На основании текста Святого Писания молодой следователь составляет записку, в которой компетентно утверждает, что Каин невиновен. Каин не убивал Авеля. Наоборот, Авель убил Каина. Следователь приходит к выводу, что Каин и Авель родились однояйцевыми близнецами. Убийство произошло не после жертвоприношения, в ходе коего жертва Каина (овощи и фрукты) была отвергнута, а жертва Авеля (агнец) принята. Убийство совершилось до ритуала всесожжения, на дороге, когда братья несли свои дары к алтарю. Авель убил брата из страха, что фрукты, которые нес Каин, напомнят гневному Богу о яблоке, о яблочке раздора, о яблочке стыда, о запретном румяном фруктовом шарике наготы добра и зла: воображение Авеля, воспаленное гранатовыми бликами на его ноже мясника, подсказало ему, что Каина со всеми его яблоками надо поскорее прирезать, чтобы их обоих не сжег на месте сокрушающий гнев Божий. Авель убил потому, что был убийцей, он привык проливать кровь ягнят. Он ценил их молчание. Затем он присвоил себе имя убиенного брата и назвался Каином, они ведь были похожи как две капли воды. Цензоры цивилизации хищников закрепили эту ложную версию в тексте Священного Писания, чтобы поддержать круговую поруку мяса, крови, огня и дыма.
Курский написал рассказ, воспользовавшись для этого своим вполне правильным, но бледным английским языком, вложил написанное в отельную Библию и уехал, оставив книгу там, где и нашел ее, – на столике. Естественно, он забыл об этом.
Много лет спустя, в Анджуне, в Северном Гоа, когда он смотрел на океан, к нему приблизился человек, по виду дервиш-индус, с лицом, выкрашенным красной краской. Таких людей в Индии можно во множестве встретить возле храмов и святилищ. Но в местах, где едят омаров, таких персонажей увидишь нечасто. Курский не ел омаров, он ожидал человека, который обещал ему помощь в одном деликатном деле. Его интерес к духовным наставникам не иссяк, а тут еще произошло убийство в одной из чрезвычайно замкнутых сект, и знакомые Курского попросили его обнаружить убийцу. Руководитель секты (которого Курский не смог вычеркнуть из списка подозреваемых) медлил с разрешением Курскому вступить на частную территорию, где располагалась усадьба секты, как правило, совершенно недоступная для непосвященных.
Курский терпеливо ждал в приморском ресторанчике, где на глазах у любителей омаров торжественно поглощал овсянку. Иногда его взгляд отвлекался от мутного горячего моря и обращался к пологому холму, покрытому экзотической растительностью, где серебрилась крыша некоего полухрама-полудворца – овальная крыша, увенчанная высоким шпилем, где развевался черный флаг. Кроме шпиля и флага на крыше возлежал белый шар – его положение казалось неустойчивым, мнилось, что шар вот-вот покачнется, скатится по покатому скату крыши и рухнет вниз, но эта иллюзия возникала по прихоти архитектора. Здание спроектировал глава закрытой религиозной школы. Это было центральное здание сектантской усадьбы – дом ритуалов, поучений и обиталище самого руководителя секты, коего называли Праотец О, – так величали его адепты, хотя Праотец был вроде бы человеком средних лет, но даже преданные ученики нечасто удостаивались чести видеть его – чаще всего он пребывал в одиночестве, подвешенный в подобии лиственного кокона или стручка, свисающего в центре шарообразной белой залы. Там Праотец О проводил бо́льшую часть своего времени, окуклившись в виде некоей личинки или мухи, спеленутой пауком, погруженный то ли в медитацию, то ли в думы, то ли в священный анабиоз.
Этот личный покой Праотца располагался внутри того самого шара, неустойчиво балансирующего на краю крыши храма-дворца. Старый следователь доедал пухлый вареный овес, пил фруктовый сок из длинного бокала – он бесстрастно жевал, не испытывая ни капли плотоядного сладострастия, часто присущего жующим старикам, но – трижды прав автор письма, найденного в клубе «Лигейя», – даже века строгого вегетарианства не сделают человека менее хищником! Курский жевал и глотал бесстрастно, но взгляд его лучился охотничьей страстью, фокусируясь на овальной, пылающей под солнцем крыше, украшенной шаром и флагом. Там скрывалась его цель – убийца. Туда ему следовало попасть. Но приходилось ждать разрешения Праотца, а тот все медлил. Курский чувствовал себя волком в овечьей шкуре, который вот-вот проникнет в загон, набитый целым стадом волков в овечьих шкурах. «Бал овечьих шкур – вот что затевается здесь!» – думал Курский.
Человек, которого он ждал, не явился на встречу. Курский не встревожился, они условились, что следователь будет обедать здесь в течение пяти дней, и в один из этих дней его связной придет сюда, – некие чрезвычайно влиятельные силы весьма желали, чтобы Курский оказался в усадьбе.
Курский спустился по лакированной резной деревянной лестнице, где над ступенями висели розовые и серые цветы, и остановился у выхода из ресторана, продолжая издали созерцать крышу усадьбы своим охотничьим прицеливающимся взглядом. В этот миг перед ним и предстал дервиш в тряпках, с выкрашенным красной краской лицом. Дергаясь и извиваясь, он произнес на своем резком и сносном английском, почти без индийского акцента:
– Сахиб, сахиб… Белый сахиб, помоги бедному человеку. Сахиб, ты распутываешь тайны убийств, ведь так? Помоги мне, белый сахиб, открой мне тайну моего первого убийства. Всю жизнь я придерживался доктрины непричинения зла: я держал себя в нищете, я ходил с метелкой, разметая себе дорогу, чтобы живые существа не погибли, растоптанные моими ступнями. Как буддийский святой, я готов был отдать свое тело голодному тигру, чтобы он насытился. Я распевал мантры и прилежно совершал подношения богам. Я соблюдал аскезу и терпеливо сносил укусы кровососущих насекомых, не воздевая на них руку, но недавно, когда я сидел, погруженный в медитацию, меня укусил комар. Укус этот принес не более боли, чем каждое из тысячи пробуждений, что я испытал, но сердце мое внезапно осветилось яростью. Первое убийство – это не шутка, сахиб. Вот его мертвое тело. Я хочу знать все о том, кого я убил.
С этими словами загадочный дервиш протянул Курскому длинный конверт из бумаги цвета песка с гравированным вензелем отеля «Реджинальд» в Мумбае. Конверт не был запечатан. Курский заглянул в него – там лежал только мертвый сплющенный комар, на внутренней стороне конверта осталась стрелочка кровавого следа. Когда Курский вновь поднял глаза, дервиша перед ним не было.
Курский прошел меж кустов, похожих на яркие ирокезы гигантских панков (целую компанию панков-гигантов здесь зарыли в землю, оставив торчать лишь гребни), и побрел вдоль пляжа, размышляя о нищем. С одной стороны, вся Индия полна такими – точнее, не такими, а вообще любыми. Встречал он более ярких и запоминающихся дервишей и здесь, в Северном Гоа. Но шутка с комаром и конвертом выдержана, безусловно, не в индийском духе. Старик прилег у моря, рассеянно рисуя на песке уголком конверта. Отель «Реджинальд». Курский несколько раз останавливался в этом отеле.
От незнакомца с крашеным лицом пахло Индией: грязью, благовониями, цветами и людским говном, пропитанным специями. Но его манеры напоминали не столько индийского дервиша, сколько русского юродивого. Что за акцент, как скромный утопленник, лежал на дне его английской речи? Точно не индийский. Не русский ли?
Курский снова взглянул на комара. У старого следователя имелся принцип: если кто-либо (пусть при странных обстоятельствах) просил Курского внести ясность по поводу любого убийства – Курский не отказывал. Так проявлялось его чувство долга. И хотя в данном случае речь шла об убийстве комара, Курский не мог просто отмахнуться от этого мертвого насекомого. Тем более в отношении комаров Курский, как и абсолютное большинство людей, тоже был убийцей, причем серийным. Следователь попытался припомнить свое собственное первое убийство. Это случилось так давно, что сказать об этом можно лишь стихами.
Когда солнце в оконце опомнилось,
Заиграв на промерзшем стекле,
Мне первое убийство вспомнилось
На веселой и свежей заре.
Мне тогда исполнялось три годика
(Детство, дача, прогулки на пруд)…
Как я помню себя – уродика
В обожаемой сетке минут.
Вот он, вот – отвратительный, тоненький
Оборвал вампирический писк
И присел мне на локоть, чтоб носиком
Предъявить кровопийственный иск.
Ну а я не дождался! Ладошкою
Хлопнул раз и убийцею стал.
И осталось лишь мутное пятнышко,
И невзрачная ножка дрожала.
И тогда, в этот вечер разнеженный,
Где тихонько мерцал водоем,
Вдруг припомнил я край свой заснеженный,
Вдруг подумал о Боге своем.
На следующий день, в час обеда, стоило Курскому ступить на нижнюю лакированную ступень резной лесенки, увитой серыми и розовыми цветами, как некто схватил его за рукав.
– Сахиб, сахиб… – Курский услыхал знакомый гнусавый голос дервиша (у этого человека хронический гайморит, подумал сахиб, скорее всего, он родился на севере и долго жил в сыром и холодном климате). – Сахиб, ты забыл обо мне?
Курский оперся на узкий зонтик от солнца и стал демонстративно рассматривать дервиша.
– Я не забыл про вас, – ответил Курский. – Вы просили меня сообщить кое-какие детали относительно комара, которого вы убили. Что ж, извольте выслушать интересующую вас информацию. Во-первых, это не комар, а комариха – самцы не сосут кровь. Она родилась в воде, общий срок ее жизни составил четыре тысячи четыреста сорок четыре минуты. Умерла на закате от удара рукой, почти сразу же после того, как насладилась вашей кровью. Смерть наступила мгновенно, она не страдала. Вы, безусловно, убийца.
– Наказание! Каково наказание? – дернулся дервиш.
– Я не судья, я следователь. Будь я судьей, полагаю, оправдал бы вас. Вы пролили лишь собственную кровь.