Священник Константин спрашивает князя Дира:
– Сочетался ли еси Христу?
И князь Дир отвечает:
– Сочетался.
Вопрос и ответ звучат трижды.
– И поклонися Ему.
И князь Дир покланяется, говоря:
– Покланяюся Отцу и Сыну и Святому Духу, Троице Единосущней и Нераздельней.
И снова священник Константин обходит с тем же своих крещаемых.
Отречение от сатаны было скреплено тем, что крещаемый дунул и плюнул на него. Преданность же Христу скрепляется поклонением Святой Троице.
Священник Константин велит к решающимся зажечь свечи, а сам, взяв кадило, подходит к воде и кадит вокруг себя, потом отдает кадило Кукше и кланяется на Восток.
Залах ладана всегда волновал Кукшу, но сегодня он действует на него особенно сильно, Кукша чувствует, что он участник события необыкновенного, ему кажется, что благовонный синий дым вот-вот подхватит его и вознесет в загадочную призрачную высь.
Вместе с тем подспудная тревога не отпускает его, мешает ему полностью раствориться в волнах благоговения, снова и снова является совсем неуместный сейчас, слишком мирской вопрос: где же Вада?
Меж тем звучит торжественное славословие, с которого начинается освящение воды:
– Благословенно Царство Отца, и Сына, и Святаго Духа, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.
Кукша глядит в воду, которая подлежит освящению, и замечает притаившуюся в купе белых кувшинок матерую щуку. Она стоит неподвижно и ее легко принять за кусок дерева, потемневший от долгого пребывания в воде.
Ему кажется неуместным, чтобы здесь, возле самых ног священника, освящающего воду, происходила охота одного живого существа на другое, он полагает, что это нарушает благолепие таинства. Как быть? Спугнуть щуку? Но это нарушит благолепие еще больше…
– Ты убо, Человеколюбче Царю, прииди и ныне наитием Святаго Твоего Духа, и освяти воду сию…
Вверх по течению плывет беспечная плотвица, сейчас она поравняется с купой кувшинок, щука сделает молниеносный бросок и… но плотвица, словно уловив Кукшино беспокойство, неожиданно поворачивает вправо и проходит так далеко от щуки, что та и не шевельнулась.
– Молимся Тебе, Господи, да отступят от нас вся воздушная и неявленная привидения, и да не утаится в воде сей демон темный, ниже да снидет с крещающихся дух лукавый, помрачение помыслов и мятеж мыслей наводяй.
Теперь священник Константин изгоняет духов из воды. Он трижды знаменует воду, погружая в нее персты. Щука неохотно покидает свое укрытие и уходит вверх по течению. Дунув на воду, священник Константин говорит:
– Да сокрушатся под знамением образа Креста Твоего вся сопротивныя силы.
Он произносит это трижды.
Под берегом проплывает утка с выводком утят. Утята не отстают от матери ни на шаг. Они вызывают в Кукше умиление: откуда эти желтые пушистые комочки знают, что ни в коем случае не следует отставать от матери?
– Мир всем, – говорит священник Константин, – главы ваша Господеви приклоните.
И трижды дует в сосуд с елеем, который держит его брат Мефодий, и трижды знаменует сосуд крестным знамением.
Вместе со всеми священник Константин трижды поет «Аллилуйя!» и трижды творит крестное знамение над елеем, изливаемым в воду.
– Благословен Бог, – говорит священник Константин, – просвещаяй и освящаяй всякого человека, грядущего в мир, ныне и присно, и во веки веков.
И люди отвечают этому возгласу торжественным подтверждением:
– Аминь!
Подходит первый крещаемый – князь Дир. Он уже знает свое новое имя – Илия. Священник Константин увлажняет елеем два перста и творит образ креста на его челе, на груди и на спине, говоря:
– Помазуется раб Божий Илия, елеем радования во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Следом за князем Диром, обретшим новое, христианское имя, помазуются прочие крещаемые, тоже получающие новые христианские имена.
Теперь все они готовы к самому Крещению. Священник Константин велит князю Диру войти в воду и стать, глядя на восток. При этом он говорит:
– Крещается раб Божий Илия, во имя Отца…
И, погрузив крещаемого с головой в воду, запечатлевает погружение возгласом:
– Аминь.
Вслед за этим он произносит:
– …и Сына…
И снова с головой погружает крещаемого, и запечатлевает погружение возгласом:
– Аминь.
Наконец он произносит:
– …и Святаго Духа.
Погружает крещаемого, и запечатлевает погружение возгласом:
– Аминь.
«А вдруг Вада утонула? – со страхом думает Кукша. – Нет, этого не может быть, ведь она плавала… плавает, как русалка!..»
После троекратного погружения в воду новокрещеный облачается в белое одеяние. И облачая его, священник говорит:
– Облачается раб Божий Илия в ризу правды во имя Отца, и Сына, и Святаго Духа. Аминь.
Вслед за князем Диром священник Константин трижды с молитвами погружает в воду очередного крещаемого.
После погружения в воду и облачения в белую одежду каждый новокрещеный запечатлевается святым миром.
Но крещены еще далеко не все, многие смиренно ждут своей очереди, следя за каждым движением священника Константина.
Удивительно это временное разделение! Собравшиеся здесь кияне с давних пор знакомы между собой, но сейчас те, кто уже принял Святое Крещение, и те, кому это предстоит, смотрят друг на друга как на людей иного мира.
Наконец после облачения в белые одежды и Миропомазания последних, принявших Святое Крещение, всех новокрещеных, с зажженными свечами в руках, священник Константин и те, кто помогал ему в совершении Таинства, ведут в храм, это торжественное шествие сопровождается пением:
– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас!
Великое Таинство завершается, сейчас новокрещеные войдут в храм уже как верные – возрождение в Крещении и Миропомазании отворяет им врата в Царство Божие, которые до сей поры были закрыты для них неведением Бога. Идущие ныне за священником Константином и его помощниками к храму не просто сонмище людей, которых собрал вместе случай или какая-то житейская нужда, – все эти люди, поскольку каждый из них соединен со Христом, соединены отныне между собой и составляют одну семью, одно братство, одно тело…
Глава двадцать шестаяЦЕРКОВЬ ВО ИМЯ ПРОРОКА ИЛИИ
Братья Константин и Мефодий бродят по Киеву, в этих прогулках их сопровождают Кукша и Шульга. Братья с любопытством разглядывают киевские постройки – до приезда в Киев они не видывали деревянных строений. Но не жилища смердов – землянки и полуземлянки, издали похожие на холмики, поросшие травой, – привлекают внимание братьев.
– Эти дома слишком маленькие, – объясняют братья, – их размеры не соответствуют нашему замыслу.
Не любопытны им и продолговатые варяжские дома в усадьбах князей Оскольда и Дира, называемые гридницами, хотя они и большие. Братья говорят, что их устройство тоже не подходит для задуманного дела. Гридницы построены из бревен, стоймя врытых в землю, а таким способом не воздвигнешь высокой постройки. К тому же очевидно, что концы бревен, врытые в землю, быстро сгниют.
По словам братьев, им для осуществления их замысла кажется гораздо более подходящим устройство высоких рубленых домов и городских башен, то есть строений, сложенных из бревен.
Священник Константин дотошно расспрашивает, устойчивы ли они, не падают ли, если, не дай Бог, случается сильная буря. Ни Кукша, ни Шульга не могут припомнить случая, чтобы дом или башню повалила буря, даже и очень сильная, – ни здесь, в Киеве, ни на их родине, на севере. Разве что крышу сорвет…
Константину хочется выяснить, почему в Киеве многие дома столь высоки. Хозяева их не кажутся богатыми, если судить по их виду. Простые греки, например, не стремятся строить себе высокие жилища. Другое дело богатые, эти не жалеют денег, чтобы воздвигнуть великое произведение зодческого искусства и таким образом похвастать перед другими своим величием, а заодно увековечить себя на земле. Но это обычная человеческая гордыня. Здесь же, в Киеве, высота домов, кажется, связана с какой-то другой причиной? Может быть, киевские дома имеют второй, верхний ярус[184]?
Кукша пытается ответить, у него ничего не получается, и тогда объяснять берется Шульга.
– Двухъярусные дома в Киеве, конечно, есть, – говорит Шульга, – попадаются даже трехъярусные. Но подобные дома ставят себе только бояре. Эва!
И он указывает на высокие хоромы Киевой горы.
– А у простых дома высокие, – продолжает он, – чтобы не задохнуться от дыма, когда топят печь. Иной еще дупло приладит на крышу, чтобы через него быстрее дым вытягивало.
Константин спрашивает, нельзя ли войти в какой-нибудь дом и посмотреть, как там внутри.
– Отчего же! – говорит Шульга и направляется к ближайшей усадьбе, на которой стоит добротный бревенчатый дом. На дороге возле усадьбы играют несколько светловолосых ребятишек – набирают полные пригоршни пыли и подбрасывают ее. Завидев необычных прохожих, они перестают играть и с разинутыми ртами, не мигая, глядят на них.
Из-за частокола слышится грозное рычание – это, заслышав чужие шаги, подает голос цепной пес. Шульга несколько раз брякает железным кольцом, висящим на калитке. Немного погодя появляется рыжий зеленоглазый человек. Глянув на пришельцев поверх калитки и остановив взгляд на священнике Константине, он отворяет ее.
– Милости просим! – с поклоном говорит он.
– Входите, гостями будете.
– Мир дому твоему! – с таким же поклоном отвечает Шульга. – Видишь ли, добрый человек, тут со мной люди из дальних краев, охота им поглядеть, как живут кияне, чтобы рассказать потом у себя дома.
– Входите, люди добрые! – повторяет хозяин.
– Всегда рады гостям!
Гости входят на его маленькую усадьбу. Возле дома рвется с цепи большой лохматый пес. Видны какие-то постройки, не такие высокие, как дом, и по-другому сделанные – в землю врыты четыре столба с пазами, а стены набраны из мелких бревен, затесанных с концов и вложенных в пазы. К дому пристроены такие же сенцы. Путь от калитки до порога вымощен поперечными плахами. Крепко пахнет навозом и мочой, но ни мычанья, ни блеянья не слыхать – скотина сейчас на пастбище.