– Мама! – закричал очнувшийся Ась. – Не надо!
– Лежи и не вздумай дергаться. Здесь все быстрее заживает.
Впрочем, еще никто и никогда не пытался лечить такие раны. Бывали полученные во время работы ссадины и даже переломы, но такое случилось впервые.
– Я домой хочу!
– Ты свое отхотел. Теперь терпи. Вечером я приду и перевяжу руку еще раз. А пока не вздумай трогать повязку.
– Ты куда?
– Старого кормить. Мне теперь за двоих вертеться.
– Он меня кусил, а ты его кормить хочешь, а меня бросаешь… Это нечестно!
– По-честному тебя вообще следовало Старому скормить. Лежи и постарайся хотя бы сейчас вести себя как следует.
Риза повернулась и ушла, провожаемая жалобным ревом Ася.
В руки легла привычная тяжесть скребка. Почти такими же вычищали полы в коридорах и залах дома. Потому инструмент и зовется скребком, хотя им ничего не скребут. Этот скребок был больше и, как говорят, похож на лопату, которой зимой сгребают снег у выхода из дома.
Ни лопаты, ни снега Риза в жизни не видала. Она кормилец, а это вещи посторонние. Зато настоящий скребок был знаком ей больше чем хорошо. Все четыре года каждую смену она не выпускала скребок из рук, работая внизу, где теперь должен был бы трудиться покалеченный Ась. Лишь две последние смены старший напарник Ризы – Прест – водил ее наверх, обучая, что и как придется делать, когда настанет пора ей быть главной кормилицей.
И вот теперь она снова внизу, гребет зерно и куски мяса, забрасывает в широкую пасть Старого. «Ешь, ешь и поскорей забудь, каков вкус человечины».
Наступает минута, когда можно было бы перевести дух, но надо спешить наверх, рубить на приличные куски туши ползунов, смешивать их в должном соотношении с семенами, кинуть травы, досыпать шевелящихся раков и мокриц и спустить все вниз, где уже приоткрылась в нетерпении широкая пасть Старого.
Прямо хоть начинай ныть подобно Асю: «Когда мы обедать будем?»
Наступило обеденное время. Уевшийся Старый довольно замер. Сейчас бы Ризе самой поесть и полежать несколько минут на жесткой постели. Но Ась требует ухода и внимания.
Так и есть: повязку сорвал, мечется, плачет.
– Больно!
– Еще бы не больно… Повязку содрал, рану разбередил. Сказано было – смирно лежать. Будешь вертеться – еще больнее станет.
– Я домой хочу. К маме…
– Терпи. Смена не кончена, еще целую неделю ждать.
На самом деле был способ прервать неудачную смену. При первой же возможности, обустроив покалеченного Ася и бросив Старому малость еды, Риза сорвала висящую под потолком колотушку и принялась стучать в то место, где открывался проход: «Бум! бум, бум… Бум!» – четыре размеренных удара, которые невозможно не услышать и не понять. Четвертый удар означает: «У нас беда, срочно требуется замена».
Призыв остался без ответа, как будто никто не слышал ударов колотушки. Ризе ничего не оставалось делать, как работать за двоих и обрывать бесконечное нытье Ася.
Каждый раз, отложив скребок, она принималась лупить колотушкой в проклятую стену, но безответно, новой смены не появлялось.
Здесь, при входе, и в другом месте, при выходе, имелись смотровые окошечки, забранные пластинами слюды и прикрытые дверцами так, что их не сразу отыщешь. Самой Ризе Прест показал окошки во время третьей ее смены. Новичкам об окошках знать не полагалось, иначе они от окошек и не отлипали бы. Видно сквозь слюду было мутно – только неразборчивые тени. Но прежде, чем выходить наружу, следовало убедиться, что смена – большая фигура и маленькая – уже стоит, ожидая ответного стука.
Увы, через слюдяные пластины ничего не удавалось рассмотреть. Какие-то тени порой качались в глубине, но у самого входа никто не стоял.
Зато объявилась другая тяжкая новость. Наверху оставалось все меньше семян; желуди и рябина, которым подошла пора, вовсе не появились. Зато убоина шла сплошным потоком, но это была не рыба и не привычные ползуны, которых добывали охотники, а тела каких-то непонятных существ. Они отчасти напоминали людей, но руки у них были вывернуты в локтях в другую сторону, и головы ничуть не походили на человечьи. Два огромных глаза и вместо рта – жвалы, совсем как у насекомых.
Враги – это Риза поняла с полувзгляда.
Рассказы о врагах и о войне бытовали среди всех людей: охотников, землепашцев и кормильцев. Где-то на краю леса живут эти существа. Они умеют говорить и строят на поверхности хижины, в которых живут. А вот договориться с ними невозможно. При виде людей они немедленно нападают и не оставляют в живых даже маленьких детей. Подземных домов у них нет, и что значит Старый, они не знают. Но, обнаружив человеческий дом, они яростно атакуют его, стремясь во что бы то ни стало уничтожить Старого и всех, живущих под его защитой.
На памяти Ризы серьезной войны не было, разве что мелкие стычки у самых границ, куда ни детям, ни тем более кормильцам хода не было.
Рассказывали, что в былые времена враги врывались даже в дом, тогда люди уходили в нижние, подземные горизонты и отгораживались от нападавших огромнейшим телом Старого. Как Старый будет разделываться с врагами, не знал никто, кроме бывших кормильцев, да и те лишь догадывались кое о чем. На памяти живущих ничего подобного не происходило, даже Дед такого вторжения не застал. И вот теперь Ризе в одиночку предстоит делать то, о чем только сказки рассказывают.
Ась к тому времени начал потихоньку выправляться, и значит, принялся вести себя совершенно невыносимо. Он звал маму, требовал, чтобы Риза отпустила его домой, и грозился, что сбежит, как только встанет на ноги.
– Только попробуй, – потеряв терпение, угрожала Риза. – Я тебя тогда Старому скормлю. Все равно от тебя никакой пользы.
– Вот и не скормишь. Тебя Дед спросит, куда меня дела, – что ты ему скажешь?
– Правду. Скажу, что тебя Старый слопал. Ты же сам ему в рот полез.
– Все равно сбегу. И ничего ты мне не сделаешь.
Пререкаться Ась умел великолепно, откуда только бралось это искусство. А Ризе переругиваться некогда, надо Старого кормить, а ничего, кроме мяса убитых врагов, не осталось. С чистого мяса Старый начал беспокоиться. Недокормишь его – он пухнуть будет, перекормишь – он тоже того гляди с места стронется. Тут догляд нужен строже, чем за Асем.
Не дело девятилетней девчонке рубить широким тесаком тела, так похожие на человеческие, а потом зашвыривать их в ждущую пасть. И вместо недолгого отдыха спешить к Асю, кормить его (всех почему-то надо кормить!), менять повязку, утишать его дурацкие истерики…
Сама Риза уже два дня ничего не ела, а для Ася наскребла последние остаточки семян и щедро добавляла в миску вырубленную из тел врагов мякоть. Ась, не знающий, чем его угощают, ел с удовольствием, лишь жаловался, что Риза не кладет в блюдо приправ.
Взрослые потом решат, говорить ли Асю, чем он питался последнее время, а пока Риза будет помалкивать.
Середина дня, обеденное время. Их смена должна кончиться два или три дня назад. Пусть всего два, но смена все равно кончена. Риза додержала напарника живым, но никто не пришел менять их, никто не отозвался на аварийный стук. Но держаться надо, Старый должен быть накормлен. И Ась тоже.
Риза, пошатываясь и держась за стенку, брела к убежищу, где валялся Ась. Сейчас он заново начнет хныкать и городить всякую дурь.
Вот их нора, но в ней никого нет. Скомканная подстилка в пятнах крови и сладкой мази, опрокинутая миска – и ни самого Ася, ни его шмоток. Только внимательный взгляд может заметить следы на пыльном полу, который было некогда выскребать последнюю неделю. Ась, перемазанный сладким выпотом Старого, не удосужился помыться, так и побрел липким.
Удрал! И куда его понесло? Теперь надо его искать, волочить обратно, перебинтовывать и укладывать в осточертевшую постель.
Риза поспешила по проходу, который последнее время стал очень узким. Спрятаться здесь негде, куда же он подевался?
Вот и конец, хвост Старого, а вернее, анальное отверстие, через которое наружу выбрасывается все, что Старый не сумел переварить. Рядом находится выход, которым кормильцы, отработавшие свою смену, выбираются наружу. Процесс долгий и не слишком аппетитный. Сначала надо спровоцировать Старого, чтобы он опорожнил желудок, потому что попасть под струю жидкого кала – верная смерть. Когда Старый облегчится, отработавшая свое смена через эту же дверцу выбирается наружу и, шлепая босыми ногами по лужам дерьма, уходит сдавать пост. Войти здесь к Старому нельзя: движение против тока веществ в теле Старого непременно вызовет спазм сфинктера и новую порцию дерьма в лицо входящему.
Точно так же, с другой стороны нельзя выходить. Старый бросится вдогонку, и результат окажется еще печальней.
Дальше прохода не было, там Старый вплотную приваливался к стене.
Риза заглянула в последнее помещение и охнула. Дверца, ведущая наружу, была распахнута, и там на грязном полу были отчетливо видны следы Ася.
Как же он выбрался? Чудо, что его не размазало по стенам жидким говном. А назад ему вообще не пройти. Да он и не захочет.
Риза поспешно захлопнула дверцу. Не хватало еще, чтобы дерьмо попало в коридорчик, каким они сюда пришли. Никто не скажет, как его потом вычищать. Скребок здесь не поможет. Но теперь дверь закрыта, и осталась лишь амбразура, через которую испражняется Старый.
Вот и все. Пора приниматься за дела, а Ася забыть, как кошмарный сон. Людей он там не найдет, куда вернее, что туда прорвались враги, и лишь Старый не пускает их дальше.
И тут сбоку, откуда обычно выходили уборщики, ввалились шесть или семь врагов. Впервые Риза видела их не разделанными на части, а живыми и готовыми к бою. Двое врагов тащили упирающегося Ася.
– Пустите! – верещал он. – Больно же! Мама!
В сказках и древних историях враги умеют разговаривать, но сейчас никто из них не издал ни звука. Но, видимо, они могли донести свои мысли и без слов, потому что Ась сквозь крик и рыдания отвечал:
– Я же говорю, здесь нет входа. Тут только выход, а вход совсем в другом месте. Ай!.. Руку пусти! Да покажу я, где вход. Прямо сейчас и покажу. Не надо больше! Больно, вам говорят!..