е. Господина Уокера я видел здесь у вас сегодня как вашего друга. - Да что вам, собственно, нужно? - Записку мою я оставил в руках господина Уокера. - Ту самую, которую дали мне и которую я ему передал? - Да, ту самую. - Напрасно дали. То есть напрасно оставили, хочу я сказать - дал-то ему я... Нет, голубчик, ничего не могу сказать. Как сами знаете. Поищите его - не иголка, пропасть не может. И Лобачев протянул руку, чтобы проститься. Очутившись опять на улице, Никодим вышел к Обводному каналу и пошел вдоль его, не думая, куда идет. Набежала туча, и осенний дождь - пронизывающий, неприятный - напомнил Никодиму о действительности. Оглянувшись, Никодим увидел, что находится в местности уже за' Балтийским вокзалом. Повернув сейчас же, он взял извозчика и отправился на Николаевский вокзал, чтобы ехать домой в имение. Купив билет, он в ожидании поезда прохаживался по темному помещению вокзала и на одном из поворотов заметил в углу знакомую фигуру: в сером пальто, с поднятым воротником, держа руки в карманах и нахлобучив на глаза шляпу, с палкой под мышкой, стоял Уокер. Не помня себя от радости, Никодим бросился к нему. - Господин Уокер,- сказал он,- как я рад этой случайной встрече. Ради Бога, отдайте мне ту записку, что я сегодня давал прочесть господину Лобачеву и которую он передал вам. Уокер всей фигуры к Никодиму не повернул, а скривив в его сторону только свою голову и глядя на Никодима сверху вниз, молчал. Никодима это обозлило. - Если вы не умеете стоять вежливо,- сказал он,- то, по крайней мере, хоть отвечали бы. - Не волнуйтесь. Записки у меня нет: я передал ее господину Лобачеву с просьбой возвратить вам. - Что вы говорите, я сейчас только от господина Лобачева, и он мне сказал, что записка осталась у вас. Уокер промолчал. - Как хотите,- произнес он,- можете мне и не верить. Но судите беспристрастно: если поставить рядом меня и господина Лобачева - кому из нас можно будет оказать больше доверия? - Так поедемте сейчас вместе к Лобачеву. - Сейчас я не могу: я уже взял билет на ближайший московский поезд. Вернусь я через несколько дней и тогда буду к вашим услугам. - Хорошо. А где же я вас найду? - У господина Лобачева. Там всегда меня можно найти. "Ну, как хочешь,- подумал Никодим,- а я все-таки поеду домой и посмотрю еще письма мамы - быть может, найду что и поценнее, а в записке имя
мамы ведь вовсе не упоминается - все равно, если бы ты стал ее показывать кому-либо, никто тебе не поверит, что это писано к маме". И, поклонившись, отошел в сторону. По рассеянности Никодим вышел двумя станциями 'раньше, чем следовало. Удлинило бы это путь всего часа на три, если бы Никодим сразу нашел лошадей. Но ему пришлось искать долго: все отказывались ехать, ссылаясь на работу и плохую осеннюю погоду. Только перед самыми сумерками удалось тронуться. Первое время возница молчал и посвистывал. Потом, вдруг обернувшись, спросил: - А не ехать ли нам, барин, через Селиверстовщину? - Я, братец, дорог здешних не знаю,- ответил Никодим,- где хочешь поезжай, лишь бы дорога была поглаже, - Нонеча какие дороги. Ишь размякло. А я к тому, барин, что с утра ничего еще не ел. Так у меня кум в Селиверстовщине - к нему и заехать: поесть чего-нибудь. Да и выпить у него всегда можно. О Селиверстовщине Никодим слыхал: это была очень длинная и грязная фабричная слобода, верстах в десяти или двенадцати от его имения, фабрика, к которой он когда-то ночью ходил за чудовищами, находилась на полпути между слободой и имениями, и жители слободы работали именно на этой фабрике, но ни в слободе, ни на фабрике Никодиму не доводилось бывать. Понял ли возница молчание Никодима как согласие ехать через Селиверстовщину, но через два часа пути они въехали в слободу. В полутьме, при слабом свете редко расставленных фонарей и огоньков, мелькавших в окнах, прошмыгивали то с одной стороны тарантаса, то с другой неопределенные тени - иногда человек вырастал рядом с тарантасом и с любопытством глядел на Никодима несколько мгновений, стараясь идти вровень с лошадью. Никодим все отворачивался от таких: казались они грязными, неумытыми, от них пахло и спиртом и потом, физиономии их были грубы - и мужские и женские одинаково,- точно их кто топором вырубал, и движения тяжеловесны и угловаты. Грубая, но не громкая, а скорее, ворчливая ругань слышалась в полутьме из-под навесов и от колодцев, где звенели цепями журавли. Чувство неопределенной жути стало забираться в душу Никодима, когда они остановились у одного из крылец. Хозяин встретил гостей с фонарем. Он тоже не .возбудил доверия в Никодиме, так как ничем нс отличался от других обитателей слободы: грубая, грузная фигура, лицо со следами сажи на лбу и на щеках, непричесанные волосы, медная серьга в толстом ухе, рваная и грязная одежда, тот же запах спирта и, главное, провалившийся нос - все отталкивало в нем. Пока возница что-то ел и пил водку, Никодим сидел на лавке в углу, отказавшись от угощения, и оглядывался по сторонам. Изба, как и обитатели ее, была очень грязная и неприветливая: несколько раз на Никодима набегал из угла любопытный таракан и, шевеля усами, подолгу смотрел на незнакомого гостя. - Вы на фабрике служите? - спросил Никодим от скуки проходившего мимо хозяина. Тот остановился и сказал: - Так точно, у Феоктиста Селиверстовича Лобачева. , Никодима как громом поразило. Он даже привстал. - Разве эта" фабрика Лобачеву принадлежит? - Так точно, Лобачеву. Мы по дереву работаем. Никодим не захотел расспрашивать далее. "Поедем-ка отсюда поскорее",шепнул он вознице, улучив удобный случай. Тот подтянул кушак и заявил, что пора ехать. Хозяин проводил их на крыльцо опять с фонарем и опять молча. Когда они уже выехали за околицу и Никодим облегченно вздохнул, возница засмеялся. - А нос-то у кума того...подгулял. И поделом. Все от веселой жизни, барин. - Скажи ты мне вот что,- обратился Никодим к вознице,- кто такой этот самый Лобачев? - А Бог его знает. Он здесь, кажись, давно не бывал. Сказывают, что не русский, а англичанин он. - Послушай, как же это может быть - Лобачев и вдруг англичанин? Ведь фамилия-то русская. - Вот поди ж ты. Сказывают. - А кто же фабрикой управляет? - Арап какой-то управляющим. - Настоящий арап? - Нет, не настоящий, а так его называют. Он тоже здесь редко бывает больше в Питере живет. - Гм. А что же на этой фабрике делают? - А черт их, знает что делают - не к ночи будь сказано. Людей делают. - Что ты говоришь. Виданное ли это дело? - А взаправду, барин. Руки, ноги, головы, туловища делают из дерева, что ли. Не то из камня, а может, и из железа - я не знаю. - Да, наверное, руки и ноги искусственные. Для уродов и калек? - Какое там для уродов! За границу отправляют - вот что. И животных всяких делают. И коров. И еще делают такое - что и сказать-то не при всяком вслух скажешь. Разве к кому уважения у тебя нет. И, наклонившись к уху Никодима, он что-то зашептал ему. Никодим не сразу понял, но когда понял, то удивился еще больше, только не стал расспрашивать. Молча проехали они остаток дороги. \ Прощаясь с возницей, Никодим все-таки сказал ему: "А подозрительные люди - 'эти ваши слободские, и твой кум тоже". "Да, у кума нос того... подгулял. Даром этого не случается. Ну, прощайте, барин. Покорно благодарим",- ответил возница и, нахлобучив шапку, принялся настегивать лошадь, как будто желая скорее скрыться с Никодимовых глаз.
Глава XVI Столкновение у камня.
Отпустив встретивших его слуг, Никодим остался один. Он обошел и осмотрел все комнаты дома, кроме черной залы и комнаты Евгении Александровны, а ночью, в одиннадцать часов, вышел к калитке посмотреть, не пройдут ли чудовища. Но они не показались. Утром старый его дядька и когда-то камердинер покойного дедушки Онуфрия Никодимовича, бывший крепостной Павел Ерофеич, брея Никодима перед кофе, сказал: - Не настоящею жизнью нынче живут господа. В бывалые-то годы, как барин куда поедет, так и собственного слугу берет с собою. За границу ли, в Москву там, или в Питер - все равно. Тот его ц выбреет, и вымоет, и одежду в порядке содержит, а нынче что? - Значит, ты, Ерофеич, со мной вместе чудить хочешь? - спросил Никодим. - Зачем чудить? Вы барин степенный. Маменьке-то в радость такие дети. - А если барин влюбится - по-твоему, что тогда верный слуга должен делать? - А вы разве влюбились, Никодим Михайлович? - Да, влюбился. - Ну вот, коли влюбились, так честным пирком да за свадебку. - Ловко выдумал старик. Да как на ней женишься, если она уже замужем? - Замужем? - Тут лицо Ерофеича вытянулось и выразило определенно полное разочарование. - Уж коли в чужемужнюю жену влюбились, так об этом, барин, не говорят. Молчать надо... Там, как хотите: я вам не судья, а на людей выносить не полагается. - А если она не чужемужняя жена, а так просто... ну, любовница, на содержании... что ли? - Вот еще скажете, барин. Такая-то уж и вовсе в жены не годится - сегодня она с одним, завтра с другим. Будто настоящих барышень нет. Да и в роду у нас такого не водилось - Бог миловал. - Нет,'Ерофеич, она замужняя... А, послушай, ты не знаешь ли чего-нибудь о Лобачеве, Феоктисте Селиверстовиче? - Господина Лобачева как не знать. Еще когда вы в гимназии были, они к вашему батюшке частенько наезжали по разным делам. - К нам? Сюда? Сам Лобачев? - Да недолго они заезжали - с полгодика. - Послушай, так папа его должен знать? " - Разумеется, должны. - А кто он такой - этот Лобачев? - Да из себя видный такой. Только сомнительный человек. Говорили про них разное. Мало ли что говорят. - Федосий из Бобылевки, что меня сюда привез, сказывал мне, что он не русский, а англичанин. - Бобылевские-то его лучше знают, а здесь кто же его видал. Лет одиннадцать назад было - все поди забыли. - А на фабрике у него ты бывал? - Нет, не довелось. Да какая это фабрика - темное дело. - Почему темное? - Работают, можно сказать, большие тыщи народу, а что делают, неизвестно. - Людей делают, мне Федосий говорил. - И за границу отправляют, сказывали. Оттого-то у басурмана такая сила народу нынче и пошла. И чего наш царь смотрит? - Заговорился Ерафеич. Я-то с гобою, как с путным, а ты ахинею понес. Разве можно людей делать на фабрике? - Отчего не