впрочем, не завтракал тоже. И не обедал.
Киреев захлопнул покетбук, поплотней задернул занавески и пошел чистить свеклу.
Пока при деле, так оно и ничего. Но потом наступает час, когда нужно на что-то решиться. Свекла почищена, варится. Чего дальше делать-то? Выглянуть бы в окно, но кто поручится, что парни с дрекольем не сидят на завалинке, поджидая, пока в проеме появится любопытная голова… Мало ли что тихо: ради того, чтобы вломить дубинкой в лоб, можно и тишком посидеть. К тому же в окне ни рам, ни стекол – одни занавески. Обозначишь, в каком окне ты есть, так незваные гости и в дом впереться могут.
Значит, остается книжица. Может, у нее только начало для сна, а дальше все-таки для развлечения.
Отлистнул, не глядя, сколько пришлось страниц, погрузился в несуетное чтение:
Час покуда не вечерний, но за спадением жары засольфеджило в стороне от домов: «О, дзин-таян, дзин-таян, арахчука гаструбал!» Литаврики: «бум!» – призывно… и снова – «бум-бум!». Понимай, кому есть чем.
Поднял натруженную голову, прислушался. Из занавешенного далека чуть слышно долетает наигрыш. О, дзин-таян!..
Поковырял в ухе на предмет звуковых галлюцинаций. Не помогло. Нежно достигло барабанных перепонок: «бум!..» – литаврики, должно полагать.
Книжку закрыл, заложив нужное место пальцем. На обложке дразнится не его имя: Кирей Антонов, тисненое по белому фону золотой фольгой. Название «Аша» тоже золотом выдавлено, постаралось ООО. На картинке, не иначе, сама Аша и есть. Раздета ровно настолько, чтобы самому хотелось руки приложить, докончить начатое.
А литаврики-то, литаврики: «бум-бум!» Музыкант на неведомом ксилофоне: «дзин-таян!» – и скрипочка на подголосках.
Тут уже не до свеклы. Даже о дреколье забыл, как есть сиганул в окно, сдернув на сторону бязевую преграду.
На низах хороводило. И парней не видать, только при музыке. А парень при музыке – существо бесполое, у него функция иная. Кирею то и в радость, забыл, что и Антоном зовут. Ухватил красавушку за руки, закружился. Ляпнул подходящую глупость, красавушка смеется, под бязевой блузкой упруго вздрагивают острые грудяшки.