жело дышал.
Вдруг мулла начал что-то бормотать. Я внимательно прислушивался. Закатив глаза, он медленно поворачивал голову и разговаривал с тем, что тут бегало… А «оно» кружилось по комнате, явно обеспокоенное, шелестя то в одном углу, то в другом.
«Садись сюда», — приказал мулла.
Все мы услышали, как затрещала опрокинутая кверху дном корзина. На нее что-то село.
— Верно? — обратился Хасан к стоявшим у стены женщинам в белых мешках.
— Да, саб, — подтвердил хор голосов, — он говорит правду.
— Мулла, наклонив голову, грозил пальцем, отчитывал кого-то… Он говорил все быстрее и быстрее, мы уже не различали слов. Гнев муллы как бы угасал. Он тяжело дышал, облизывал губы, щеки его обвисли. Прошло много времени, прежде чем он пришел в себя. Наконец он сказал мне: «Если хочешь от нее избавиться, то должен сделать ей куклу… Самую красивую, какую только можешь». «А чем тут поможет кукла?» — застонал я. «Поможет… поможет. Та маленькая индуска как раз бежала за куклой. Она вырвалась у матери и побежала. Но ее догнали и убили. Пока она лежала под щебнем рядом с куклой, у вас в доме было спокойно. Когда же начали рыть канаву, то кости разбросали, а истлевшую куклу засыпали. Но дух малышки остался, он беспокоится… Ему хочется поиграть. Сделай же ему куклу».
Да, саб, несколько лет назад здесь жестоко расправлялись с индусами, крови пролилось больше, чем воды, которую в жаркий день доставляет городской водопровод. Внезапное безумие охватило квартал близ мечети. Сосед бросался на соседа, в дыму сверкали лезвия кинжалов… Не щадили никого. Тогда, должно быть, и погибла эта девочка.
Мулла выставил ладони за порог, и я полил ему из чайника. После омовения он бодро принялся за еду, а мы прислуживали ему, преклонив колени.
До поздней ночи моя жена пришивала блестки на платье куклы, а дочери украшали маленькое сари лентами. Перед полуночью мы повесили куклу над дверью. И в мастерской воцарился покой.
— Хотите верьте, хотите нет, — сощурил свои и без того заплывшие глаза портной, — но все мы видели, как «оно» играло с куклой. Ветра совсем не было, а кукла подпрыгивала, шевелилась, как будто ее трогали, и вертелась, словно в танце. Поглядеть на это приходили не только соседи, но и люди из других кварталов и даже со всего Дели.
Вот что перевел мне мой Гуру из рассказа старого мусульманина-портного. Жара стояла гнетущая, воздух застыл. В золотистой пыли над грудами гниющей кожуры жужжали тучи мух. Я отставил бутылку кока-колы и переломил соломинку. Мимо дома проковыляла сивая священная корова. Руки верующих разукрасили ее спину оранжевыми полосами. Корова слизнула с ближайшего лотка пучок моркови, принюхалась к зловонию переулка и удалилась, провожаемая почтительными взглядами всей толпы.
— Мы пришли слишком поздно, — с сожалением сказал я мастеру, — ведь куклы уже нет…
— У меня ее украли ночью, несколько дней назад, — беспомощно ответил портной, почесывая затылок. — А «оно» ушло за куклой. Теперь здесь спокойно. Извини, саб, — и он снял с шеи клеенчатый сантиметр, — клиент ждет…
— Что ты обо всем этом думаешь, Гуру?
Тот озабоченно посмотрел на меня.
— Хорошая реклама, хитроумная. «Оно» ушло, а клиенты валом валят и, так же как мы с тобой, глазеют на кусок ленты, висящей над дверью. Единственный осязаемый предмет, оставшийся от чуда, с которым всем хотелось соприкоснуться. Таращат глаза, слушают россказни старого портного в сопровождении хора женщин и даже не замечают, когда он снимает с них мерку и берет задаток… А ему только это и нужно. Ведь здесь целая улица портных, конкуренция солидная.
ЗАЧАРОВАННЫЙ ДОМ
В течение нескольких дней перед домом нашего соседа, богатого индийца, лежал какой-то человек. Я, может быть, даже не обратил бы на него внимания, ведь после обеда здесь многие ложатся отдохнуть прямо на плитах тротуара. Целые семьи считают тенистые уголки своим домашним приютом, матери кормят грудью голых младенцев, тоскливо напевая вполголоса колыбельную, и наконец затихают, утомленные жарой, а прохожие, осторожно ступая, перешагивают через худые черные ноги. Собаки обнюхивают спящих. Коровы, пережевывая банановые корки, липкими мордами касаются их лбов и слизывают соленый пот.
Но тот человек лежал долго. Над ним подымался красный транспарант, укрепленный на двух бамбуковых палках, а рядом все время сидели на корточках какие-то оборванцы в тюрбанах, они перешептывались или играли в карты.
— Что он там делает? — спросил я Гуру. — Что ему нужно?
— Ничего особенного. Просто он умирает с голоду. Он демонстрирует. На транспаранте написано: «Господин Нараин не заплатил мне за работу!»
— И что же? Ему позволят умереть?
— Дорогой мой, в конце концов это его тело и его желание. Он волен делать с собой все, что захочет, лишь бы не валялся посреди дороги и не мешал движению. Хозяин не платит ему денег. Мне понятна логика рассуждений Нараина: хотя sweeper[2] нанят без довольствия, но он всегда перехватит что-нибудь на кухне, а поэтому может и подождать с деньгами. Но сам sweeper придерживается другого мнения и угрожает хозяину своей смертью, желая тем самым ускорить выплату. Такое у нас случается часто.
— И полиция не вмешивается?
— Не имеет права. Когда голодающий потеряет сознание, его заберет Красный Крест.
Человек лежал у самой стены, никому не мешая. Время от времени над ним склонялся кто-нибудь из слуг Нараина и, обмакнув в мисочке пальцы, смачивал ему губы. Должно быть, он уже сильно ослабел, так как, несмотря на жару, его укрыли залатанным одеялом.
Когда однажды моя тень упала на его лицо, он открыл глаза и движением бровей указал на транспарант.
Я хотел как-то помочь ему и положил на вытоптанную траву несколько рупий. Но его товарищи, которые до этого спокойно играли в карты, тотчас же вернули мне деньги.
— Thank you. That is the fight[3], — они грозили кулаками в сторону дома, где на увитой зеленью веранде звенели девичьи голоса и в золоченой клетке качался попугай, — Mister Narain is a bad man[4].
Каждый раз, возвращаясь на машине из посольства, я искал взглядом голодающего. Он лежал под купой пурпурных канн, какие часто можно видеть на городских клумбах. Человек не так-то легко умирает — лишь на шестой день его не оказалось на тротуаре.
— Минуту назад его забрали, — доверительно сообщил мне повар, — со всей улицы сбежались слуги и кричали перед тем домом: «Ты убил человека! Тут живет убийца!» Но Нараин — богач, ему на эти крики наплевать, он только вызвал полицию. Когда полицейские начали выскакивать из грузовика с тяжелыми бамбуковыми палками в руках, все сразу же разбежались… О, они могут так поколотить, — с почтением причмокнул повар.
— Теперь-то уж все кончено.
— О нет, саб, теперь только начнется…
Я не знал, что он имел в виду. Может быть, повыбивают камнями стекла у соседа, а может быть, устроят демонстрацию и будут хором выкрикивать всякие слова. Я вопросительно посмотрел на моего кока.
— Он вернется сюда. Он умер с мыслью о мести.
Вечером сообщение о смерти бедняги подтвердил чокидар, который выполняет обязанности привратника: отгоняет разносчиков, штопальщиков ковров, выбивальщиков кресел, нищих, прокаженных и заклинателей змей. В остальное время эвот чокидар обычно точил свой длинный нож, который держал в ножнах из рога антилопы. Он всегда заговаривал с прохожими, особенно с девушками. Думаю, что именно им он обязан своей осведомленностью. Даже полицейские, патрулировавшие квартал, всегда останавливались, чтобы перекинуться с чокидаром парой слов. Они даже позволяли угостить себя папиросой.
Два дня спустя, приложив к широкополой шляпе руку в знак приветствия, чокидар участливо спросил меня:
— Как саб спал этой ночью?
Он считался у нас не просто слугой, а дворцовым стражем. По отношению к нему я должен был проявлять настоящее почтение и признательность, ведь он почти спас мне жизнь: однажды утром чокидар швырнул мне под ноги метровую кобру, убитую в саду. Я выплатил ему награду, а кобру, предварительно сфотографировав, велел выбросить, так как она сильно воняла.
Вскоре я узнал, что змею переехала машина. Участие же чокидара во всей этой истории с коброй сводилось к тому, что он купил ее у подметальщика улиц. Потом я сам видел, как он давал эту змею другим чокидарам, чтобы те могли пустить в ход механизм, соединяющий сердца с карманом. А сделать это нетрудно, особенно если провидение одарило саиба воображением и детьми.
Поэтому, услышав теперь голос моего чокидара, я быстро перебрал в уме все ночные звуки: плач шакалов, рев моторов, крики погонщиков… Нет, прошедшая ночь ничем не отличалась от других спокойных ночей в Дели.
— А эта беготня у соседей, — подсказал чокидар, — а мотоциклы из полицейского участка?
— Что случилось? Воры?
— Нет. «Он» уже там и мстит, уничтожая вещи.
— Кто «он»?
— Умерший sweeper. Он летает по дому, как маленький язычок пламени, огненной пчелой пробирается через замочные скважины в шкафы и поджигает платья. Почувствовав запах гари, люди бегают по всему дому принюхиваясь, и, как только откроют чемодан или сундук, оттуда бьет пламя… У них уже побывала полиция. Допросили всех слуг, приказали выйти во двор даже членам семьи Нараина. И вот, уже при полиции, когда дом охранялся, загорелось сразу в четырех местах. Господин Нараин теперь жалеет, что не заплатил этому уборщику, и велел привести вдову покойного… Но теперь от духа не так-то просто откупиться.
— Это сказки, — пожал я плечами. Вся эта история казалась мне совершенно неправдоподобной.
— Сказки, — возмутился чокидар и грозно нахмурил брови, — а урону уже на сотни рупий. Пусть саб посмотрит сам, что там делается!
Через живую изгородь, разделявшую наши сады, я увидел, как к двухколесной тонге, в которую был впряжен серый пони, женщины несли целые охапки покрывал, шалей и радужных шелковых сари. В стр