пособностях Лобачева и очень уважаю Ираклия, но... все-таки опасаюсь женской слабости госпожи NN. с одной стороны, и глупого благородства Никодима - с другой, и считаю нужным поговорить с нею,- произнес Марфушин рассудительно. Ему никто не ответил. - Мейстерзингер, вы ирландец? - спросил он, помолчав. - Да,- ответил Мейстерзингер,- хотя мои предки и получили эту немецкую фамилию, но я чистокровный ирландец. - Хорошо быть чистокровным,- со вздохом и сентенциозно одобрил послушник,- мое дело другое. Ни рыба ни мясо. Потому и понукают мною; как хотят. - Господин Марфушин, вы хотели идти,- напомнил ему Уокер. - Да, пойду. Нужно повидать госпожу NN. Ведь она у вас? - спросил послушник Мейстерзингера. - Она у меня,- ответил ирландец.- Господин Марфушин, отправляйтесь скорее: время уходит - оно нам дорого. Послушник пожал своим собеседникам руки и выбрался из-под моста. Становилось уже совсем светло. Тянуло дымком; из ближнего овина раздавались постукивания цепов. Послушник быстро зашагал прочь. Господин Марфушин в тот же день появился в Вышнем Волочке на квартире Мейстерзингера. Госпожа NN встретила послушника, сидя в глубоком и удобном кресле; на ней был еще утренний туалет из легчайшего шелка большими цветами. Легкие туфельки, расшитые золотом, спадали с ее маленьких ножек, а волосы еще не были до конца убраны и локонами окружали высокий лоб и щеки, и рассыпались по плечам; плечи госпожа NN зябко кутала в темно-красный платок. При виде госпожи NN послушник весьма оживился и пришел в такое возбуждение, что во время разговора с нею не мог уже стоять спокойно; он то и дело подпрыгивал на месте - туловище его будто пружинилось и, подаваясь вперед, вздрагивало; клобучок сам собою слетел с его головы, и розово-синеватая лысина, покрытая совсем тонкой кожицей, то и дело мелькала перед глазами госпожи NN: Марфушин изгибался. - Блистательная госпожа,- начал послушник высокопарно,- во-первых, позвольте, вам сообщить, что я совершенно пьян от распространяемых вами духов, и потому многое мне будет простительно; во-вторых, хотя я весьма невзрачен, но очень желаю вам понравиться. - Что вы говорите, Марфушин,- остановила его госпожа NN,- если вам я нужна, говорите как следует, а не кривляйтесь. - Я не буду кривляться,- пообещал послушник и продолжал:- В-третьих, я за вас опасаюсь, тааа-те,- любовь к Никодиму сводит вас с ума. Вы взяли на себя непосильное и сделали неверный шаг, так приблизив Никодима к себе. Короче говоря, я боюсь измены с вашей стороны. Госпожа NN весело и звонко рассмеялась. - Милый и глупый Федул Иванович,- сказала она сквозь смех,- ваши подозрения неосновательны, но чего же вы хотите? - Я хочу быть посредником между вами. То есть хочу, чтобы между Никодимом и госпожою NN ничего не было общего без моего в том участия,- ответил Марфушин очень веско и серьезно. - Я понимаю вашу мысль,- сказала госпожа NN. глядя через плечо Марфушина в окно,- но все же я хочу сохранить за собою свободу действий... - Даже тогда, когда Ираклий распорядится подчинить вас моему наблюдению? - Даже тогда. - Ну, значит, я не ошибался. Мне здесь' более нечего делать: мои подозрения мало-помалу начинают оправдываться. Адью-с. И Марфушии повернулся, чтобы уходить. Дойдя до двери, он вполоборота, через плечо посмотрел на госпожу NN и спросил: - Может быть, здесь, в Волочке, вы говорите так, а в Петербурге будете говорить иначе? - Нисколько не иначе - так же,- убежденно подтвердила госпожа NN. - Поставим точку над I! - воскликнул послушник.- Сам Ираклий прислал меня сюда с приказанием передать вам все, что я говорил, но в повелительной форме. - Сам Ираклий! - повторила она испуганно. Послушник стоял и ждал, что будет дальше. - Конечно,- сказала она, волнуясь и кусая губы,- если сам Ираклий, то мне ничего не остается, как подчиниться вам. - Ну вот! - обрадовался господин Марфушин.- Давно бы так. И, повернувшись на одной ножке, стал лицом к госпоже NN и сказал: - Манате, я вас люблю! - Руки его протянулись к ней.
- Оставьте, господин Марфушин! - брезгливо отстраняясь, ответила она и вышла в другую комнату. - Не понимаю женщин! Знаю их, сколько угодно, а не понимаю! Вот поди ж ты! - воскликнул послушник, покидая квартиру Мейстерзингера несколько минут спустя.
Глава ХХVIII Поступок Арчибальда Уокера.
Никодим плохо помнил, как он, выйдя от Лобачева, дошел до вокзала, как получил билет и поехал. Пришел в себя он только на половине пути и вдруг почувствовал, что у него в сердце и в голове больно переплетаются две мысли: о матери и о выходе госпожи NN замуж - обе одинаково мучительные и не дающие возможности в себе разобраться. По приезде в имение Никодим прошел к себе наверх, заперся и просидел там сутки с утра до утра, не заснув ни на минуту. Под руку ему попалась большая штопальная игла; он вяло и тупо исколол ею несколько листов бумаги, несколько картонных коробок, стоявших на столе, а потом спрятал ее в жилетный карман. Утром Никодим вышел осунувшийся, побледневший; под глазами у него легли темные пятна; по временам он вдруг вздрагивал, может быть, от усталости. Ерофеич предложил кофе, но Никодим отказался. - После. Успеется,- сказал он. - Валентин Михайлыч здесь,- сообщил ему вслед Ерофеич, выходя за ним на крыльцо. - Где же он? - спросил Никодим, не оборачиваясь и сумрачно глядя на землю. - Они в лес пошли, да не одни, а с двумя господами. - С какими господами? - Одних-то я знаю, а других не могу знать. - Ну, хорошо. Я скоро вернусь. И Никодим зашагал к лесу. Вид его был печален и неблестящ; он уже неделю не менял белья, оставался, почти не раздеваясь, все в том же платье, в котором поехал шесть дней назад в монастырь; столько же дней не брился. В голове у него^мелькали отрывки из писем Ираклия и неизвестного. Ему по временам вдруг казалось, что он знает, кто автор записки, найденной им в дневнике матери, и, следовательно, тот самый неизвестный аноним, которого Лобачев не нашел возможным раскрыть. А кто Ираклий, даже в малейшей степени не поддавалось определению... - Спросить разве Ерофеича об Ираклии, не знает ли он? - подумал было Никодим, но тут же услышал поблизости от себя за деревьями громкий говор в несколько голосов и веселый смех. Среди других голосов он узнал голос Валентина. Никодим пошел на них прямо, лесом, продираясь через молодой ельник и пахучие кусты черной смородины. Миновав глубокую канаву, он сквозь сеть полуоголенных сучьев увидел на прогалине три человеческие фигуры: Валентина, Уокера и третьего человека, ему неизвестного. Валентин сидел на скамье, держа между ног ружье. Он был возбужден и весел, и, видимо, разговор велся главным образом им. Уокер и неизвестный ограничивались более краткими восклицаниями. Они стояли перед Валентином. Все трое были одеты в охотничьи костюмы. Никодим подошел. Они обернулись. Никодим молча подал Валентину руку, молча поклонился Уокеру (ему он руки подавать не хотел), а по отношению к третьему ограничился тем, что поглядел на него.
Валентин понял, что третий незнаком с Никодимом, и представил его: "Господин Певцов". Череп господина Певцова был украшен копной волос ярко-огненного цвета, росших густо и могуче; борода и усы у него были тоже рыжие, и даже брови и ресницы такие же. Но это был не тот обыкновенный рыжий волос, который чем ярче, тем жестче и грубее, напротив, он был мягок, нежен, волнист. Сам Певцов был преисполнен изящества, но изящество это было совершенно животным, не походя нисколько на человеческое. Никодиму он решительно не понравился. Против обыкновения с Валентином не было его собаки. - А где же Трубадур? - спросил Никодим, заметив это. - Ах, да, где же? - удивился сам Валентин, но, припомнив что-то, пояснил:Его не могли отыскать сегодня. - Валентин, скажи мне, кто такой господин Мейстерзингер? - спросил Никодим. Валентин поглядел с удивлением. - Я не знаю господина Мейстерзингера,- ответил он. - А я знаю,- заявил Никодим,- и господин Уокер тоже знает его. Господин Уокер, объясните нам, пожалуйста? - Извините, вы ошибаетесь. Я не знаю господина Мейстерзингера,- сказал Уокер; в голосе его было заметно дрожание. - Мейстерзингер - он же господин Певцов,- пояснил Никодим. Господин Певцов рассмеялся. - Если сделать очень вольный перевод, пожалуй, будет и так,- подтвердил он. - Да, конечно, если сделать вольный перевод,- согласился Никодим и добавил:- Это не более чем шутка, Я люблю пошутить. -'Ты болен, Никодим? - спросил его Валентин, заметив у него пятна под глазами. ' - .Я здоров. Ничего! - ответил Никодим. - -Нам пора идти. Идем, господа,- вмешался Уокер." - Сэр Арчибальд, мне нужно с вами переговорить,- заявил Никодим, очень подчеркнув слово "нужно". - Пожалуйста, я к^ вашим услугам,- надменно ответил Уокер, слегка поднимая свою голову, и, обратившись к своим спутникам, сказал им:- Я догоню вас через пять минут. Валентин и Певцов пошли в одну сторону, Никодим и Уокер - в другую. Когда они скрылись друг у друга из виду, Никодим спросил Уокера: - Отчего так много лживых людей я встречаю за последнее время? Уокер поглядел на Никодима сверху вниз: он не понял, что Никодиму нужно. - Господин Уокер,- продолжал Никодим,- справедлива ли моя догадка, что Певцов и Мейстерзингер - одно и то же лицо? Уокер молчал. - Господин Уокер,- сказал Никодим уже гораздо тверже,- умеете ли вы писать по-русски? - Что за вопрос? Конечно, умею. - Нет, господин Уокер, вы не умеете писать по-русски. - Дерзости вашей не понимаю, или вы не в своем уме? Может быть, вы желаете, чтобы я вам доказал свое умение? - Да, хочу. - Но я-то не вижу в этом смысла. - Господин Уокер,- начал Никодим совсем другим голосом - мягким и волнующимся,- неужели вы откажете мне в этом даже тогда, когда от нескольких слов, написанных вами по-русски, будет зависеть почти все в моей жизни... - Если вы так уверяете...- лениво произнес Уокер.- Что же, вам сейчас это необходимо? - спросил он. - Да, сейчас... . - Видите ли,- ответил Уокер тихо и раздумчиво, но не глядя на Никодима,мне кажется, что в вашей просьбе кроется тайный умысел. Я не люблю этого. Если вам что нужно, говорите прямо. Я устал от всяких ухищрений в жизни. - Правда, я могу получить от вас, что мне нужно, и другим путем,- решил Никодим.- Видите ли, Феоктист Селиверстович Лобачев показал мне несколько писем: одни из них были подписаны именем "Ираклий", а под другими стоял только знак - так вот вторые-то, со знаком, не вами ли были написаны? Уокер побледнел. - Сам Лобачев показал вам письма? - сказал он упавшим голосом, даже как будто не спрашивая Никодима, а лишь сознавая с ужасом, что Лобачев решил от него отделат