- А Я тут налево в коридорчике сидел... я за отцом Дамианом присматриваю... отец архимандрит приказали... стар отец-то Дамиан очень. Никодиму это не понравилось. - Разумеется,- сказал он тоном, не допускающим возражений,- вы никому не будете говорить о том, что слышали. - Разумеется,- подтвердил послушник. - Действительно, отец Дамиан уже стар и многого не в состоянии понять,продолжал Никодим,- например, думать, что, скрывая по долгу духовного лица известное-ему о моей матери, он поступает хорошо,- не следует. Он должен был открыть мне все, чтобы дать мне необходимые нити. Никодим чувствовал, что говорит ужаснейший вздор и даже не то, о чем думает, и не так, как хочет. Но самый вид этого противного послушника толкал на невольную ложь. Понял ли послушник отношение Никодима к нему (кажется, понял!), но он сказал: - Вы вот, вероятно, думаете - извините за откровенность,- зачем отцу Дамиану понадобился подобный ученик? - Почему же вы так решили? - горячо возразил Никодим.- Я кажется, не давал повода полагать, что так думаю? - Вы меня не совсем поняли,- поправился послушник,- отец Дамиан хотя и строгой жизни человек, однако, предпочтение-то красивенькому отдает. А я-то куда же гожусь? Весьма невзрачен. Он нерешительно ухмыльнулся. - Ах, что вы! - горячее прежнего воскликнул Никодим. - Такие 1 мысли меня совсем не занимали. Ведь мы же собирались с вами побеседовать - а разве это беседа выходит?.. Никодим поглядел послушнику прямо в глаза, но в них ничего не увидел: они были будто стеклянные. - Видите ли... - начал тот тихо и еще нерешительнее прежнего,- после того... как отец Дамиан отошел... вы пошли в комнату... и там что-то говорили... - Я говорил? Вы ошибаетесь,- удивился Никодим, совершенно не помнивший, чтобь! он говорил ночью с кем-либо, кроме отца Дамиана, и видел еще кого-нибудь. - Правда, говорили. - Может быть, во сне говорил? Я часто говорю во сне. - Нет! Это не могло быть во сне. Я слышал два голоса. - Вам, вероятно, почудилось. Ни во сне, ни наяву я не умею разговаривать в два голоса... - Я не мог ошибиться,- возразил послушник хотя опять тихо, но твердо.Говорят, что в этой келье живет бес,- добавил он. Никодима эти слова будто ударили: он вдруг вспомнил вчерашний шорох за печкой и свое предположение, что там шуршит не иначе, как бес. - Живет бес! - повторил он за послушником. - И меня это крайне интересует,- продолжал послушник,- я потому к вам и обратился, что полагал... - Полагали, что я с бесом разговаривал и видел его? - Да. - Вы ошиблись: беса я не видел и с ним не разговаривал, но почему-то безотчетно думал о нем, когда вошел в келью. И, кроме того, слышал за печкой дважды шорох. - Ну вот видите, шорох! Значит, это правда,- заторжествовал послушник,Нет, вы скажите мне,- он приблизился к Никодиму и зашептал ему на ухо,правда, что вы говорили с бесом? - Зачем вам это? - Так... я вам потом объясню... - Вам не придется объяснять: я беса не видел. Послушник отодвинулся к той же притолоке и, приняв вид безразличный, сказал уже по-иному, бахвально и нагло: - Весело у нас в монастыре. Особенно, когда исповедуются. - Почему же весело? - спросил Никодим с гадливостью. - Я ведь все слышу. Слух у меня отменно развит. В одном конце церкви исповедуются, а я с другого слышу. Ну, конечно, когда мужчины исповедуются, так это не очень интересно: мужчина ведь известен со всех сторон, он как на ладони - всякому виден. А женщины - дело другое; особенно, когда из города дамы приезжают. Вкусно! И даже языком прищелкнул. Никодим сурово молчал. Послушник еще попереминался с ноги на ногу и, уже увлекаясь своей новой ролью лихого и бывалого человека, причмокнул и заявил: - Пикантно! Вы тут пожили бы - я вас многому научу. Я знаю откуда хорошо подслушивать. Такие вещи приходится слышать, что просто диву даешься; знаете ли, есть крылатое слово: век живи - век учись; я, как попал в монастырь, особенно глубоко стал эту пословицу чувствовать. - Послушайте,- задал ему Никодим вопрос,- откуда вы такой, что у вас вот эти слова: пикантно, дамы?.. - Я из дворянской семьи. Наш род древний и хороший,- не без гордости ответил послушник. - По вашей наружности судить трудно, и я думал как раз наоборот,- горестно и тоскливо заметил Никодим сквозь зубы, но собеседник его не обиделся. - Знаете что,- заявил Никодим через минуту, чтобы выйти из глупого и нудного положения, в которое он попал, пригласив к себе этого наглеца,пойдем на улицу: я хочу подышать свежим воздухом; у меня болит голова. Они вышли задним крыльцом на монастырский двор, к кузнице "и бочарне и прошли к голубятне. Никодим шел впереди, послушник в расстоянии одного шага от Никодима, внимательно рассматривая спину своего спутника. Никодим это рассматривание отлично чувствовал, и на душе у него становилась все гадливее и гадливее, но он не находил в себе силы отогнать или даже просто отшвырнуть от себя этого человека... Никодим, наконец, не выдержал и, круто повернувшись, столкнулся со своим спутником. Тот охнув, спросил по-старому робко, нерешительно: - Я вам надоел? - Да! Надоели,- закричал на него Никодим,- оставьте меня одного - я хочу ходить без вас! Послушник поклонился и покорно отошел в сторону... Как раз один из монастырских служек перед тем взобрался на голубятню по лесенке и с диким криком, на глазах Никодима, махнул по голубям тряпкой, привязанной к палке; ворковавшие до того голуби с шумом снялись и, взмывая к небу, красивой стаей залетали. Никодим остановился, чтобы поглядеть на них и опять почувствовал, что кто-то за его спиной снова рассматривает его. "Опять этот проклятый",- подумал он и обернулся, чтобы отогнать назойливого послушника. Послушник действительно стоял еще здесь, но в сторонке и не глядя на Никодима; приподнятое лицо его было безразлично, а полураскрытый рот придавал ему все то же недоумевающее выражение. За спиной же Никодима оказался русокудрый молодец, в синей поддевке, подпоясанной пестрым кушаком, в плисовых шароварах и пахучих смазных сапогах,- словом, человек вида совсем не монастырского. В правой руке он держал письмо и, кланяясь, протягивал его Никодиму, а левой придерживал у пояса фуражку-московку. Конверт был надписан женской рукой, и почерк Никодиму нетрудно было узнать. В записке было немного слов: "Наконец-то я узнала, где вы находитесь. Приезжайте. У меня сегодня праздник. Посылаю за вами автомобиль. Ирина". Случаю поскорее уехать из монастыря Никодим был рад. Прочитав записку, он сказал: "Здравствуй, Ларион. Как живешь?". И, не дождавшись ответа, добавил: "Поедем. Надень фуражку". Быстро сбежали они под горку, к пароходной пристани и пробрались сквозь густую толпу богомольцев на пароход, готовившийся к отходу в город. Когда через час с чем-нибудь пути они вышли в городе и молодец махнул фуражкой, из-за гущи народа, к ним навстречу, рявкнув в изогнутую медную трубу, подкатил черный автомобиль. - Медный змий,- услышал рядом с собою Никодим знакомый голос и, оглянувшись, увидел, что на сиденье к шоферу забирается знакомый послушник. Шофер протягивал ему руку, чтобы помочь сесть. - А вы зачем здесь? - удивился Никодим. Послушник поставил на землю занесенную уже было ногу и, обернувшись к Никодиму, вытянул руки по швам, опустив глаза. Никодим продолжал глядеть на него вопросительно. Послушник помялся с видом уже знакомым Никодиму и сказал: - Да я так... я думал, что вы ничего не скажете... мне, право, очень нужно... Никодим до крайности смутился от этой сцены и, чтобы замять ее перед Ларионом и шофером, сказал неотвязчивому послушнику: - Конечно, если вам нужно... Я рад... и о каком это медном змие вы говорили? - А вот об этом,- радуясь тому, что положение разрешилось столь благоприятно для него, ответил послушник и, указывая на медный автомобильный гудок, погладил его ласково рукой. Гудок был сделан в виде змеи с широко раскрытой пастью.
Глава XXI Странная встреча под холмом.
Автомобиль тронулся. Выбравшись на дорогу и прибавив ходу, путники проскочили две-три городские улицы и скоро очутились на пыльном шоссе. Имение Ирины находилось от города верстах' в ста с лишним, но машина была сильная и легко давала хороший ход. Молодца в поддевке Никодим посадил с собою рядом. И Ларион всю дорогу старался занимать Никодима, рассказывая ему о том о сем, передавая всякие сплетни, слухи и новости. Но Никодим плохо его слушал, а больше глядел на шофера, который, весь отдавшись своей работе, сидел, наклонившись вперед, и не сводил глаз со стелющейся перед ним дороги. Сидевший рядом с шофером послушник также молчал и тоже глядел вперед... Ларион сыпал словами без умолку; поговорить с новым человеком было его слабостью: обо всем рассказывал он, что ни, встречалось по дороге - где кто живет, как живет и что делает. У Лариона было достаточно остроумия, кроме того, была в нем и особая благовоспитанность, прикрывавшая природное ухарство,- благовоспитанность, свойственная всем людям, служившим у Ирины. Уже подъезжая к имению Ирины, Ларион указал рукой вправо на разные сгрудившиеся за лееком постройки и сказал: - Здесь генерал Краснов живет. Богатое имение. И голубятни у генерала страсть! Автомобиль в ту минуту шел тихо - здесь по дороге все попадались горки и без осторожности легко можно было скатиться в канаву. - Эвона сколько голубей на дороге! - сказал шофер, указывая перед собою, когда автомобиль только что взобрался на одну из таких горок. Никодим заметил, что послушник наклонился к шоферу и что-то сказал ему. - Что вы говорите? - спросил Никодим. - Да они,- ответил шофер за послушника,- гово рят, что хорошо бы этих голубей пугнуть машиной с разбегу. \ - Зачем же? - взмолился Никодим. Но было уже поздно. Шофер дал полный ход, и резкой руладой загудел гудок. Автомобиль дико врезался в голубиную стаю, и она, поднявшись с дороги, испуганно метнулась в разные стороны. Один миг - и автомобиль проскочил, но резкая рулада оборвалась на середине. Шофер застопорил машину так, что все подпрыгнули на местах, и, остановив ее на перекрестке дорог, у Проселка, соскочил прочь. - В чем дело? - спросил Никодим. - С гудком что-то неладно,- ответил шофер, сунул в змеиную пасть руку и голосом, полным сожаления, добавил: - Ах вот оно что! И дернула же его нелегкая. Надо было. На руке у него в последних содроганиях трепыхался белый голубь, закинув головку и раскрыв клюв; распростертые крылья его беспомощно упадали. - В трубу попал! - удивленно и с досадою в голосе пояснил Ларион. Шофер подержал птицу в руке и откинул ее в сторону. Но человек в поддевке сказал: - Нехорошо, не полагается так! - Соскочил прочь, бережно поднял голубиный труп, поправил крылышки и подул голубю в р