Она стояла у разделочного столика рядом с раковиной, маленьким ножиком резала спелый флоридский грейпфрут. На доске блестела горка уже вынутых косточек.
– Чего ты такой взъерошенный? – спросила она, закончив с грейпфрутом и отложив нож.
– Я подумал, что ты умерла.
– Раз уж я жива, как насчет завтрака?
Мне хотелось рассказать ей о том, что кто-то подстрелил чифа, но слова я произнес совсем другие.
– Если бы я употреблял наркотики, то съел бы сейчас омлет с амфетамином[62] и запил его тремя чашками черного кофе. Ночью я практически не спал, а сегодня спать мне никак нельзя, да еще нужно сохранять ясную голову.
– У меня есть пончики в шоколаде.
– Пожалуй, с них и начну.
Мы сели за кухонный стол, она – с грейпфрутом, я – с коробкой пончиков и бутылкой «пепси», в которой хватало и сахара, и кофеина.
– Почему ты подумал, что я умерла?
Она и так волновалась обо мне. Я не хотел, чтобы ее озабоченность вышла за разумные пределы.
Если бы я сказал ей о чифе, мне бы пришлось рассказать о Бобе Робертсоне в моей ванне, о том, что на церковном кладбище я видел мертвеца, о событиях в церкви Шепчущей Кометы и сатанинской медитативной карточке.
Она бы захотела быть рядом со мной. Прикрывать меня своим пистолетом. Я не мог подвергать ее такой опасности.
Вздохнул и покачал головой:
– Не знаю. Я видел бодэчей. Их тут тьма-тьмущая. Так что жертв скорее всего будет много. Я боюсь.
Она предупреждающе нацелила на меня ложку.
– Только не говори, что сегодня мне лучше остаться дома.
– Я бы хотел, чтобы ты сегодня осталась дома.
– Что я тебе только что сказала?
– Что я тебе только что сказал?
Какое-то время мы молчали, скрестив взгляды, она жевала грейпфрут, я – пончик в шоколаде.
– Я сегодня останусь дома, если ты проведешь этот день со мной.
– Мы об этом уже говорили. Я не могу позволить людям умереть, если есть возможность их спасти.
– Я не собираюсь целый день сидеть в клетке только потому, что где-то бродит тигр.
Я выпил «пепси». Пожалел, что у меня нет кофеиновых таблеток. Хотелось поднести к носу нюхательную соль, чтобы очистить голову от тумана, который сгущался все сильнее: сказывался недостаток сна. Хотелось быть таким же, как другие люди, безо всякого сверхъестественного дара, без груза ответственности, который давил на плечи и пригибал к земле.
– Он страшнее тигра.
– Мне все равно, пусть он даже страшнее тираннозавра. У меня есть своя жизнь, и я не могу потерять день, если хочу через четыре года открыть свое кафе-мороженое.
– Да перестань. Один день отгула не помешает тебе реализовать свою мечту, не поставит под угрозу твои планы на будущее.
– Каждый день моей работы, направленной на достижение цели, и есть мечта. Главное – процесс, а не конечный результат. Понимаешь?
– Почему я вообще стараюсь в чем-то тебя убедить? Я всегда проигрываю.
– Ты – потрясающий человек действия, сладенький. И тебе совсем не обязательно быть хорошим спорщиком.
– Я – потрясающий человек действия и великолепный повар приготовления быстрых блюд.
– Идеальный муж.
– Я собираюсь съесть второй пончик.
Понимая, что делает предложение, которое я не смогу принять, Сторми улыбнулась.
– Вот что я тебе скажу. Я возьму на работе отгул и буду рядом с тобой, куда бы ты ни пошел.
А я, направляемый психическим магнетизмом, хотел пойти к неизвестному мне человеку, убившему Робертсона, а теперь скорее всего готовившемуся провести операцию, которую они вместе спланировали. И рядом со мной безопасность Сторми не обеспечил бы весь личный состав полицейского участка Пико Мундо.
– Нет. – Я покачал головой. – Реализуй свою мечту. Выдавай шарики мороженого, смешивай молочные коктейли, овладевай секретами торговли мороженым. Даже самые маленькие мечты не станут явью, если не прилагать силы к их осуществлению.
– Ты это сам придумал, странный ты мой, или кого-то процитировал?
– Разве ты не узнала автора? Я процитировал тебя.
В ее улыбке читалась любовь.
– Ты умнее, чем можно сказать по твоему виду.
– Мне иначе нельзя. Куда ты пойдешь на ленч?
– Ты же знаешь… ленч я беру с собой. Так дешевле, и я могу остаться на работе, держать все под контролем.
– Не меняй своих планов. Держись подальше от боулинг-центра, кинотеатра, чего угодно.
– Как насчет поля для гольфа?
– Не приближайся.
– Площадки мини-гольфа?
– Я серьезно.
– Могу я пойти в зал игровых автоматов?
– Помнишь старый фильм «Публичный враг»? – спросил я.
– Могу я пойти в парк аттракционов?
– Джеймс Кэгни[63], игравший гангстера, завтракает со своей сожительницей…
– Я – ничья сожительница.
– …и если она раздражает его, швыряет ей в лицо половинку грейпфрута.
– А что делает она… кастрирует его? Именно это сделала бы я тем самым ножом, которым резала грейпфрут.
– «Публичный враг» снимался в 1931 году. Тогда кастрацию на экране не показывали.
– Да, каким незрелым было искусство. И до каких высот оно поднялось теперь. Дать тебе половинку моего грейпфрута и браться за нож?
– Я лишь говорю, что люблю тебя и волнуюсь о тебе.
– Я тоже люблю тебя, сладенький. Поэтому обещаю не есть ленч на площадке мини-гольфа. Съем его в «Берк-и-Бейли». Если рассыплю соль, обязательно брошу щепотку через плечо. Чего там, брошу солонку.
– Спасибо. Но я по-прежнему думаю, а не швырнуть ли в тебя половинкой грейпфрута.
Глава 46
В доме Такуды на Хэмптон-уэй не осталось ни одного бодэча. Даже не верилось, что ночью они там просто кишели.
Когда я припарковался перед домом, поднялись ворота гаража. Кен Такуда выезжал задним ходом на своем «Линкольне Навигаторе».
Увидев, что я иду по подъездной дорожке, он остановил внедорожник, опустил стекло.
– Доброе утро, мистер Томас.
Он – единственный из моих знакомых, кто обращается ко мне так формально.
– Доброе утро, сэр. Прекрасное утро, не так ли?
– Великолепное утро, – кивнул он. – И день знаменательный, как и любой другой день, полный новых возможностей.
Доктор Такуда работает в филиале Калифорнийского университета в Пико Мундо. Преподает английскую литературу двадцатого столетия.
Учитывая, что модернистская и современная литература, какой ее подают в большинстве университетов, выглядит мрачной, циничной, болезненно впечатлительной, пессимистичной, человеконенавистнической, написанной людьми, склонными к суициду, которые рано или поздно сводят счеты с жизнью посредством алкоголя, наркотиков или стрелкового оружия, профессор Такуда на удивление веселый человек.
– Я хочу посоветоваться с вами насчет своего будущего, – солгал я. – Думаю о том, чтобы поступить в колледж, а потом, возможно, защитить докторскую диссертацию, избрать карьеру ученого, как вы.
Бледнея, его цветущее азиатское лицо приобретало серо-коричневый оттенок.
– Знаете, мистер Томас, я – сторонник получения образования, но могу рекомендовать университетскую карьеру только в научно-технической сфере. В остальном академическая среда – сточная канава, заполненная неразумностью, ненавистью, завистью, преследованием собственных интересов. Я уйду оттуда, как только заработаю пенсионный пакет, полагающийся за двадцатипятилетний стаж, а потом буду писать романы, как Оззи Бун.
– Но, сэр, вы всегда кажетесь таким счастливым.
– В брюхе Левиафана, мистер Томас, человек может либо впасть в отчаяние и погибнуть, либо сохранять бодрость духа и выжить, – и он ослепительно улыбнулся.
Я, конечно, не ожидал такого ответа, но не стал отклоняться от первоначального плана: узнать, что он собирался делать во второй половине дня, и, таким образом, выяснить, где нанесет удар дружок Робертсона.
– И все же я хотел бы поговорить с вами об этом.
– В мире очень мало скромных хороших поваров и слишком много раздувающихся от важности профессоров, но мы можем поговорить об этом, если хотите. Позвоните в университет и попросите соединить с моим офисом. Моя помощница назначит вам время.
– Я надеялся, что мы сможем поговорить этим утром, сэр.
– Сейчас? Что вызвало такую тягу к академической карьере?
– Я должен серьезно подумать о будущем. В субботу я собираюсь жениться.
– Невеста – мисс Броуэн Ллевеллин?
– Да, сэр.
– Мистер Томас, у вас есть редкая возможность обрести рай на земле, и не стоит вам отравлять жизнь университетом или торговлей наркотиками. У меня сегодня лекция, после нее два семинара. Потом ленч и поход в кино с семьей, так что, боюсь, ваше внезапное стремление к самоуничтожению мы сможем обсудить только завтра.
– А куда вы пойдете на ленч, сэр? В «Гриль»?
– Решение будут принимать дети. Это их день.
– И какой фильм вы хотите посмотреть?
– Про собаку и инопланетянина.
– Не надо, – сказал я, хотя и не видел фильма. – Он плохой.
– Его все хвалят.
– Он отвратительный.
– А критикам нравится.
– Рэндалл Джаррелл сказал, что искусство – вечно, а критики – насекомые, живущие один день.
– Позвоните мне в офис, мистер Томас. Мы поговорим завтра.
Он поднял стекло, выкатился с подъездной дорожки на мостовую и поехал, сначала в университет, а потом на встречу со смертью.
Глава 47
Николина Пибоди, пяти лет от роду, была одета в розовые кроссовки, розовые шорты и розовую футболку. И часы на левой руке были с розовым ремешком и розовой поросячьей мордочкой на циферблате.
– Когда я вырасту и смогу сама покупать себе одежду, – сообщила она мне, – то буду носить только розовое, розовое и розовое, каждый день, круглый год, всегда.
Леванна Пибоди, почти семилетняя, закатила глаза.
– И все будут думать, что ты – проститутка.
Виола как раз вошла в гостиную с праздничным тортом на блюде под прозрачной крышкой.