й американец — надменный, презирающий японцев и ни на что не годный.
Сакумаса ни секунды не сомневался, что Дайтон его не заметил, хотя и смотрел прямо на него. «Эти люди ничего не видят, — с пренебрежением подумал Сакумаса. — Что они сделали со своими глазами? Они даже не способны толком использовать органы чувств, дарованные им природой!»
Отделившись от стены, он перебежал через улицу. На нем был длинный, до земли, черный плащ с капюшоном, на ногах — сапоги. Появись он в таком наряде посреди бела дня — окружающие были бы изумлены. Сейчас же эта одежда была как нельзя более уместна. Плащ скрывал очертания фигуры, и Сакумаса словно растворился в воздухе.
Сакумаса провел рукой по шершавой стене посольского дома и остался доволен. Из-под плаща он извлек моток прочной веревки, сплетенной из конского волоса. На одном конце веревки был крюк.
Дайтон занимал угловую квартиру. Комната, где находился сейчас хозяин, была в торцовой части здания. Сакумаса зашел за угол. На фасаде дома было множество балконов. Точным движением Сакумаса бросил веревку вверх. Стремительно разматываясь, она достигла четвертого этажа. Крюк зацепился за металлическое ограждение балкона. Это была не слишком верная опора, но Сакумаса она вполне устраивала. С короткого разбега он пробежал несколько шагов по стене и в мгновение ока оказался на уровне третьего этажа.
Окно, которое его интересовало, осталось с другой стороны здания. Чтобы добраться до него, Сакумаса предстояло преодолеть шесть метров абсолютно ровной стены.
Луиджи Аадетто вышел из гостиницы и, поеживаясь от холода, направился к зданию «Дайити кангё» — одного из крупнейших банков Японии. Там должна была стоять посольская машина с синим дипломатическим номером. Пешая прогулка до банка представляла собой не более чем элементарную предосторожность. Молодые сотрудники пренебрегали такими предосторожностями и постоянно жаловались, что им не хватает времени. После пятнадцати лет службы Ла-детто переделать себя не мог и соблюдал все правила, которым его когда-то обучили инструкторы. К тому же подобные прогулки хоть немного компенсировали сидячий образ жизни. Аадетто платил бешеные деньги за то, чтобы два раза в неделю сгонять вес на площадке для игры в гольф, но бегать вместе с коллегами вокруг императорского дворца уже не решался.
Центр Токио меж тем заполнился ночными гуляками. На улицах неистовствовали зазывалы кабаре и баров. Конечно, в веселых кварталах Асакуса, Синдзюку или Роппонги индустрия развлечений отличалась большей изобретательностью, но здесь все было как-то пристойнее. Гремевшая отовсюду музыка поднимала настроение, и Аадетто, поддавшись магии искусно организуемого веселья, несколько расслабился. С каждым годом радостей в жизни становится все меньше, размышлял он, а неприятностей все больше. Здоровье слабеет, а с ним исчезают многие иллюзии и надежды. Их место занимают болезни, разочарования и цинизм — последнее прибежище нереализованного тщеславия.
Самолюбие больше не стимулировало Ладетто — ничего особенного он не добился и сейчас уже не очень верил, что продвижение по служебной лестнице способно доставлять радость. Семейная жизнь просто не удалась. Двое почти уже взрослых детей были заняты исключительно собственными проблемами. Само существование детей, как выяснилось, вовсе не цементировало брак. Скорее наоборот — разрушилась еще одна иллюзия. Когда родители вздорили между собой, дети становились на сторону того, кто был щедрее. Обе дочери — они родились с промежутком в три года — обычно объединялись с матерью. Что, впрочем, не мешало им время от времени предавать и ее. В конце концов Луиджи махнул на все рукой; он пришел к выводу, что его дочери какие-то бесчувственные. Вечеринки и еще Бог весть какие развлечения заменили им обычную жизнь. Не забеременели еще — и слава Богу.
Жена обычно обвиняла его в плохом воспитании детей. Если он умудрялся разумно промолчать, то она, немного поплакав, быстро засыпала. Утром никак не выказывала раздражения и с разговорами не приставала. Тем более что ей приходилось поднимать дочек и выставлять их из дому ровно в восемь, чтобы они успели на школьный автобус. Возить их в школу на машине Луиджи отказался наотрез по той простой причине, что об этом его попросила жена.
Продолжить свои размышления Ладетто не удалось. Он обнаружил, что за ним идет молодой парень в зеленом плаще с погончиками и широким поясом. Это еще не таило в себе прямой опасности, но заставило насторожиться.
Сакумаса посмотрел вниз. Он не знал, что такое страх высоты. С детских лет он привык залезать на самые высокие деревья по абсолютно голым стволам. Потом настала очередь походов в горы. Он взбирался на отвесные скалы, преодолевал горные кручи без специального снаряжения.
Раскачиваясь на веревке, Сакумаса надел особой прочности перчатки с загнутыми внутрь острыми металлическими когтями. Потом медленно пополз по стене — уже без всякой страховки. Это было зрелище не для слабонервных. В гладкой на первый взгляд стене Сакумаса нащупывал малейшие выбоины и цеплялся за них. Такую же неверную опору находили и его ноги. Всем телом приникая к стене, он продвигался к углу дома.
Темная фигура японца настолько слилась с домом, что никто не мог ее увидеть. Да если бы кто-нибудь и заметил Сакумаса, то не поверил бы своим глазам. Ведь не может же человек передвигаться по отвесной стене…
В искусстве слежки японцы могли дать кому угодно сто очков вперед. Иностранец на улицах Токио — все равно что голый на улице. Вежливые японцы только делают вид, будто не обращают на тебя никакого внимания. А вот сумеешь ли ты из сотен одинаковых лиц выделить лицо того, кто тебя преследует?
После пяти лет работы в Японии Луиджи Ладет-то уже, конечно, не считал, что все японцы на одно лицо. В каждом из них он подозревал соглядатая. Молодой человек в зеленом плаще, несомненно, шел за ним. Штаты японских специальных служб невелики, и Аадетто показалось, что этот аккуратный, уверенный в себе мальчик знаком ему. Кажется, он из отдела по делам иностранцев, существующего в токийском полицейском управлении.
Машина Аадетто стояла там, где ее и должен был поставить посольский механик, завистливо полагавший, что Аадетто тайком развлекается с девочками. Машину увидел и мальчик в зеленом плаще. Полагая, что Аадетто сейчас сядет в нее, он отвернулся и уставился на стеклянный фасад банка.
Между тем Аадетто, вместо того чтобы сесть в машину, быстро перешел дорогу и свернул в один из переулков. Зеленый плащ замешкался. Запрещающий сигнал светофора помешал ему последовать за Ладетто, и он потерял американца из виду.
Хорошо ориентировавшийся в токийских переулках Ладетто почти бежал.
Полицейские агенты никогда не позволяли себе так откровенно садиться на хвост американцам.
Неужели это связано с Сонобэ?
Если за Сонобэ следят и пытаются установить, с кем он встречается, значит, он располагает какими-то очень важными сведениями. Только что переданный им пакет нужно как можно скорее доставить в посольство.
Ладетто шел по кварталу Касумигасэки, где располагалось большинство японских министерств. Прохожих было здесь поменьше, и Ладетто почувствовал себя совсем неуютно.
Периодически он по привычке оглядывался. Ладетто знал: если слежку ведут несколько человек, засечь их почти невозможно. Молодой человек в зеленом плаще странным образом действовал в одиночку. Поэтому Ладетто сразу и обратил на него внимание. Теперь зеленый плащ отстал, и никто не помешал Ладетто дойти до входа в метро.
Сакумаса стоял на карнизе. Он хорошо слышал, что в комнате работает телевизор. Металлическими когтями, прикрепленными к перчаткам, Сакумаса поддел раздвижную оконную раму, неслышно скользнул между, створками, осторожно поставив ноги на подоконник, и замер.
Плотные темно-коричневые шторы надежно скрывали его, однако как следует осмотреть комнату он не мог. Впрочем, Сакумаса это не беспокоило. В детстве ему завязывали глаза плотной тканью, и целыми неделями он жил ничего не видя. Слух, осязание, обоняние развились у него настолько, что он чувствовал себя совершенно уверенно с закрытыми глазами. Он научился определять присутствие людей по почти неслышному их дыханию, по запаху, по сотне мельчайших признаков, ничего не значащих для непосвященного человека.
Сакумаса точно знал, что в комнате находится сейчас тот, кто ему нужен. Искусство видеть невидимое, напряжением остальных чувств заменять зрение называлось харагэй. Сакумаса овладел эти искусством в специальной школе, о существовании которой знали только избранные. Он провел в ней пять лет.
Дайтону давно хотелось спать. Жена уже с полчаса назад ушла в спальню, а он, позевывая, сидел у телевизора. Зная, что на следующий день он будет чувствовать себя невыспавшимся, Дайтон все-таки не мог расстаться с этим чертовым ящиком. Когда у него не было ночных дежурств, он до поздней ночи смотрел кабельное телевидение на английском языке.
Внезапно шторы распахнулись, и какая-то черная фигура, словно большая птица из давнего фильма Алфреда Хичкока, скользнула в комнату. Дайтон медленно поднялся из кресла. Он не понимал, каким образом в комнате мог оказаться посторонний человек. Он уже раскрыл рот, чтобы крикнуть, но черная безликая фигура приблизилась вплотную, и крик его замер, не успев прозвучать.
Один из учителей Сакумаса умел легким прикосновением пальцев причинять человеку безумную боль или мгновенно парализовать его. Сакумаса в совершенстве овладел этим искусством.
Дайтон так и не успел ничего понять. Он стоял опустив руки. Мышцы и мускулы не повиновались ему.
Сакумаса был уже без перчаток. Сильным движением он раздвинул челюсти Дайтона и ловко сунул ему в рот оранжевую капсулу. Подхватив безвольное тело шифровальщика под руки, он опустил его в кресло. Потом Сакумаса приглушил звук телевизора. Он не хотел, чтобы жена Дайтона проснулась раньше, чем ее муж будет мертв.
Дайтон страдал атеросклерозом. В его возрасте инфаркт может случиться с каждым. Яд растительного происхождения, заключенный в оранжевой капсуле, действует так, что при вскрытии непременно будет установлен инфаркт миокарда. Сама капсула растворится в желудке бесследно.