Я на мгновение задумался.
– Обувь.
– Какая обувь?
– Любая. Торговля обувью.
На лице Сторми отразилось сомнение.
– Обувь лучше покрышек?
– Конечно. Как часто ты покупаешь покрышки? Даже не раз в год. И для автомобиля тебе нужен только один комплект. А людям нужна не одна пара туфель. Им нужно много пар. Коричневые туфли, черные, беговые, сандалии…
– Но не тебе. У тебя лишь три пары одинаковых кроссовок.
– Да, но я не такой, как остальные люди.
– Это точно, – согласилась она.
– И еще один момент, – продолжил я. – Не у каждого мужчины, женщины, ребенка есть автомобиль, но у всех имеется по паре ног. Или почти у всех. Семья из пяти человек может иметь два автомобиля, но ног-то у них десять.
– Есть много причин, по которым можно любить тебя, Одди, но эта для меня на первом месте.
Сторми более не склоняла голову и не прищуривала один глаз. Она смотрела прямо на меня. Огромными, как Галактика, глазами, глубокими, как темнота между двумя звездами в небе. Выражение ее лица смягчилось любовью. Ее явно тронуло сказанное мною, подтверждением тому служил и тот факт, что она до сих пор не достала чурро из белого пакетика.
К сожалению, я, должно быть, слушал ушами, поэтому не знал, о чем она говорит.
– И что же это за причина? Ты… про мой анализ обувной торговли?
– Ты так же умен, как и любой из моих знакомых… и при этом такой простак. Это очаровательная комбинация. Хорошая голова и невинность. Мудрость и наивность. Острый ум и истинная мягкость.
– И это то, что тебе больше всего во мне нравится?
– На данный момент – да.
– Но, послушай, с этим я ничего не смогу поделать.
– Поделать?
– Те качества, которые тебе во мне нравятся, я хочу их совершенствовать. Лучше скажи, что тебе нравятся мои манеры, мой вкус в одежде, в конце концов, мои оладьи. Ты вот спроси Терри, они легкие, воздушные и очень вкусные. Но я не знаю, как стать более умным и простым, чем я есть сейчас. Даже не знаю, понимаю ли я, о чем ты говоришь.
– И хорошо. Не думай об этом. Тут ты действительно ничего не сможешь изменить. И потом, я же выхожу за тебя замуж не ради денег.
Она предложила мне чурро.
Учитывая, как быстро билось мое сердце и лихорадочно работала голова, только сахара мне и не хватало, но отказываться я не стал.
Какое-то время мы ели молча, потом я спросил:
– Как насчет свадьбы… когда, по-твоему, мы должны заказывать торт?
– Скоро. Долго я ждать не смогу.
– Слишком долгое ожидание может все испортить, – в моем голосе слышались радость и облегчение.
Она улыбнулась:
– Видишь, что здесь происходит?
– Полагаю, я смотрю всего лишь глазами. Что я должен видеть?
– Происходит следующее… я хочу второй чурро… и собираюсь его съесть, а не ждать следующего вторника.
– Ты необузданная женщина, Сторми Ллевеллин.
– Ты и представить себе не можешь, до чего необузданная.
Это был плохой день, с Харло Ландерсоном и Человеком-грибом, черной комнатой, бодэчами и плачущим Элвисом. Однако теперь, когда я сидел рядом со Сторми и ел чурро, на какие-то мгновения мне показалось, что это хороший день.
Но мгновения эти не затянулись. Зазвонил мой мобильник, и я не удивился, услышав голос чифа Портера.
– Сынок, ризница в церкви Святого Бартоломео просто растерзана. Там побывал какой-то безумец.
– Робертсон.
– Я уверен, что ты прав. Ты всегда прав. Скорее всего он. Но к тому времени, как прибыли мои люди, он уже ушел. Ты больше не видел его?
– Мы, можно сказать, тут прячемся… нет, его не видать. – Я оглядел автостоянку, очередь автомобилей к «автоокну» «Мексиканской розы», улицу в поисках запыленного «Форда Эксплорера» Боба Робертсона.
– Несколько часов мы лишь вели наблюдение за его домом, но теперь активно займемся его поисками.
– Я могу задействовать свой психический магнетизм, – предложил я, напоминая о моей способности найти человека, полчаса покружив по улицам.
– Мудрое ли это решение, сынок? Учитывая, что в машине будет Сторми?
– Сначала я отвезу ее домой.
Эту идею Сторми отмела с ходу:
– Черта с два, Малдер.
– Я все слышал, – отозвался чиф Портер.
– Он все слышал, – сообщил я Сторми.
– Что с того?
– Она зовет тебя Малдер, как в «Секретных материалах»? – спросил чиф.
– Нечасто, сэр. Лишь когда думает, что я проявляю отеческую заботу.
– А ты когда-нибудь зовешь ее Скалли?
– Только когда мне хочется получить пару пинков или оплеух.
– Из-за тебя я больше не смотрю этот сериал.
– Почему, сэр?
– Благодаря тебе непознанное становится слишком уж реальным, можно сказать, переходит на бытовой уровень. И сверхъестественное перестает увлекать.
– Меня тоже не увлекает, – заверил я его.
К тому времени, когда мы с чифом Портером закончили разговор, Сторми собрала все обертки и контейнеры из-под еды и засунула их в один пакет. Покидая автостоянку «Мексиканской розы», мы бросили его в мусорный контейнер, который стоял на выезде.
– Давай сначала заедем ко мне, чтобы я могла взять пистолет, – предложила она, когда, выехав со стоянки, я повернул налево.
– Пистолет ты можешь держать только в доме. У тебя нет лицензии на ношение пистолета вне его стен.
– У меня нет лицензии и на право дышать, но я тем не менее дышу.
– Никаких пистолетов, – отрезал я. – Покружим по городу и посмотрим, что из этого выйдет.
– Почему ты боишься оружия?
– Слишком уж оно грохочет.
– И почему ты всегда уходишь от ответа на этот вопрос?
– Я не всегда ухожу от ответа.
– Почему ты боишься оружия? – настаивала она.
– Возможно, в прошлой жизни меня застрелили.
– Ты не веришь в реинкарнацию.
– Я не верю и в налоги, однако плачу их.
– Почему ты боишься оружия?
– Может, потому, что мне приснился вещий сон, в котором меня застрелили.
– Тебе приснился вещий сон, в котором тебя застрелили?
– Нет.
Она не знала жалости:
– Почему ты боишься оружия?
Я могу быть глупцом. Вот и теперь пожалел о своих словах, едва они сорвались с губ:
– Почему ты боишься секса?
С внезапно обледеневшего и далекого насеста, в который вдруг превратилось пассажирское сиденье, она одарила меня долгим, суровым, пробирающим до костей взглядом.
На мгновение я попытался прикинуться, будто не понимаю, как больно ударил ее мой вопрос. Сосредоточился на дороге, изображая из себя дисциплинированного водителя, который ни на что не отвлекается.
Но притворство не относится к числу моих сильных сторон. В конце концов я посмотрел на нее, на душе аж кошки скребли, и сказал:
– Извини.
– Я не боюсь секса.
– Знаю. Извини. Я – идиот.
– Я просто хочу быть уверена…
Я попытался закрыть ей рот рукой. Не получилось.
– Я просто хочу быть уверена, что ты влюблен в меня не столько из-за этого, как по другим причинам.
– Так и есть, – заверил я ее, чувствуя себя злым карликом. – По тысяче причин. Ты знаешь.
– Когда у нас это случится, я хочу, чтобы все было как положено, чисто и прекрасно.
– Я тоже. Так и будет, Сторми. Когда придет время. А времени у нас предостаточно.
Остановившись на красный свет, я протянул ей руку. Мне полегчало, когда она коснулась ее своей, сердце забилось сильнее, когда сжала.
Красный свет сменился зеленым. Теперь я ехал, держа руль только одной рукой.
– Извини, Одди, – какое-то время спустя она нарушила затянувшееся молчание нежным голоском. – Это моя вина.
– Никакой твоей вины нет. Я – идиот.
– Я загнала тебя в угол вопросом о том, почему ты боишься оружия, а когда надавила слишком сильно, ты дал мне сдачи.
Она говорила чистую правду, но от этой правды чувство вины за содеянное ничуть не уменьшилось.
Через шесть месяцев после смерти отца и матери, когда Сторми было семь с половиной лет и она носила фамилию Брозуэн, ее удочерила бездетная, хорошо обеспеченная пара с Беверли-Хиллз. Они жили в большом поместье. Будущее рисовалось в самом радужном свете.
Но как-то ночью, на второй неделе жизни в новой семье, приемный отец зашел в ее комнату и разбудил ее. Вывалил перед ней свое хозяйство и принялся лапать ее, пугая и унижая.
Она все еще переживала смерть родителей, всего боялась, чувствовала себя одинокой и покинутой, многого не понимала, стыдилась того, что происходит, в общем, три месяца терпела приставания этого извращенца. Но наконец рассказала обо всем социальному работнику, женщине, которая периодически навещала ее по поручению агентства, обеспечивающего права приемных детей.
После этого, нетронутая, она прожила в приюте при церкви Святого Бартоломео до завершения учебы в средней школы.
Мы с ней начали встречаться в первом классе средней школы и больше четырех лет были лучшими друзьями.
И несмотря на то, как много мы значили друг для друга, несмотря на то, что собирались достигнуть еще большего в грядущие годы, я смог обидеть ее («Почему ты боишься секса?»), когда она слишком уж прижала меня моим страхом перед оружием.
Циник как-то сказал, что самая характерная черта человечества – наша способность вести себя с другими не по-человечески.
По отношению к человечеству я – оптимист. Полагаю, Бог – тоже, иначе Он давно бы стер нас с лица этой планеты и начал все заново.
И, однако, я не могу выбросить из головы утверждение этого циника. Вот и сам могу вести себя не по-человечески, пример тому – мой резкий ответ человеку, который дороже мне всех на свете.
Какое-то время мы плыли по асфальтовым рекам, не находя Человека-гриба, но возвращаясь друг к другу.
– Я люблю тебя, Одди, – наконец сказала она.
– Я люблю тебя больше жизни, – ответил я осипшим от волнения голосом.
– У нас все будет хорошо.
– У нас уже все хорошо.
– Мы странные, нервные, но у нас все хорошо, – согласилась она.
– Если кто-то изобретет термометр, который меряет странность, он растает у меня во рту. Но ты… у тебя – нет.