у, и потому ждала утра. Никодим, быть может, в ту же минуту, когда Ирина выбежала из зала, проснулся, и первое чувство, которое охватило его - было чувство неловкости и раскаяния за все сделанное. Ему казалось, что Ирина завтра предложит ему оставить ее дом навсегда, заказав в него вход. Никодим сел в постели и отер со лба холодный пот. Он вместе боялся, что послушник теперь ни за что его не оставит и будет везде преследовать. Одновременно он вспомнил Уокера. Подумал, что Уокер теперь должен уже быть в Петербурге и что следует, не откладывая, ехать туда, чтобы уличить или Лобачева или самого Уокера во лжи и отобрать у них записку господина ^. Он вспомнил еще отца Дамиана и подумал, сколь он глупо приступал к старцу; затем встал, оделся, собрал свои немногочисленные вещи, сел к столу и с торжеством представил себе, как обозлится послушник, когда не найдет его завтра здесь. Стоит уйти только сию же минуту. Никодим написал Ирине записку: "Извините, что я уезжаю совсем по-особенному: я вспомнил, что мне необходимо как можно скорее повидать одного из моих знакомых. Каждый час дорог - приходится уйти среди ночи. Я скоро буду обратно, через несколько дней заеду к вам. Никодим". После этого, пересмотрев еще раз свои вещи, он открыл окно и выскочил на дорожку сада. ...Утром он вышел к станции. Она приходилась около большого торгового села, расположенного при судоходной реке, заставленной баржами с хлебом и другими товарами. В селе были две церкви - каменная и деревянная, или новая и старая, как их называли, много лавок и два или три трактира. До поезда было довольно долго. Никодим посидел на станции, но утренняя свежесть давала себя чувствовать, и он пошел в открывшийся трактир. Людей, сидевших в трактире за столиками и пивших чай, кто с ситным, кто с баранками, было немного числом, но они были разнообразны: в темном углу перешептывались две загорелые черноволосые бабы, снявшие платки и остававшиеся только в повойниках: одна в зеленом, другая в красном; посередине большой комнаты сидело пять или шесть извозчиков в одних жилетках, вполголоса разговаривавших и усиленно дувших на блюдечки... Сам трактирщик за стойкой перетирал стаканы, ради чистоты, но окна трактира были грязны, с потоками пыли на них от дождя и с радужными пятнами, а углы комнат пауки сплошь заткали паутиной. Двое половых сидели рядком у стены и подремывали. Когда Никодим вошел в трактир - все сидевшие в комнате обернулись к нему и пристально посмотрели на него, но он проскользнул в меньшую комнату и уселся там в уголок. Потребовав чаю, Никодим заметил на окне несколько номеров затрепанного журнала. Журнал этот все знают, и где его не встретишь - это был "Огонек". : Никодим скоро пересмотрел все рисунки и перечитал все рассказы и стихотворения. Чай был тоже допит. Никодим взглянул на часы: до поезда оставалось не так долго, но все же идти из тепла на холодную, открытую ветру платформу не хотелось, и можно было еще подождать. Никодим, чтобы убить время, стал читать объявления в журнале. Почти первое, что ему попалось на глаза, было: ВЕСЬМА ИНТЕРЕСНО ДЛЯ МУЖЧИН. Каталог разнообразных и действительно интересных и полезных предметов собственной фабрики вы* сылается всем желающим в закрытом конверте за 2 семикопеечиые марки. Спешите сообщить ваши адреса: Ф. С. Лобачеву. С.-Петербург, Пушкинская ул., д № -, кр. № -. По бокам объявления были изображены длинноногие молодые люди в шляпах, высоких воротничках и белых манжетах. - Черт знает, что такое! - выругался Никодим, от всего сердца и так громко, что все сидевшие в трактире невольно к нему обернулись. Бросив деньги на стол, Никодим поспешно вышел: он не терпел, когда любопытство людей обращалось на него. "Положительно нужно побить Лобачева; я не в состоянии более переносить все это", - подумал Никодим уже на улице.
Глава XXV Второе объяснение с Лобановым.
У станции Никодим уже явно весь переменился: лицо его, до того хмурое, прояснилось; спина, сгорбившаяся за последнюю неделю, опять выпрямилась, на душе стало просто и приветливо: намерение побить Лобачева отпало само собою и теперь хотелось только поговорить с ним настойчиво и строго. Никодим последнее время не сомневался относительно местонахождения записки господина '\У - он был убежден, что записка в руках Лобачева, а не у Уокера. Дверь в квартиру Лобачева в городе утром 10 сентября ему отворил тот же самый слуга, что и в прошлый раз. Ничего ему не говоря, Никодим прошел прямо в кабинет к Лобачеву. Лобачев сидел за письменным столом, боком к двери, из которой Никодим показался, и, хотя он слышал, что в комнату вошли - не повернул лица, и первое время Никодим только и заметил его профиль. Никодим в ту же минуту отлично вспомнил, где он этот профиль однажды уже видел - утром, когда после выслеживания чудовищ он возвращался с Трубадуром домой и его нагнал ехавший над обрывом экипаж - в экипаже сидел господин несомненно с этим профилем. - А-а! - сказал Никодим себе почти вслух, но Лобачев этого не заметил, хотя уже обернулся к Никодиму. - Здравствуйте,- приветствовал его Лобачев, сметая рукой со стола разный сор прямо на пол,- я знал, что вы сегодня ко мне придете. Садитесь. "Лжет, что знал", - подумал Никодим, но -приглашению сесть повиновался и, подавшись к стенке, присел на стул, выставив вперед руки и положив кисти их на колени, шляпу же свою придерживая двумя пальцами. - Здравствуйте, Феоктист Селиверстович,- сказал Никодим, немного подождав (он тогда нарочно сделал так),- скажите мне, пожалуйста, не намерен ли сегодня у вас быть господин Уокер? - Нет, не намерен,- ответил Лобачев совсем просто,- а, впрочем, не знаю, он является и непрошенным и без предупреждения. - Феоктист Селиверстович! - сказал Никодим, придавая своему лицу определенное выражение непреклонности.- Я не стал бы вас беспокоить; поверьте, у меня нет никакой охоты посещать вас не только так часто, как я посещаю последнее время, но и вообще; однако кой-какие вопросы заставляют меня вас беспокоить.
Лобачев отрывисто спросил: - Какие же это вопросы? Говорите. - Да вот, например, о записочке. Записочка-то у вас, а не у господина Уокера,- заявил Никодим очень утвердительно, думая этой утвердительностью поразить Лобачева и тем самым поймать его, и добавил: - В прошлый раз вы мне просто-напросто солгали. - Это вам Уокер сказал на вокзале - я знаю,- ответил Лобачев, нисколько не поражаясь. - Откуда вы знаете? - удивился Никодим и даже привстал на стуле. - Откуда? Сам Уокер мне сказал. Вы же, молодой человек, не знаете, как люди живут, а они живут по-разному. Может быть, Уокер ко мне сегодня приходил, я его хорошенько приструнил, да и давай спрашивать: где ты такой-сякой был, что поделывал? Ну он, приструненный, то все мне чистосердечно и рассказал. Никодим совсем растерялся: он никак не мог уяснить себе происшедшего. - Он больше того мне сказал,- продолжал Лобачев,- он мне до тонкости все передал, и как сам меня на вокзале обозвал, и еще как с собою сравнивал. Никодим почувствовал, что ведется тонкая игра, что главный козырь его уже бит и что, пожалуй, ему у такого игрока, как Лобачев, не отыграться. - Ловко! - произнес он вслух, действительно желая похвалить Лобачева. - Ничего не ловко - весьма обыкновенно,- ответил Лобачев, вставая из-за стола и переходя на другой конец комнаты, к диванчику. Он догадался, что Никодим скрыл под своим восклицанием. - Записку тогда спрятал Уокер, и я вам не солгал,- продолжал Лобачев,где она теперь - другое дело, а я вам в тот раз указал правильно, и, если вы не сумели отобрать ее от Уокера - сами виноваты. - Все, что я слышу от вас и от Уокера - только глумление надо мною,сказал Никодим. - Как хотите считайте,- ответил, Лобачев. Никодим очень-чувствовал всю безнадежность своего положения, но не хотел сдаваться. Упорство в нем загорелось, и в ту минуту он действительно мог убить Лобачева, как обещал когда-то. - Господин Лобачев, вызнали мою мать? - спросил Никодим с твердостью и сильнейшей настойчивостью. Лобачев подумал с полминуты и ответил, но так, что Никодим сразу почувствовал лживость ответа. - Нет, к сожалению, не знал, но много слышал о ней хорошего. Что Никодим понял ложь - почувствовал и сам Лобачев. - Вы лжете опять,- сказал Никодим хладнокровно, но еще с большей силой,лжецом по глупости или глупцом просто я вас считать не могу - скажите мне, зачем вы лжете? - Как хотите считайте,- повторил Лобачев, но теперь уже он счел себя проигрывающим и вдруг как будто загорелся от боязни быть побежденным в этой игре. Он вскочил и прошелся по комнате. Наступило неловкое молчание. - Никодим Михайлович! Никодим Михайлович! - повторил Лобачев дважды, слегка задрожавшим голосом и уселся опять на диван. Никодим поглядел на него, ожидая продолжения. Но Лобачев молчал и только вдруг заулыбался-заулыбался чрезвычайно доброй улыбкой, совсем по-стариковски, морщинки от его глаз разбежались в обе стороны. Никодим эту улыбку заметил, но не поверил своим глазам. "Играете, все то же",- подумал он. - Никодим Михайлович, будьте моим другом,- сказал наконец Лобачев. Никодим опять от неожиданности привстал со стула. - Не удивляйтесь,- успокоил его Лобачев,- вы-то меня не знаете, а я вас знаю. Кроме того я вас люблю. Никодим попятился: он почувствовал, что лучше уйти, но вспомнил о записке, и необходимость остаться превозмогла первое чувство. - Кроме того я перед вами глубоко виноват,- заговорил опять Лобачев,записка у меня - теперь: раньше она была у другого лица; вы не волнуйтесь: вы скоро ее получите,^ пока погодите, вам ведь известно только то, что в записке стоит, а то, что таится в ее словах и за ними,- для вас остается закрытым. И я должен вам кое-что пояснить. Голос Лобачева в начале речи опять дрогнул и затем зазвучал вдруг особенно глубоко и задушевно. Кроме того вместе со словами из груди говорившего что-то запело (этого Никодим не мог не заметить) - сначала как флейта, а затем подобно медной трубе. - Что, что с вами? - спросил Никодим удивленно. Феоктист Селиверстович застыдился вдруг, будто его поймали на чем-то нехорошем, и смущенно принялся мять концы носового платка. - Не обращайте внимания,- произнес Лобачев, наконец, через силу,- иногда у меня все меняется. К сожалению, я не могу вам рассказать полностью, что хочу и что следовало бы! Мне очень трудно, вы не поверите; вам покажется, что Лобачев - дерзкий и наглый человек, не привыкший где бы то ни было и когда бы то ни было стесняться - и вдруг смущен, мнется, будто красная девушка - что в этом несообразность. Но я вот мучаюсь, я смущен, я виноватым себя чувствую не только перед вами, но и перед всею вашей семьей. Лобаче