Так завершилась вся эта история. Когда мой наставник, опаленный солнцем и похудевший, появился в Дели, я приветствовал его с неожиданным облегчением. Неужели я уже был сыт общением с Унитой? Наше знакомство ни к чему не вело, а может быть, я боялся, что мои рассуждения, полные самоотречения, окажутся фальшивыми.
Я говорил об этом с Гуру, вспоминал и о кузине, которая помнила свою прошлую жизнь.
— Это правда. Она воплощенная княжна, — разразился он смехом. — Кое-что на эту тему тебе может рассказать ее несчастный муж. Она милостиво позволяет обслуживать себя, а сама палец о палец не ударит. Набивает живот пирожными и толстеет.
А что касается Униты… Раз она не пришлась тебе по сердцу, отложи дело до следующего воплощения. Она теперь будет счастлива, может спокойно ждать. А ты, мой достойный ученик, отправляйся на охоту.
Тем все и кончилось. Я отправился за моим Гуру и неожиданно убедился, что между Унитой и моей женой возникла какая-то симпатия. Я заставал их со спицами в руках над разложенными журналами мод. Увидев меня, они смолкали и ждали, пока я выйду. Им нужно было о многом поговорить друг с другом, и я до сих пор не уверен, не был ли то сговор против меня.
ПОЛИЦИЯ И БОГИ
— Поспешность нужна лишь тогда, когда садишься с парой собутыльников за стол, — бормотал сельский полицейский Ананд Хан, устраиваясь на кровати в тени огромного мангового дерева. В этот летний полдень он лежал, опершись локтем о спинку кровати, и поглядывал на низенькие, слепленные из глины хижины, на широкую разбитую дорогу, ведущую к желтому опустевшему жнивью.
В лучах невидимого солнца оранжевым пятном горело свисавшее с плоской крыши залатанное одеяло. Небо было седым, как пепел костра, на горизонте не видно ни облачка.
Кальян полицейского давно погас. Когда он свесил голову и сильно потянул из мундштука, в медном сосуде фильтра забулькала вода, но на опухших губах он не ощутил ничего, кроме капли жгучего табачного сока. Ему даже лень было сплюнуть. Двумя пальцами правой руки Ананд Хан снял стекавшую слюну и вытер пальцы о ствол дерева.
— Можно и бегать, но добьешься не больше, чем пес, щелкающий зубами, когда он старается схватить кончик собственного хвоста… А можно лежать и всю деревню иметь перед глазами, — вполголоса рассуждал полицейский. Со своего места он видел оба конца дороги, слышал голоса прачек, бивших мокрое белье о колодезный сруб. До него доносился звук ворота и удвоенный эхом смех девушки, перегнувшейся через край колодца.
Под растрескавшейся стеной дома, подогнув ноги, улегся верблюд. С его длинной шеи свисали лохмотья шерсти. Временами по раздутому брюху пробегала судорога, и верблюд нехотя жевал корм, прикрыв веки, по которым ползали рои мух.
— Он мудр, не стоит их прогонять, — подумал полицейский, — сразу же сядут новые…
В скудной тени под кустами клохча бродили тощие куры. Они не обращали внимания на костлявых кузнечиков, которые, треща красными крыльями, срывались с места и исчезали среди засохших стеблей, превращаясь в отломленные веточки. Далеко за домами надрывно кричал впряженный в привод осел с завязанными тряпкой глазами.
— Все спокойно, ничего не случилось, — с облегчением вздохнул полицейский, укладываясь поудобнее на другой бок. Упавшая толстая тростниковая палка с кожаной петлей перевернула его длинную трубку. Зашипел раскаленный пепел, и из медного сосуда полилась вода.
К образовавшейся луже рысью бросились куры. Со злорадной усмешкой полицейский наблюдал, как они пытались напиться и, почувствовав противный вкус табачного настоя, с отвращением отряхивали клювы. Из-за домов вышли два худых сгорбленных крестьянина. На головах у них были свертки с пресными лепешками, в руках топоры. Дхоти высоко подвернуты, совершенно черные от загара ноги еле передвигались.
— Не вернутся до самой ночи, — произнес про себя полицейский, — взяли с собой ужин.
Ананд Хан выждал, пока они подошли ближе, и поманил их рукой.
— Куда идете, соседи?
Высокий крестьянин перестал жевать и выплюнул красный сок бетеля.
— Нарубить дров, — проговорил он, растягивая слова.
Второй молчал, рассеянно смотрел на лежавшего полицейского и потирал ногой о ногу, сгоняя мух, садившихся на царапины от колючек.
— Сейчас? В такую жару? — удивился полицейский.
— Мы тоже не хотели, но нас нанял бабу Прем Лал. Он говорил, что ему это нужно срочно…
— И что он хорошо нам заплатит, — подтвердил второй крестьянин, с торчащими усиками в уголках губ. Он присел на пятки и принялся чистить трубку.
— Сколько?
— По пяти рупий…
Полицейский даже присвистнул от удивления.
— Обещать можно много… А у него-то хоть есть такие деньги?
— Есть. Он показывал, — сказал крестьянин, опираясь на длинную рукоятку блестящего топора.
— Должно быть, он нашел клад или получил наследство от банкира… Что он, будет строиться?
— Нет, ему нужно для погребального костра. В такой просьбе нельзя отказать.
— У него кто-нибудь умер?
— Нет.
— Так, может быть, кто-нибудь собирается?..
— Наверное, нет, потому что он не запрягал волов, а идет с нами пешком… Мы не будем свозить деревья к пруду. Он покажет нам в джунглях, где нужно сложить костер.
— А где это должно быть?
— Мы не знаем. О, вот как раз он идет, пусть бабуджи сам его спросит…
По дороге шел седобородый арендатор. Рубаха его Сняла выпущена поверх помятых штанов, узких и разрешимых над щиколоткой, на ногах никогда не чищенные туфли с задранными носами, такие большие, что при каждом шаге спадали с пяток. В его левой руке на ремне колыхался довольно большой медный сосуд, прикрытый листьями и обмотанный рафией.
— Намасте джи, — приветствовал старика полицейский.
— Намасте, — важно ответил тот, окинув собравшихся взглядом больших черных глаз с воспаленными веками.
— Что у тебя там хорошего? — полицейский ткнул пальцем в полированный сосуд, сиявший на солнце.
— Топленое масло…
Явно растерявшийся полицейский с минуту ничего не мог ответить. Осел в упряжке в это время перестал кричать, и наступившую тишину нарушал лишь стрекот кузнечиков и клохтанье измученных жарой кур.
— Чье тело вы собираетесь сжигать?
— Не знаю.
— Как не знаешь, если ты заказывал костер?
— Так я не знаю его имени.
— А откуда же тебе, бабу, пришло в голову, что там вас ждет тело? Ты видел его?
— Нет, — задумчиво ответил Прем Лал, — но он там…
— Где?
— В джунглях, около святыни Ханумана.
— Кто тебе об этом сказал?
— Никто.
Снова наступила звенящая тишина. Вдали показались четыре женщины в темно-вишневых сари, с круглыми глиняными кувшинами на головах. Они шли легким шагом и держались очень прямо. По их голосам уже можно было разобрать, что говорят они о празднике бога Рау, который хотел остановить Солнце в его повседневном беге, но только наклонил его.
— Все это не имеет смысла, — наконец произнес полицейский. — Стоит ли вам тащиться в такую жару и так далеко, чтобы убедиться, что там ничего нет…
Крестьяне посмотрели друг на друга. Тот, который чистил трубку, вытирал теперь пальцы о вытоптанную траву.
— Он обещал нам заплатить… Мы нарубим веток на костер, а он заплатит. Есть тело или нет… Нас это уже не касается…
— Да, нас это не касается. Лишь бы заплатил. Может забрать дрова хоть себе домой… — подтвердил другой.
— Подождет, может у него кто и помрет. Дерево всегда пригодится.
— Дрова иметь хорошо. Может, кто-нибудь из соседей перекупит. Теперь мертвецы не могут ждать.
— Но при такой плате, какая вам обещана, он наверняка ничего не заработает, — припирал их полицейский.
— Да, наверное, не заработает, — спокойно повторил второй крестьянин, задумавшийся над трубкой, — Но если он хочет платить столько…
— Пусть платит, сколько обещал, остальное нас не касается.
— Все это очень непонятно, — вздохнул полицейский, положив обе ладони на расцарапанные колени, — Когда вернетесь, то все мне точно расскажете.
Крестьяне поклонились и потихоньку стали удаляться. Полицейский улегся на кровати и машинально потянулся за трубкой, но она была пуста. Он напряженно думал до тех пор, пока фигуры крестьян на фоне выжженных полей стали не больше мизинца. Тогда он привстал, затянул шнурки ботинок, подхватил свою бамбуковую палку, нацепил револьвер и быстрым шагом двинулся им вдогонку.
— Лучше сразу пойти за ними, а то как сожгут труп, тогда немного узнаешь… Только откуда этот покойник, если ни в нашем селе, ни по соседству никто не умирал?
Прем Лал был слишком серьезным человеком, чтобы выдумывать истории, как бабы у колодца. На груди он носил шнурок из девяти нитей — знак брамина. В последнее время он обеднел, ему все труднее было собирать плату за аренду. Земля родила мало, хотя и была обильно смочена потом. Из города приходили какие-то люди и говорили, что нужно воздержаться от платы заминдарам, что скоро будет объявлен декрет о наделении крестьян землей. Батраки слушали эти предсказания в смятении, они не говорили ни «да», ни «нет». А с платой тянули. Потревоженные звуками бубна приносили только скромные сбережения, жаловались на неурожай, показывали ребра, ясно обозначавшиеся под сожженной кожей, шелушившейся от лишаев. А ведь неурожай был всегда, как и все беды. Этот молчаливый отпор показывал полицейскому, что в этом сонном до сих пор селе появились новые силы.
Крестьяне уже вышли из поселка и направились по дороге, покрытой окаменевшими от жары выбоинами, ее не осеняло ни единое деревце. По опустевшим полям неожиданно пронесся ветер, он дергал метелки трав, гнал засохшие листья, пересекал дорогу, поднимая вихрящиеся столбы пыли, и угасал в бурых зарослях сахарного тростника. Поднятые ветром листья еще некоторое время сновали по дороге, будто мыши.
— Эй, подождите! — крикнул полицейский.
Но они продолжали идти степенным шагом, впереди Прем Лал, в двух шагах от него оба дровосека.