У Оз появился сексуальный опыт, в том числе негативный – ее изнасиловал один злобный парень, с которым после Зоя чудовищно расквиталась. Но Яна об этом различии не знала, точнее, ей не приходило в голову просто подумать об этом, и только потом, уже после того как Оз уехала на Азов и не вернулась, уже после того как она стала присылать из-за границы деньги и краткие письма, на пике томления и одиночества Яна вдруг догадалась, почему нарушилась гармония их зеркальной игры. Она догадалась о различии. И сразу же ощутила страстное желание уничтожить это различие, то есть избавиться от своей девственности, от пленки, которая теперь отделяла ее от сестры. Хотя Оз убежала и жила теперь далеко, но Яна по-прежнему хотела ощущать себя ее копией, ее отражением, ее любимым, пусть и далеким, зеркальцем, посылающим сигнальные вспышки света в чужие страны, где Оз нынче струилась по делам своей мстительной миссии.
Простое желание с кем-нибудь переспать породило в случае Яны целый каскад поразительных происшествий. В этом каскаде ей удалось сделать то, что она задумала (избавиться от невинности), но к тому моменту, когда это случилось, лишение невинности уже не имело для нее никакого значения – она почти не заметила этого долгожданного события – совсем другие темы завладели ее сознанием. Поток интенсивных случайностей и трансформаций, внезапно обрушившийся на нее, оказался так силен, что в этом потоке она почти забыла Зою. Трансформации почти вытрясли из нее комплекс близнеца – на некоторое время она перестала быть близняшкой. Она перестала быть Отражением, но и сама словно бы перестала отражаться, тем более в лесу эльфов не водились зеркала, а тайное зеркальце, которое Яна скрывала в своих вещах, могло отразить только рот или глаз.
Мы не в силах описать горячечную цепь событий, что начиналась с каких-то песчаных откосов, с моторных лодок, с купаний в летней реке, затем праздновались сразу несколько дней рождения, затем происходили вечеринки под открытым звездным небом, затем Яна с одним мальчиком обследовали большое и заброшенное индустриальное строение – возможно, когда-то это был закрытый объект полувоенного типа, но здесь словно пронеслись вражеские войска: все стояло в руинах, в осколках, в дребезгах – и только неведомый технический организм, который они так и не смогли отыскать, выжил и из невидимых подвалов исторгал звук, напоминающий вопль стрекозы на морозе.
Под этот стрекочущий стон Яна и освободилась от постылой девственности – ей, кажется, понравилось странное занятие под названием «секс», а в целом она находилась в настолько космическом состоянии, что даже не подумала о том, что теперь ее тело снова представляет собой идеальную копию Оз.
Затем опять праздновались дни рождения, как будто все ее знакомые сговорились родиться в эти дни. На одном из праздников Яна жестоко подралась с одной девочкой, красивой, но чрезвычайно подлой, чья капризность легко взрывалась полудетским культом насилия.
Со свежими царапинами от девичьих когтей на лице Яна встретила мутноватый розовый рассвет на проселочной дороге, неожиданно обрывавшейся возле невзрачного холма, за которым серебрились рельсы железных путей. Холм увенчивался старым кирпичным домиком, похожим на одинокое навершие крепостной башни: с той стороны, что смотрела на железную дорогу, домик нес на себе выпуклые выщербленные кирпичные буквы, складывающиеся в слова:
СЧАСТЛИВОГО ПУТИ!
Раньше в этом домине размещалось нечто железнодорожное, теперь там жил один человек, покупающий антикварные предметы. Яне понадобились деньги, и друзья сообщили ей о железнодорожном домике. Яна стояла в мутном розовом свете, погруженная в глубочайшую рассеянность, – вначале она почему-то полагала, что этот розовый свет обозначает закат, но это был рассвет.
Ее худые исцарапанные руки сжимали старинные тяжеловесные часы с бронзовым циферблатом, на котором был тонко выгравирован поединок между двумя мифологическими существами – драконом и единорогом.
Существа сплелись в боевом объятии, и сразу же становилось ясно, что они уже убили друг друга, – единорог пробил тело дракона насквозь своим витым рогом, напоминающим штопор, а дракон вонзил свои изогнутые зубы в загривок единорога, а острокопытные ноги его оплел своим хвостом, тоже напоминающим штопор. Часы остановились много лет назад, а потом лишились стрелок, но все же они были по-своему прекрасны, зеленоваты, таинственны – Яна нашла их дома на антресолях и теперь надеялась выручить за них некоторое количество денег.
Но ее случайно принесло к этому домику в такую рань, что теперь она сомневалась – уместно ли на рассвете приносить незнакомому антикварщику бронзовые часы? Сомнение заморозило ее на этой дороге, и, кажется, она простояла там около часа в полной неподвижности, глядя на изредка проносящиеся поезда. В окошке кирпичного домика тем временем теплился коричневый свет – там тускло светилась лампа за дряхлой занавеской.
Вдруг скрипнула дверь, и человек в белой майке, камуфляжных штанах и с газетной треуголкой на голове выдвинулся в подобие огородика, нагнулся, поднял с земли железную лейку и, кажется, собрался заняться увлажнением скромных грядок. Но тут он заметил девочку с часами в руках.
– Вы ко мне? – спросил незнакомец через забор, глядя не на Яну, а на бронзовые часы.
– К вам, – ответила Яна (не своим, каким-то слегка чужим голосом, как ей показалось).
– Проходите, – обитатель домика распахнул перед ней белую морщинистую дверь.
Она вошла. Внутри она ожидала увидеть заросль старинных вещей, но в этом ожидании сказалась ее наивность – конечно, он хранил свои сокровища не здесь. В зелено-белой комнате оказалось вполне уютно, но аскетично, и никакие старинные предметы здесь ее не встретили, за исключением настольной лампы под дутым стеклянным абажуром и толстой книги в массивном истертом кожаном переплете, что черным квадратом темнела на фоне белой бумаги, аккуратно укрывшей дощатый квадратный столик.
В остальном из вещей лишь крашеный желтым маслом платяной шкаф и железная кровать, украденная из советского санатория. Два красных кресла – привет из семидесятых годов двадцатого века. Между креслами на табуретке стояли стакан крепкого черного чая и блюдце с яйцом, которое еще недавно вращалось в кипятке, – над ним ветвился полусолнечный пар. Видимо, скупщик краденого собирался завтракать.
– Присаживайтесь. Чайку? Яйцо? – хозяин общим любезным жестом указал на кресло и табурет. Впрочем, он по-прежнему смотрел только на бронзовые часы, которые она принесла.
– Спасибо, – произнесла Яна картонными устами и молниеносно съела яйцо.
Яйцо было крутое. Очень крутое. Оказалось, она дико голодна. Только потом она сообразила, что, возможно, оставила хозяина без завтрака, но тот выглядел спокойным, радушным, бесстрастным.
– Сигареты у вас не найдется? – спросила она, стряхивая с губ осколок скорлупы.
– Курить вредно, – пресно ответил хозяин домика.
Трудно вообразить утверждение более банальное и общеизвестное, при этом он произнес его без каких-либо эмоций, равнодушно, словно бы думая о чем-то другом, но Яна впервые в жизни вдруг осознала, что курить вредно и что курить она больше не будет.
Прежде ей не приходилось встречаться со скупщиками краденого. Она представляла себе в этой роли юркого или мирного человечка с маслянистым лицом, внешне сонного, но с быстрыми цепкими глазками и жадными пальцами. Хозяин железнодорожного домика ничем не походил на такого ловкача: это был довольно щуплый, худосочный, среднего роста дядька лет сорока, загорелый, в очках, с незапоминающимся лицом. Более всего похож на бывшего технаря – такие иногда убегают из больших городов, чтобы угнездиться где-нибудь в полусельской местности, где на мистической волне занимаются тем, чем придется: заведуют лодочными станциями и прокатом велосипедов, рыбачат, обсасывают в тиши редкие компьютерные программы, пьют водку, читают Кастанеду…
– Меня зовут Яна. А вас?
Она ожидала услышать какое-нибудь стертое имя-отчество вроде Валерий Сергеич или Андрей Палыч, но скупщик краденого ответил ей столь же ровным голосом, каким перед этим заявил о вреде курения:
– Зови меня Гэндальф, или Серый Странник.
Глава тридцать третьяГэндальф, или Серый Странник
– Значит, вы – странник? – спросила Яна. – На первый взгляд в вас нет ничего странного. Думала, вы тут живете оседло.
– Можно ли жить оседло в домике, на котором написано «СЧАСТЛИВОГО ПУТИ»?
– Где же вы странствуете?
– Везде, где пролегают счастливые пути. Вещь неплохая, – Гэндальф кивнул на часы. – Бронзовый циферблат сработан аж в семнадцатом столетии. Гравировка тонкая, германская. Полагаю, Дрезден. Чувствуется кудрявая саксонская рука. Остальное – сор. Стрелок нет. В цифре двенадцать отсутствует икс. Внешний футляр – самодел конца девятнадцатого века, сосна.
– Со сна чего только не наделаешь. Мне сказали, они стоят тысячу баксов. Я хочу триста.
– Тебе за них никто и пятьдесят не даст.
– Двести.
– Мне эти часы не нужны, голубушка, – Гэндальф меланхолично покачал головой. – Мне нужна ты.
– В смысле? – Яна резко выпрямилась.
– Про секс подумала? Зря. Я сексом не балуюсь. Я, знаешь ли, человек женатый. Да еще так неудачно женился, что про секс и думать забыл. Мне нужна ученица, а не любовница.
– Хотите научить меня скупать краденое?
– Краденое? «Краденое солнце» – читала такую детскую книжку? Там описан путь крокодила, который солнце проглотил. Разве что солнце стоит того, чтоб его украсть. А весь этот молчаливый хлам, все эти вещи и деньги – бумажные, металлические, электронные… Тебе не стоит марать об это ладошки. Лучше окуни их в кровь, детка. Холодная кровь монстров дарит силу. Ты увидишь пещеры, устланные золотыми и серебряными монетами, но ты не из касты воров и не из касты торговцев. Ты – воин, детуся. Красивая ты девчонка, но глянешь на тебя, и рука тянется не к причиндалам, а к виску – хочется взять под козырек. Оно и к лучшему. В семнадцатом веке саксонцы красиво чеканили по металлу схватки драконов с единорогами. Иной любитель где-нибудь в Москве выложит за такой циферблат штуку зеленых и даже дрыгаться не станет. Но здесь не Москва. Чем торговать такими чеканками, не хочешь ли вживую увидеть, как бьются до последней капли крови единорог с драконом? Живые чудовища покруче гравированных.