Море больше, чем мир. Море порой кажется колоссальным призраком, и все же оно представляет собой подлинную реальность. Все прочее – несметные объемы суши, города, безводные планеты, космические безвоздушные просторы – все это лишь миражи. Поэтому когда мы говорим: «Все прояснилось», мы подразумеваем: «Море прояснилось». Море прояснилось целиком до самого дна и сделалось как прозрачный топаз: оно все полнилось телами Майкла Джексона – телами, танцующими в подводных лучах, телами, инертно висящими, словно медузы, у самой светлой поверхности вод, трупами нарядными, сверкающими. Мириады плывущих мертвых тел, одетых во все сценические костюмы короля поп-музыки, – утопленники в эластичных золотых латах, утопленники в черно-красной униформе русского военного курсанта, тела в футуристических пузырчатых трико, трупы в белых костюмах и белых шляпах с черной лентой, мертвецы в черных рубашках хулиганов и белых носках франтоватых обитателей городских окраин, утопленники в красных фраках, в белых вуалях, трупы в черных мундирах нью-йоркских копов, блестящие сквозь воды острыми носами своих лакированных ботинок, сияющие на глубине алмазными перчатками: все, как один, запрокинувшие лица к небу. И даже дно, святое морское дно, над которым парили они или влачились, подхваченные ласкающими течениями, даже оно приняло форму необозримого лица, то ли украшенного, то ли изуродованного пластическими хирургами. Серая подводная скала лежала на этом лице, как курчавая прядь, и тени от нарядных утопленников скользили по щекам… Изнасилованное лицо дна смотрело в небо сквозь воду. У Зои, хоть ей и исполнилось всего лишь четырнадцать, имелся неприятный сексуальный опыт: как-то раз ее изнасиловал парень по кличке Блин. Редкостный урод и подонок – из разряда расторможенных желторотов, воображающих себя бандитами. Вроде бы это происшествие ее не особенно травмировало, но случай выпал мерзкий, и она старалась об этом не вспоминать. А тут вдруг вспомнила. Точнее, вспомнила свое лицо в зеркале, когда впервые увидела свое отражение после изнасилования и ее поразила какая-то окоченевшая перламутровая тупость, граничащая со слабоумием, проступившая в тот миг сквозь ее умную жемчужную красоту. И хотя она улыбнулась себе тогда, чтобы подбодрить свою душу, и ее лучезарная улыбка озарила ее лицо ярким светом, но это был надломленный свет. Она вспомнила зеркало в чужой квартире и наконец поняла, почему влюбилась в Майкла Джексона в день его смерти, – в белом личике, истерзанном пластической хирургией, она узнала тот полузабытый надломленный свет, хлынувший на нее из зеркала после изнасилования. И смысл состоял не в том, что она смотрела в глаза мертвого и униженного Нарцисса, а в том, что она смотрела в глаза самой реальности – той реальности, которая есть ад, где демоны насилуют ангелов. И тут древняя фраза, услышанная ею неведомо где (возможно, в церкви или по телевизору), всплыла, как утопленник, со дна ее мозга: «Мне отмщение, и Аз воздам». Она вышла на берег и натянула футболку и шорты на мокрое тело. Потом обернулась к покинутому морю.
– Аз off, – произнесли ее губы, что означало «меня нет». Старинное русское слово «аз», означающее местоимение «я», соединилось с англо-американским off: так она расшифровала это море. Месть. Отмщение. Аз воздам. The sweet revenge. Месть – это блюдо, которое подают холодным. Она быстро шла вдоль пляжа, отныне уверенная в своем будущем. Месть. Месть за невинно убиенного царевича Михаила, за тупую девочку в чужом зеркале. Она поняла более важную вещь, чем причина своей любви: она поняла, что Майкла Джексона отравили и совершили это намеренно, со злым умыслом. И сделал это один конкретный человек. Ничего об этом убийце она не знала, но уже чувствовала его – где-то он таится, ядовитый тарантул, окрашенный в цвета мимикрии. И она знала, что найдет его. Ничто ее не остановит. Ей нет преград. Безоружная девочка с южной окраины когда-то могучего царства, она станет разящим оружием мести. Она обнаружит людей, которые ей помогут, она вплетется в сильные и потаенные структуры, войдет в убийственные сообщества: будет спать с кем потребуется, убивать кого прикажут. Перед поступью ее узких ступней рухнут все стены, взорвутся все двери – и он погибнет, таинственный убийца-отравитель, погибнет от простой пули. И да будет благословен рассвет, в чьих лучах она нажмет на курок с ярким и бессмысленным криком: «Сдохни, падаль!» Многие умрут на ее легком пути к этому рассвету. Через пару лет найдут тело Тома Снеддона, бывшего прокурора округа Санта-Барбара. Кто-то заколет ножом Мартина Башира, в диких муках сдохнет пожилая служанка с Явы, а в душном русском городе умрет от передозировки некто Блинов – тело обнаружат на полу общественного клозета, и никто не заметит этой смерти, разве что следователь обратит внимание на небольшую странность: на синем лице мертвеца будет лежать тонкий, праздничный, слегка обугленный блин.
Глава двадцать пятаяТедди
Зео Таппертройм не лгал, когда рассказывал Цыганскому Царю о том, что Тедди чудом выжил 11 сентября 2001 года. В тот роковой день Тедди действительно находился на Манхэттене в компании своей няни Долорес Газе, тридцатилетней мексиканки. Они посетили Всемирный торговый центр, где Долорес приобрела себе зеленое замшевое платье.
На одном из этажей небоскреба они полакомились пончиками и выпили какао. Тедди всегда отличался обжорливостью при полнейшей всеядности, а Долорес обожала сладкое. Разница между ними состояла, однако, в том, что Тедди, сколько бы ни жрал, всегда оставался очень худым и бледным, Долорес же не могла похвастаться столь чудесными свойствами своего организма – ее разносило как на дрожжах. Собственно, на дрожжах и сахаре ее и разносило.
В XXI век Долорес вступила уже очень жирной женщиной, наделенной ненасытным характером. Но ей не удалось вполне насладиться кондитерскими изделиями нового века – в тот день она умерла.
Гибель ей выпала безболезненная, быстрая и даже, возможно, сладкая – ведь в ее теле находилось двенадцать пончиков. Худенькому Тедди она разрешила съесть только четыре, но Тедди не погиб. Его достали из-под обломков целым и невредимым. Ему едва стукнуло пять, но он не плакал, казался спокойным и не проявлял очевидных признаков шокового состояния, и внятно отвечал на вопросы спасателей и полиции. В сумятице и горе тех дней никто не обратил внимания на странности этого мальчика.
Он видел все. Они уже вышли из торгового центра и шли по улице, когда в небе показался первый самолет. Словно серебряный крестик пронесся по небу и врезался в тело небоскреба. Затем появился второй… Башни-близнецы дрогнули и рухнули на глазах маленького отпрыска старинного княжеского рода, прежде чем эти глаза застлали белая пыль и черная гарь.
Родители Тедди после этого происшествия обратились к детскому психологу, чтобы выяснить, не окажет ли пережитая травма разрушительного или тормозящего воздействия на психическое развитие малыша.
Детского психолога звали Таня Винсент, но, к сожалению, она была уже весьма стара и умерла в собственной машине от сердечного приступа, так и не составив экспертного заключения о психическом состоянии Тедди.
Тедди выглядел обыкновенным мальчиком, даже, пожалуй, слишком обыкновенным. Однако он не был обыкновенным, к сожалению. Атака на Нью-Йорк была не просто горестным и катастрофическим событием – 11 сентября образовало трещину в фарфоровом сердце человечества, а в таких трещинах обычно гнездятся чудовища. Какие именно чудовища? Не так важно, какие именно, – все чудовища чудовищны, даже игрушечные. Можно представить себе хотя бы Шелоб – гигантскую паучиху из «Властелина колец»: эта паучиха заплетает своих жертв в подобие кокона, а коконы эти подвешивает на липких и прочных нитях. Такова Сеть, окончательно восторжествовавшая на Земле после 11 сентября: миллионы пользователей сидят перед экранчиками, плотно заключенные в незримые коконы. Никто даже не пытается дрыгаться – никогда не видела история человечества более покорных существ, чем жители начала XXI века, хотя они то и дело хватаются за оружие и бегают по улицам с очумелым видом. Таковы последствия 11 сентября для человечества, но для Тедди последствия были иными.
В словосочетании Twin Towers для него важными были не towers, а twins. Мы не возьмемся описать мир душевных переживаний такого отдельного существа, как Тедди, но душевные переживания все же имели место. Если бы детский психолог Таня Винсент не умерла так внезапно, она, наверное, смогла бы сделать кое-какие выводы на основании хотя бы того факта, что Тедди после 11 сентября наотрез отказался летать на самолетах, включая даже очень короткие полеты из штата в штат. Более того, он пытался всячески отговорить своих родителей от воздушных перелетов – самолеты всех авиакомпаний внушали ему стойкое отвращение. Однако Джим и Ванна были людьми непоседливыми и привыкли болтаться между Старым и Новым Светом. Они продолжали то и дело летать в родную Европу, но уже без сына. Тедди, впрочем, не сдавался, но ему пришлось ждать семь лет, прежде чем ему удалось добиться от своих общительных родителей твердого обещания, что они больше никогда не прибегнут к услугам авиации. Это обещание он вытребовал взамен на свое согласие устроить «вечер, потрясающий взрослые души», – речь о вечере, бегло описанном в девятнадцатой главе.
Несмотря на то что вечер не вполне удался, взрослые души оказались потрясены даже больше, чем это предполагали легкомысленные Джим и Ванна. Одним из отдаленных последствий этого вечера стало их окончательное возвращение в Европу весной 2009 года. Совецкие приобрели билеты на британский круизный лайнер «Королева Виктория» и старым океанским путем прибыли в Лондон. Жизнь между Нью-Йорком и Парижем сменилась жизнью между Парижем и Лондоном, тем более что превосходный тоннель под Ла-Маншем делал такое броуновское движение вполне возможным без применения воздушного транспорта.
Но Тедди продолжал ненавидеть самолеты. Фобия самолетов – вещь нередкая, и трагедия 11 сентября, безусловно, внесла свою лепту в распространение и укрепление этой фобии. Если бы Таня Винсент, кропотливая старуха, не отчалила бы так внезапно в неведомые края, она, наверное, стала бы думать, что пятилетний ребенок, узнавший о том, что он – дитя близнецов, в глубине души отождествил башни-близнецы со своими родителями. Пятилетнему ребенку его родители кажутся небоскребами. Самолеты стали для него убийцами близнецов, и стоило явиться в небе серебряному крестику, оставляющему после себя пушистую белую линию на небосклоне, как бледное и осунувшееся личико обжоры Тедди делалось еще более бледным и осунувшимся. Он называл самолеты людоедами. Тедди редко болел, но однажды он всю ночь метался в горячке – можно было обжечь ладонь, дотронувшись до его лба. В ту ночь в Лондоне родители не отходили от его кровати, и в течение всех часов ночи они вслушивались в загадочный лепет бредящего ребенка, который все толковал о том, что в ряды самолетов внедрился злобный инопланетянин, переваривающий пассажиров в своей утробе. Тедди шептал также постоянно о каком-то Отравителе, который должен схлестнуться с самолетом-людоедом и отравить его.