The Sexual Energy. Да, мы изучили эту книгу и теперь питаемся сексуальной энергией оргиастов, перекачивая эту пылающую магму в холодные резервуары литературного текста.
Воспользуемся же подходящим (как нам кажется) случаем, чтобы выразить нашу глубокую признательность Ши Тао, которую мы осмеливаемся считать нашей наставницей, хотя мы всегда уклонялись от физического контакта с ее плотным, сильным и многоопытным телом. Телесно мы так и не развелись на ее вагиноцентрические интриги, зато на духовном уровне поддались этим интригам всецело – иначе бы не родился вагиноцентрический роман, который вы нынче терзаете своими коралловыми ветвями. Мы называем наш роман вагиноцентрическим вовсе не потому, что его написали две юные девы, время от времени причисляющие себя к разряду стихийных феминисток. Мы употребляем определение «вагиноцентрический» в отношении нашего романа, в первую очередь, ради того, чтобы оцарапать слух таких псевдофеминисток, как Глэдис Пиллс, недавно оскорбившей нас своим бестактным предложением проиллюстрировать наше сочинение своими фотошедеврами, которые у многих вызывают восхищение, нам же эти снимки представляются просто сблевом, совершенным с помощью светочувствительной пленки. Но главная причина употребления слова «вагиноцентризм» состоит в том, что вовсе не Тедди Совецкий и Яна Синельникова – главные герои нашего романа. У данного повествования единственный герой, точнее, единственная героиня – это морская бездна.
И нет здесь иных персонажей, помимо волн. Пусть наши голоса, произносящие слова благодарности, смешаются с эротическими звуками оргии, с ее стонами, всхлипами и тяжелыми дыханиями – эта смесь понравилась бы Ши Тао, которой принадлежит наша благодарность. Мы искренне надеемся, что Ши не только одобрила бы наши эксперименты по использованию сексуальной энергии в литературных целях, но также ее позабавили бы наше краснобайство, наша любезность, наше англо-китайское стремление к окольным замечаниям и микроскопическим сигналам.
Сегодня нам так мучительно грустно, потому что сильное тело Ши более не мелькает среди оргиастов, – Ши Тао погибла.
Также и юный китаец, подающий надежду художник, ловко орудующий языком, – это вовсе не Чжу Бацзе, как успел подумать коралловый мозг читателя. Это другой китаец, другой молодой художник, а Чжу Бацзе тоже погиб, и мы скорбим о нем – нет более увлеченного и уторченного лица, которое в часы страсти любило прятаться за маской свиньи. Прощай, поросенок, we gonna miss you!
Сейчас не сентябрь 2013 года, сейчас август 2014-го. Прошел почти год с тех пор, как мы первый раз прибыли на Остров Любви на яхте «Белая сова». Тогда мы провели на острове две недели, наполненные вуайеризмом и литературным творчеством, сейчас, спустя почти год, мы вернулись сюда, чтобы написать на этом берегу последние главы нашего авантюрного (во всех отношениях) романа.
На этом острове за минувший год почти ничего не изменилось, зато мир за пределами острова изменился почти до неузнаваемости. Прав оказался Тедди Совецкий, который пророчил близкую войну. Война в Европе действительно началась, и эта свистящая воронка разрастается, грозя всосать в себя Европу, что родилась давным-давно и, возможно, родилась она на том самом острове, где мы сейчас лежим нагишом на песке, надзирая за оргией.
Многие погибли за этот неполный год. Наши зоркие очи больше не усмотрят среди целующихся ни красавицу Мардж, ни мужелюба Далена, ни смуглого и вечно возбужденного Тачева, ни шоколадную порнозвезду Нутеллу, ни эрудированного Мельхиора Платова. Все они исчезли из мира живых, и европейская война тут совершенно ни при чем.
Их всех загубил безумный Зео Таппертройм, американо-швейцарец с раздолбанной психикой – он замутил пышную вечеринку на купленном им для этого случая старом военном корабле – когда-то этот корабль назывался «Лютер», затем его называли «Лютый», позже – «Лютик». Зео пригласил на веселое мероприятие всех пассажиров «Белой совы» – эта роскошная яхта все же добралась до Крыма. Добралась, чтобы остаться ржаветь на морском дне близ приморского поселка Мирный. Недалеко от нее ржавеют остатки «Лютера».
Зео вознамерился поразить воображение своих гостей ослепительными фейерверками – это ему удалось, фейерверки оказались незабываемыми, только некому стало их помнить – под конец небесного шоу Зео взорвал корабль. Он убил всех своих гостей и себя заодно. Зачем он это сделал? Ведь Сэгама, которого Зео считал губителем своего брата, на корабле не было.
Зео к тому моменту, видать, вовсе тронулся мозгами, да и кто в наше суетливо-суровое время может похвастаться душевным здоровьем? Видно, он воспринял всю эту компанию как некого коллективного Сэгама, а сам сатанел от кромешной досады, что реальный и единственный Сэгам ускользнул из приготовленной для него западни.
Сэгам, насколько нам известно, жив. В настоящее время мы не поддерживаем с ним никакой связи, и нам ничего не известно ни о нем самом, ни о том, где он сейчас находится.
Говорят, что за несколько часов до начала вечеринки на военном корабле Сэгам без каких-либо поводов и причин убил Эснера и сразу же после этого скрылся в неизвестность. Тело Эснера нашли в одной из кают в разгар фейерверков…
Кое-кто из гостей, присутствовавших на военном корабле, успели с помощью мобильных телефонов поведать об этом происшествии своим знакомым прежде, чем всю вечеринку уничтожил взрыв.
Зачем Сэгам убил Эснера? Вопрос, возможно, не имеет смысла, так как, по всей видимости, все убийства, которые совершил Сэгам, были немотивированными.
Кроме того, память об этих убийствах удерживалась в голове Сэгама не более нескольких дней. Впрочем, экстраординарные обстоятельства временами пробуждали в нем воспоминания. Так, в тот день, когда «Белая сова» первый и последний раз бросила якорь у изрезанных берегов Острова Любви, случилась одна весьма спонтанная, но удачная оргия, в которой Сэгам принял участие. После окончания оргии он сказал Рэйчел:
– Оргии чем-то напоминают ранние скульптуры покойных Чепменов: все эти девочки, сросшиеся в единое тело, усеянное гениталиями, как весенний миндаль – цветами. Наверное, Чепменам понравилось бы здесь. Жаль, что им уже сюда не добраться. А может, и не жаль. Кстати, я тут заглянул в один из ваших блокнотов – кажется, в зеленый, с изображением китайского сада на переплете. Наткнулся на детективный фрагмент, посвященный гибели художников-близнецов на ужине в Тейт. Столько суеты, подозрений!.. Должен сказать тебе, Рэйч: все же это я отравил их. Впоследствии это как-то вылетело у меня из головы, а сейчас, после оргии, вдруг припомнилось. Не соображу, зачем я это сделал. То ли я задумывал это как подарок для тебя, ты ведь их ненавидела и все такое… Наивный дар, честно говоря, но ты ведь так прекрасна, ты – талантливый автор, и секс с тобой доставляет мне столь могущественное наслаждение, что я решил – почему бы не преподнести тебе этот наивный, простодушный, зато пропитанный любовью дар? Кажется, подарок тебе понравился…
Рэйчел в это время рассматривала красный платок. Это был квадратный платок из тонкого шелка, и она совершенно не знала, кому он принадлежит и почему она сжимает его в своей руке.
При этом Рэйчел и Морис были наги, как Адам с Евой в райском саду, и они медленно шли вдоль полосы прибоя, оставляя кратковременные следы на гладком песке. Солнце исчезало – это заканчивался день под названием «23 сентября 2013 года» – день их прибытия на Остров Любви. Рэйчел развернула платок и присмотрелась к нему. Оказалось, что он не просто красный, но усеян изображениями: платок нес на себе план-карту некоего дворца или монастыря, что несколько напоминало по форме тибетскую мандалу, однако не возникало уверенности, что данное изделие шелкового промысла представляет собой привет с Востока: на квадратных башнях замка-дворца стояли чрезвычайно высокие, длинные, вытянутые в струну ангелы – их рост превышал высоту башен, у них были золотые курчавые волосы, чья структура несколько напоминала золотой мозг, а черты их лиц и форма ладоней заставляли вспомнить о готике. В центре дворца-монастыря располагался квадратный двор, а в центре квадратного двора – квадратный бассейн с гранатовой водой: вода в бассейне ребрилась, рдела и отчасти волновалась, как если бы во дворце дул сильный ветер, а из одинаковых красных волн выглядывали удивленные золотые рыбы.
В центре бассейна теплился искусственный остров с гротом – на зернистом полу грота лежало овальное девичье зеркальце, словно бы потерянное второпях убежавшей царевной, – царевна ускакала с этого платка, с этого плато, убежала от мельхиоровых плат, от платиновых волос, от платяных шкафов, от платьев, расшитых алым бисером, от платформ, что громоздятся среди нефтяных океанов. Царевна убежала, но ее отражение осталось. Словно бы плененное амальгамой, робко проступало в овале зеркальца: закрытые глаза, нежные ноздри, улыбающиеся губы… Но необходимо упомянуть и о рефлексах света (закатного света), что создавались изгибами и складками шелковой ткани: эти рефлексы, эти свечения, эти блики и отблески непредсказуемых складок зажигались словно бы внутри изображения, что создавало охапки иллюзий: казалось, пламя костров и каминов отражается и пляшет в самоцветах, которыми украшено зеркальце.
Казалось, кто-то ходит с горящими факелами по залам дворца, перемещаясь от одного кровавого оконца к другому, высвечивая внутри фрагменты винных гобеленов, где невинные лани предавались последнему греху вкупе с рубиновыми охотниками.
Сквозь микроскопические свирепые лица этих охотников, обитающих в красной обители, Рэйчел могла рассмотреть свои собственные пальцы, если разглядывала ткань на просвет, но платок тогда превращался во флаг на ветру, шелковый квадрат словно бы пытался вырваться из цепких пальцев девушки, повинуясь соленому воздушному потоку, что морщил реальное море и одновременно наводил рябь на кровавую воду квадратного бассейна. Весь монастырь (или то был дворец) мог вздуться пузырем, надвигаясь на вас целиком своими башнями, вратами, ангелами, охотниками, окровавленными ланями… Но в следующее мгновение монастырь вдруг выворачивался наизнанку, он демонстрировал вам внезапно свою более бледную сторону, свою розоватую спину, но тут же он свивал свои башни и дворы в подобие жгута – чего только ни творил с этой обителью ветер! Или это все же был дворец?