Я увидел, как среди бледных теней развалин возникает фигура человека в волчьей маске и с арбалетом в руке. Стрела арбалета была направлена на баронессу. У моих ног лежал щит. Я подхватил его и успел встретить им короткую стрелу. Но она злобно заныла, скользнула по щиту и впилась в грудь Влада. Он уронил голову на грудь.
Баронесса опустилась на колени и обеими руками обхватила его могучую шею, словно ласкала его. Потом поднялась и приказала людям, появлявшимся из мрака:
— Соберите по листу все пергаменты. Свяжите этого человека и эту девушку.
Она сбросила с себя плащ и набросила его на обнаженное тело Лады. А затем вновь опустилась на колени перед Владом.
ДЕНЬ ДЕСЯТЫЙ
Сегодня Благовещение, день, когда Богородица узнала благую весть. В этот день Бог — или Дьявол — создал мир, и с этого дня начинается человеческое летоисчисление, то самое, до Рождества Спасителя. Ему еще девять месяцев спать под сердцем матери. Девять месяцев. Так много дней, наполненных солнцем, для живых. Господи, а мертвые считают дни?
В этот день, тридцать лет тому назад, я увидел в пещере, как оживает сказание богомилов о сотворении мира. Увидел Ладу, Ясена, Влада. Выходит, что в один и тот же день Сатана создал вещественный мир, Бог вдохнул дух Святой в человека и затем послал Спасителя, дабы указать людям верный путь.
Да, воистину великий день — но я должен писать.
Замок Отервиль собрал нас всех вместе. Влад, простертый на высоком ложе с балдахином. Мы с Ладой — заточенные в самой верхней части сторожевой башни. И Доминиканец, который, грызя ногти, все время кружил возле замка — остановился он в деревне под крепостью. Я знал, что он уже послал гонцов к Симону де Монфору. Не знал лишь, появится ли здесь сам предводитель крестового похода, но с уверенностью мог утверждать, что из северных провинций прибудет кто-либо из тех французских графов, что ранее зверели от пьянства и скуки в холодных своих, продуваемых насквозь замках, а ныне хмелели от присущей лишь югу прелести и богатств западных земель. Как справится с таким человеком баронесса Д’Отервиль со всеми ее дядьями, тетушками и кузенами? Нас она крепко держала в своем маленьком кулачке. Держала она и Священную книгу.
Я снова сидел в башне — на сей раз не с семью обросшими и завшивевшими пленными рыцарями, а с красивой женщиной. Баронесса явно относилась к нам даже хуже, чем к своим лошадям — жеребцов она содержала все же отдельно от кобыл. Я не мог забыть нагое тело Лады, пленившее меня своим совершенством. Не мог поверить, что мальчишеская внешность и тело богини принадлежат одной и той же женщине… Лада не говорила со мной.
Три дня мучился я, пока не удалось мне схватить через решетку голубя. В первый день я наблюдал за тем, как голуби проносятся стайками над соседней башней. На второй день приманивал их хлебными крошками. На третий поймал одного голубя. Он был точь-в-точь как тот, что сделал меня хранителем Священной книги.
Я гладил голубя, пока он не успокоился. Думал о раненом Владе и о Священной книге. Думал о нем, как о покойнике, думал и о том, что будет, если он останется жив.
В башне с трех сторон имелись бойницы. Я смотрел через бойницу в сторону пустоши. Старался не глядеть в ту сторону, откуда была видна деревня — там находился Доминиканец. Я боялся увидеть рядом с ним конников, много конников, а впереди развевающееся знамя со львом — гербом Симона де Монфора. Или же знамя с изображением пса, держащего в зубах факел — знак доминиканцев — «dominicanes»: псы Господни.
С четвертой стороны башни имелась могучая дверь с решетчатым оконцем. Оно было закрыто снаружи железным ставнем. На третий день пребывания моего в башне этот железный ставень неожиданно звякнул и за решеткой появилось лицо баронессы. Я подошел к двери с голубем в руках. И скорее почувствовал, чем заметил, как Лада приподнялась и села на своем соломенном тюфяке.
Я смотрел на баронессу и молчал. Начиналась большая игра с большими ставками. Я верил в свой добрый жребий, но баронесса должна была первой сделать ход.
Поскольку за решеткой видно было только ее лицо, она казалась молодой девушкой. Как и глядя на Ладу, невозможно было угадать под груботканными одеждами этой женщины роскошную грудь и дивные бедра. На похудевшем лице ее как-то особенно ярко горели огромные глаза, под глазами легли тени, губы припухли. Она походила на женщину, предававшуюся любви всю ночь — нет, несколько ночей кряду.
Баронесса сказала:
— Барон пришел в себя. Он хочет тебя видеть.
Почему тогда она не открывала дверь? Я сказал ей:
— Если бы барон не пришел в себя, ты стала бы владетельницей замка Отервиль. А всего-то: свинцовый гроб, который нельзя открывать — какие только болезни ни приходят с этого страшного Востока — а в нем мертвый барон. Пока ты, его жена, не докажешь, что барон мертв, ты не вправе обладать и распоряжаться замком его и землями. Можешь владеть ими, но сама будешь подвластна совету рода Д’Отервилей.
Она смотрела на меня, и выражение глаз ее вдруг стало по-мужски жестким. Она сказала:
— Барон Анри, ты долго жил среди убийц. Я хочу, чтобы муж мой был жив. И чтобы ты заставил его остаться со мной.
Я отошел к бойнице и выпустил голубя. Не следовало кроткой птахе слышать те слова, что намеревался я произнести. Я сказал Ладе:
— Влад пришел в себя.
Вернулся к баронессе и сказал:
— Твой муж останется с тобой, если позволишь мне уйти отсюда с Книгой. Человека — за Книгу.
Она закрыла глаза. Лицо ее вмиг постарело. Потом глаза открылись и она спросила:
— А властен ли ты сделать это?
И я сказал — не видя причины быть с ней искренним:
— Книга властна.
И, немного подумав, добавил:
— Когда муж твой поправится, отведи его к реке, к глубокому омуту. Заставь раздеться и оставить платье барона на берегу. Пусть подумают, что он стал купаться и утонул. Можешь найти и какой-нибудь неузнаваемый труп утопленника… А Влада отпустишь обратно — в земли болгарские.
Она сказала:
— Я подумаю.
Железный ставень опустился. Рядом со мной стояла Лада. Она спросила:
— Чего хочет эта женщина?
Впервые заговорила, с тех пор как нас заточили в башню.
Влад лежал на спине, грудь его была перевязана. Супружеское ложе баронов Д’Отервилей было очень широким. Над головой Влада покачивался шелковый балдахин, державшийся на четырех позолоченных колоннах.
Я стоял по одну сторону ложа, Лада по другую — как дьявол и ангел, пришедшие бороться за душу Влада. Рваные и грязные наши одежды не слишком соответствовали величественности спальни. Баронесса стояла в ногах у Влада. Женственная, трепетная, бледная, в длинном до земли одеянии и с высокой прической. Я заметил в черных ее волосах серебряные нити. Влад показался мне исхудавшим, но весьма воодушевленным. Он сказал:
— Итак, ты продаешь меня?
Слова эти не задели меня, я даже не вздрогнул. Я уже решил все заранее. И сказал ему:
— Книга должна продолжить свой путь.
Влад спросил:
— Без меня?
Я ответил:
— Без тебя. Без меня, без Лады. Книга — это всё.
Влад сказал:
— И я должен обещать, что останусь в замке?
Я сказал ему:
— Если не останешься ты, останемся все мы. И Книга. В любой час здесь может появиться Симон Католик.
Влад молчал. Он смотрел на меня. Смотрел на Ладу. Ни разу не взглянул на баронессу. И вдруг заговорил и сказал так:
— Ты оставишь Ладу со мной. Я отправлю ее в Болгарию — ведь я барон, не так ли? Иначе в другой раз ты продашь и ее.
Я сказал:
— Пусть решит сама Лада.
Лада наклонилась и поцеловала его в лоб. И сказала ему:
— Прощай, Владе!
Влад сказал:
— Прощай, Ладо! Бог с тобой, Бояне. Не могу я ненавидеть тебя, как не мог и полюбить. Ты не человек.
Мы вышли. Лада тихо спросила:
— Зачем, зачем?
Потом добавила:
— Что за страшное Слово ношу я в себе? Оно ведь исполнено любви и доброты… Зачем же оно разлучает людей?
Я молчал. Что я мог сказать?
И вновь держал я в ладонях своих свиток Священной книги. Он казался невесомым, странным и чужим без железной своей брони. Баронесса завернула его в кусок мягкой оленьей шкуры. Я развернул и посмотрел на диковинные, необычной формы, письмена. Неужто кто-нибудь умел прочитать их? Не сохранялось ли сокровенное Слово лишь в памяти живых людей — таких, как Лада? Баронесса куталась в длинные свои одежды и все же дрожала от холода. Мне показалось, что она обрадовалась, отдав мне Книгу — она освобождалась от нее. Лада стояла рядом со мной — она даже не взглянула на свиток. Баронесса сказала:
— Я посмотрела, но ничего не поняла. Правда ли, что с ее помощью можно призвать дьявола?
Я покачал головой: нет, неправда. И в тот же миг подумал — а не призывает ли и впрямь эта Книга слуг зла? Не приманивает ли их, как огонь — хищников? И не могут ли они причинить ей зло — как мошкара, слетаясь к зажженной свече, способна загасить ее пламя? А приблизившись вплотную к ней — сгорает. Была ли Священная книга нетленной?
Я посмотрел на баронессу. Не знал, в какие слова облечь свою просьбу. Сказать ли «Молю тебя» или… Не помню, когда в последний раз молил я кого-нибудь — кроме Бога. И я сказал:
— Пригласи Доминиканца в замок. Мы должны уйти незамеченными.
Она задумалась. Потом сказала:
— Помнишь, что сказала я монаху? Что когда человек умирает, с ним умирают и его устремления.
Да, я помнил кувшин, что упал и разбился, забрызгав нам ноги красным вином. Лады при этом не было. Теперь она вдруг проговорила:
— Не убивай его. Пусти слух, что он чумной. Пусть разбегутся люди его. Пусть останется один-одинешенек. Может, тогда задумается о содеянном им зле.
Баронесса едва заметно приподняла брови и с удивлением оглядела Ладу.
Конские копыта процокали по бревнам навесного моста. Мы с Ладой покидали замок Отервиль. На груди у меня, под кольчугой, плотно к телу была привязана Священная книга. Лада везла с собой клетку с двумя голубями. Влад дал ее ей, чтобы она выпустила их, когда мы найдем новый приют.